Революция номер два
В России существует испуг перед рядом слов и понятий. Одно из них – революция. Причина понятна – наследие советской эпохи, память о миллионах жертв гражданской войны и сталинских репрессий, а более интеллигентные знают о кровавых последствиях революции Французской, о предостережении позднего Пушкина и о том, что революция пожирает своих детей. Но, конечно, ненависть к Октябрю, с разгулом разухабистой матросни и прочего плебса, — сильнее. И память о последствиях нашей очередной бессмысленной и беспощадной – о приходе к власти быдла, что на самом деле чувствуется до сих пор. Того же слоя люди у власти и сегодня, они топят своих оппонентов в сортире, учат жен противников варить щи и жевать сопли. И не хотят никому отдавать штурвал, хотя на их стороне давно нет исторической правоты. И просто так, конечно, никуда не уйдут.
Однако революции в этом мире происходят непрерывно. Была и есть сексуальная революция, во многом благосклонно принятая в наших палестинах, эротическими фильмами полна в вечерние часы сетка вещания большинства телеканалов, что не отменяет поддерживаемой властью гомофобии. Была и есть революция технологическая – большинство с удовольствием пользуется компьютерами, интернетом и мобильными телефонами. За прошедший век практически по всему миру прокатилась социальная революция, обеспечившая переход от монархического принципа правления к республиканскому. Россия по ряду причин застряла где-то в середине. На словах у нас все в порядке, власть принадлежит народу с Октября 1917-го, на самом деле власть была и есть тоталитарная и авторитарная, правит не народ, который заставляют голосовать за власть страхом и уловками, а люди, оказавшиеся у власти, так как хорошо поняли и применили на практике правила игры в тоталитарном, а сегодня – авторитарном обществе. В основе этих правил лежит принцип обмена лицемерия на реальные материальные блага и возможность быть над законом.
Однако сказать, что революция слов, имевшая место при большевиках, прошла совсем даром – нельзя. То, что на словах произошло в СССР, оказало существенное влияние на состояние дел во всем мире, переход от монархии к республике, существенные социальные гарантии большинству населения, эмансипация женщин – все это имеет корни в том, что было у нас после Октября 17-го. Пьер Бурдье утверждает, что любая революция начинается с символической фазы, и только когда символическая революция происходит и утверждается в умах наиболее продвинутых и интеллектуально мобильных социальных групп, происходит революция реальная, меняющая не только отношение к понятиям и явлениям, но сами понятия и явления.
То, что произошло в России в декабре, это без сомнения символическая революция. Одним из ее проявлений стали митинги на Болотной и Сахарова, но это именно проявления, а суть состоит в том, что наиболее активные в интеллектуальном отношении социальные группы с отчетливостью ощутили, что путинский режим – есть архаика, что монархический способ правления а-ля Куба или Северная Корея, позволяющий над законом существовать целой социальной прослойке, – есть проявление прошлого, точнее даже – позапрошлого века. Что Россия созрела для республиканского народовластия, а путинская имперская автократия осталась в далеком прошлом. Все произошло не так быстро, как кажется. На символическую революцию в течение последнего десятилетия работали несколько сотен активных критиков режима, создавших теоретическую базу, а также поддерживавших в боеспособном состоянии механизм протеста в виде акций 31 числа. Так что якобы внезапно случившееся после выборов 4 декабря прозрение было вполне эволюционным по подходам и революционным по последним проявлениям. Эти проявления заключаются в совершенно революционном осознании того, что путинский режим рухнул, он уже уничтожен, он существует только по инерции, которая неизбежным образом разрушит его в офлайне, как уже разрушила в онлайне.
И здесь совершенно неважно, что в реальности на стороне путинского режима войска, мало легитимные институты в виде продажных судов и с огромными нарушениями выбранного парламента, правоохранительные органы и вездесущее ФСБ. Это все декорации, игрушечное войско, опереточная полиция, обреченные однажды развалиться, как карточный домик, от одного прикосновения. И здесь я совершенно не согласен с мнением множества уважаемых коллег, которые считают, что надо обязательно идти на переговоры с властью, так как она пока обладает большим запасом легитимности. «Не верь, не бойся, не проси». Сами придут и сами предложат. От проснувшегося гражданского общества при переходе от символической революции к реальной не требуется ничего, кроме как поддерживать огонь на плите. Митингов и демонстраций, закрепляемых жесткими резолюциями – вполне достаточно. Любые переговоры только поддерживают режим, отдаляя момент его окончательного падения. Режим сам пойдет на поводу у неизбежной инерции, он сам первым рассыплется либо применит силу, чем только подорвет окончательно свою легитимность. Или то, что Николай Розов называет общеправовой легитимностью.
Надо быть только последовательным и решительным. Мы уже проиграли однажды, во время революции конца 1980-х-начала 1990-х годов, названной впоследствии слабым словом «перестройка». Мы не довели дело до конца и позволили остаться у власти лицемерному советскому чиновничеству, сделавшему вид, что оно мгновенно перекрасилось, перестроилось, перешло на сторону народа. Один мой проницательный приятель, обыкновенный университетский профессор, с которым мы пару лет назад обсуждали причины того, что Россия оказалась не способна сбросить постсоветский авторитарный режим, справедливо указал мне на нашу общую вину. «Понимаете, — сказал он, — мы, в том числе конкретно мы с вами, были слишком миролюбивы и нерешительны. Мы во время митингов по поводу путча ГКЧП слишком быстро обрадовались, слишком очетливо были настроены на то, чтобы побыстрее все завершить и поехать домой праздновать. Да, за нами была победа. Но ее необходимо было воплотить в жизнь. Именно тогда, 21 августа, надо было не радоваться поражению ГКЧП, а идти брать штурмом здания КГБ и обкомов партии, захватывать их бумаги, потрошить архивы, обнародовать списки стукачей, привлекать к ответственности чекистскую сволоту и не бояться красноречивых жестов. Бумаги, мебель и прочее из окон Лубянки и Литейного, 4 вместе окнами и рамами, — это должно было стать знаком невозврата в прошлое и перехода к новой свободной жизни».
Это и есть мирная революция. Мирная – не означает осторожная и непоследовательная. Мы серьезно проиграли однажды, не доведя дело до конца. Это не должно повториться. Символически путинский режим уже пал. Он пал 10 декабря 2011, но будет цепляться за жизнь до последнего. Он еще не раз покажет зубы. Но как еще можно назвать способ смены общественно-политического строя, когда страна и общество от феодализма переходят к демократии? Это обыкновенная революция. И ее, в основном, боятся только те, кто и олицетворяют собой власть, кто зависит от этой власти, кого эта власть пригрела и устроила на хлебное место. Их не так и мало, потому что вместе с ними их обслуга, в том числе интеллектуальная, которая больше всего и вопит – только не надо революций, мы это уже проходили, мы знаем, чем это кончается. Но революция уже началась, и она была неизбежна, так как власть предержащие заврались, давно стали над законом, загнали в тупик страну, сделали так, что эволюционные изменения стали невозможны. А главное – олицетворяют собой прошлое. Путинский режим не реформируем. Он будет демонтирован и уже практически сломан.