Западные санкции
Человека преступником объявляют, в основном, при жизни, политический режим только после смерти. Пока он жив, некому пригвоздить его к стене позора и объявить вне закона. Даже если все или многие, как я, да ты, да мы с тобой, в этом не сомневаются. Но если режим мёртв, то ему как бы уже все равно. Объявлять его преступным, вешать соответствующую табличку с чернильной надписью на шею, сколько угодно, это как мертвому припарки, ему уже по барабану.
Эта разница между обвинениями человека и режима имеют отношение к санкциям по поводу отравления и ареста Навального. Два взгляда, не пересекающиеся почти ни в чем. Санкции, как наказание, или санкции, как исправление. Внутри алчут первое, как дети дворника Спиридона из «Круга первого». Дайте ему под дых, чтобы дыхание сбить у падлы, чтобы свет померк в его наглых очах, чтобы, сука, понял, осознал, что говно распоследнее, которому ни дна, ни покрышки, ни секунды покоя и сочувствия. Пусть сдохнет на коврике в парадной без воды и корма.
Накладывающие санкции видят второе: главное не победа, а участие. Делая вид, что наказывают, на самом деле стелют красную ковровую дорожку для исправления преступника. И фанфары в кустах. А преступник гордо так, скромной, семенящей походкой идет по этой дорожке, прижимая одну руку к тому месту, где у других типа кортик, и сплевывает в сторону тех, кто дорожку ему стелет. Так как идет в обратную сторону, только с удобствами.
Для тех, кто понимает, что горбатого могила исправит, эти санкции кажутся форменным издевательством. Не санкции, а мимическая сцена с изображением сцены «ООН убивает комара на лысине серийного убийцы из Парголово». Начал делать, так уже делай, чтоб не встал. А эта игра в нахмуренные брови, это грозное рокотание в горле, эта поза тигра перед прыжком, а потом облизнулся – это я так зубы показываю – и пошел по делам в магазин или в туалет типа сортир. Нормальный такой тигр, с авоськой.
Нет, говорят, те, кто за исправление: мы выразили, обозначили свою позицию, но не закрыли дверь для переговоров и, значит, дальнейшего воздействия, типа гладить против шерстки. Но те, кто за наказание, вопят от беспомощности: а за базар, бляди, кто ответит? Вы же разводили турусы, будто просто на части рвать будете, а на самом деле просто показали язык и убрались восвояси: ваша корова, вы ей жопу и подтирайте.
А потом, разозлившись говорят как бы от сердца: за вас грязную работу делать не будем, не дождетесь, вы пока не предъявили жертвами, что хотите свободы так, что просто кушать не можете. А мы в рамках протокола, раз у нас дипломатические отношения, ни к главе пацанского государства, ни к пацанам, ни к самой избушке на курьих ножках санкции не применяем. Не ждите секторальных санкций, потому что это объявление войны, у нас нет никакой уверенности, что если сковырнуть вашего пацана, надрываясь от усилий, вы не согласитесь и не выберете в очередной раз такого же, но с перламутровыми пуговицами.
Хорошо, говорят те, у кого уж свет в очах меркнет: ну, объявите его вне закона, пригвоздите его как преступника Wanted булавками к бумажному листу на стене, дайте возможность делать с ним то, что можно сделать с преступником, давно попутавшим рамсы.
Ничего ему на это золотая рыбка не сказала, только вильнула хвостом и нырнула на глубину, а потом – кажется, жизнь прошла — вынырнула уже на безопасном отдалении и подмигнула: сама, сама давай.