Русские писатели на фоне Украины, или «Метрополь» — второе падение
Украина разделила русскую интеллигенцию, разделила она и писателей. Поляризовала по украинской биссектрисе и Русский ПЕН-центр, один из старейших правозащитных организаций. Но как бы ни важны были идеологические или политические предпочтения, за ними всегда проступают личные, даже конъюнктурные интересы.
Вообще-то упрекать кого-либо, что он действует не только из идеалистических соображений, но и, желая заработать — славу, деньги, положение — бессмысленно. В этом смысле писатель не отличается от политика: говорит/пишет как бы для вечности, но и злоба дня им не забыта. Это как требовать от прекрасной дамы/кавалера исключительно возвышенных чувств с запретом иных желаний, как плотских, так и материальных. Пропорция, контролируемая идеей репутации, является, возможно, мерой вещей. Но вернемся к литературе.
Разговор о конфликте в Русском ПЕН-центре по поводу Украины я бы хотел начать с альманаха «Метрополь», появившегося еще при Брежневе, казалось бы, в другую и далекую эпоху. Но как выяснится ниже, ситуация с «Метрополем» — это своеобразный ключ к конфликту между писателями.
Уже при своем появлении в 1979 «Метрополь» вызвал противоречивые чувства: наиболее известные советские писатели (с добавкой не очень и даже мало известных) с либеральной, но не диссидентской репутацией составили сборник, интерес которого представлял сам факт его появления и демонстративная ориентация на Запад. Всем было понятно, что это — рекламная акция. Но привкус рекламы — не приговор. Известные авторы (совсем малоизвестных, например, Петр Кожевников, было намного меньше) заявляли обществу, что им ведомы другие ценности, помимо советских. Не другие эстетические ценности: эстетически альманах не выбивался за рамки дозволенного в позднем и уставшем социалистическом реализме. За малым исключением — торжество загримированного под новаторство традиционализма.
Относительной новостью был Виктор Ерофеев, однако его роман с советской и постсоветской интеллигенцией складывался сложно: «ядрена феня» — подчас нравилась, а удушливое высокомерие сына посла — нет. Причем, для советских литературных генералов и провинциального читателя проза Ерофеева обладала вызовом, но эстетически проигрывала и проиграла концептуалистам, как более современной форме организации материала.
Но большая часть авторов «Метрополя» предлагала обществу сообщение другого толка: нам мало советского успеха, мы хотим выйти на мировой простор. Причем не поодиночке — это еще, как исключительный случай, допускалось — а всей веселой компанией, цитируя деятельность групп и альманахов 20-30 годов.
Если рассмотреть историю «Метрополя» в обратной перспективе, то трудно найти что-либо более успешное в рекламном отношении, чем этот продуманно осторожный литературный альманах. Авторы-составители добились куда большего, чем сулили им самые смелые надежды. Они получили пожизненную славу литературных смельчаков и диссидентов, хотя ни первыми, ни вторыми, конечно, не являлись.
Проигравших почти не было, если не считать простых и честных до простодушия Липкина и Лиснянскую, из солидарности вышедших из ССП после исключения (по другой версии — приостановки приема) из него Ерофеева и Попова.
Для Высоцкого (которому «Метрополь» дал призрачную надежду считаться поэтом, а не поэтом-бардом, каковым почитали его профессиональные писатели) «Метрополь» ничего не дал, но и не отнял. Как, в принципе, и для Вознесенского, Искандера или Ахмадулиной, которые ограничились очень осторожными и мало эффектными (уже известными) публикациями. Мол, участвую, но закона не нарушаю.
Битов получил значительно больше, не столько за не менее осторожный рассказ, сколько за позицию организатора акции, автора-составителя. Став с тех пор не только первым либералом на деревне советских либеральных писателей, но и профессиональным нарушителем советских правил. Дальнейшая карьера на Западе показала, насколько все рассчитано было правильно.
Те, кто задумывался об участии в «Метрополе», но по разным причинам не решился — Евтушенко или Трифонов — не использовали шанс добавить к своей репутации пару звонких нонконформистских струн. Хотя репутацию Евтушенко изменить было трудновато, а Трифонову это было не нужно.
Аксенов получил немного, так как оказался в Америке, где ему быстро перекрыл кислород Бродский, относившийся к аксеновской прозе скептически.
Пожалуй, больше всех приобрели именно Ерофеев и Попов — как главные страдальцы и фирменные новаторы. Да и самые молодые участники-организаторы акции. Именно их исключили (приостановили вступление в) из членов Союза писателей. И таким образом выдали неразменный рубль постсоветской популярности: мы пострадали за расширение границ литературы и правды. Формально они получили навару не больше Битова, но Битов и так был известен на Западе, Ерофеев и Попов, что называется, проснулись знаменитыми антисоветчиками.
Это был их звездный час, и они резонно собирались превратить этот час в век. И у них это получилось. В каждом интервью теперь появлялся их страдальческий ореол в окружении прибауток и «Метрополь», как Иоанн Креститель.
Ерофеев на фоне оглушительного успеха, приумноженного подоспевшей перестройкой, ставшей, кстати говоря, катализатором успеха для всех авторов «Метрополя», как говорится, поймал длинную волну и больше ее не отпускал. Да, была нелюбовь и зависть коллег, но этот небольшой ущерб сторицей искупал успех у читателей и переводчиков.
Попов, не такой расторопный и слишком традиционный, напротив, был вполне комплементарно воспринят постперестроечным писательским сообществом, но перешагнуть напутствие Шукшина так и не сумел. Лучшим временем оказался период между «Метрополем» и перестройкой, когда он вынужденно переживал опалу (предвкушал успех) в ранее чуждой для него среде писателей-нонконформистов, что помогло немного модернизировать слишком уж архаическую эстетику и позволило в дальнейшем апеллировать к подпольному андеграунду как естественной для него почве.
Казалось бы, чем сегодня, на пике путинской послекрымской эпохи и путинской мобилизации масс, может быть интересен литературный альманах, вышедший 37 (столько не живут рекламные акции) лет назад. И, однако, есть несколько закономерностей.
Большинство метропольских выдвиженцев сегодня оказались в позе, которую точнее всего можно обозначить как стеснительные путинцы или стеснительные патриоты. То есть такие персонажи как Кублановский — своей патриотичной великодержавности давно не стесняются, в том числе, потому что западное эхо метропольского успеха уже рассеялось. Что не отменяет возможности, что они просто дождались своего времени и стали теми, кем всегда хотели быть.
Иной поворот осуществили те же Битов и Попов, оказавшиеся у руля некогда прозападного ПЕН-центра. Битов в качестве бессменного президента (его письмо о желании уйти в отставку датировано прошлым годом и последствий не имеет) и главного бенефициара пеновских и прочих грантов. Попов в качестве возможного преемника Битова, и уж точно одного из рулевых патриотического поворота после Крыма. Скандал, сотрясающий русский ПЕН-центр, — это во многом скандал, инициированный Битовым и Поповым на волне противостояния российской интеллигенции после оккупации Крыма и попытки раздела восточной Украины.
Казалось бы, о чем базар? Какой-то ПЕН, какая-то правозащитная организация? Но, во-первых, организация с именем, к которой некогда Путин, пробовавший воду большим пальцем левой ноги, пришел к одной из первых. И получить непримиримого критика с репутацией очень-то не хочется. Да и потом Битов — получатель и распорядитель большинства писательских премий, грантов и стипендий (в основном, западного и олигархического источника), которыми ни по одному разу облагодетельствовал своих друзей, жен, друзей друзей, вполне замкнутую при этом группу. То есть тут символическая позиция с огромными и разветвленными корнями.
Поэтому скандал в ПЕНе имеет отчетливую окраску путинской гибридной войны. Война ведется, но до конца ничего не проговаривается. Либералов в духе времени Пен-центр пытается гнобить, но гнобить так, чтобы не растерять до конца свою западную репутацию. Потому что западная кормушка еще не сказала своего окончательного прости и, значит, надо бороться с либералами сквозь зубы, не показывая языка. Желательно чужими руками.
Какая здесь связь с «Метрополем»? Прямая. Как «Метрополь» был акцией чисто конъюнктурной и лишь в последнюю очередь — литературной. То есть литература была лишь прикрытием (что не означает, конечно, что все авторы «Метрополя» были конъюнктурщиками: Вахтин, уже упомянутые Липкин и Лиснянская, Карабчиевский, Искандер и Кожевников — называю типичных — были теми, кем всегда и являлись: простыми писателями).
Точно так же сегодня борьба с политикой и шибко активными неписателями-журналистами, которые протестуют против украинской политики России, ведется якобы от имени литературы и во имя независимости. Можно, конечно, увидеть в этом арьергардный бой за былую и славную литературоцентричность, но на самом деле здесь куда больше неприкрытой конъюнктуры, что более-менее понятно всем заинтересованным лицам.
«Метрополь» (как и Крым сегодня) в каком-то смысле ключ к пониманию происходящего. Предшествуя перестройке, он позволил подморозить еще на тридцать лет доминирование в культуре и обществе советских шестидесятников (мы, понятно, не обо всех шестидесятниках, о шестидесятниках при власти), которые в литературе воплотили то, что Путин и его присные осуществили в политике. Под толстым слоем сладкого и яркого грима, провозгласили вечность своего стояния у руля в роли раба на галерах. Множество кульбитов и приемов наивного пиара, чтобы доказать свою незаменимость и сохранить власть во чтобы то ни стало.
При всей, казалось бы, призрачности связи между псевдоноваторами-шестидестниками и псевдореформаторами в кагебешном или либеральном изводе, их конец взаимоопределен той иллюзорностью, которая их объединяет. Конец путинской эпохи окажется концом поколения умных и находчивых советских шестидесятников, умеющих дружить с любой властью.
В этом смысле столь популярное мо: в России надо жить долго — обнажает свой анекдотический максимализм с уходом в ауру деменции. Увы, в России (далее везде) не надо переживать себя. Живой труп — не пьеса, это драма-приговор. «Метрополь» какой-то.