Выбрать страницу

Спорить по-русски

Дискуссия на русском своеобычна. Если нужно кого-то жестко упрекнуть, прижучить, вывести на чистую воду, то чаще всего звучит один и тот же аргумент: купили. С потрошками.

Коли оппонент провластный, то Кремль позорный и купил (и здесь предыдущие заслуги не канают, они просто обнуляются в момент принципиального несогласия). Коли же оппонент оппозиционный — то опять же купили, Госдеп или ЦРУ (это если не угодил патриоту), или — опять Кремль на семи ветрах, который специально заплатил больше батюшки-Госдепа, дабы дискредитировать оппозицию.

Русские потому и духовны, что в любом несогласии видят корысть. Понятное дело (думает имярек), мне никто не заплатил и я — прав, значит, тот, кто возражает очевидному даже для ребёнка, куплен на корню как солома. Как иначе?

Но — при признании значимости материальной подоплёки любых мнений — не все из поля последовательных аргументов (если мы так назовём мировоззрение) обладает способностью для устойчивой конвертации. Многое обладает: скажем, то, что мы именуем талантом или профессионализмом, это как раз вещи, легко конвертируемые (иначе их называли бы иначе). Но будь это так, никакое государственное или идеологическое (политическое) управление было бы невозможно: платить за все — сам останешься без штанов. Поэтому платят некоторым, без кого — швах, а большинству намекают или обещают, но в расплывчатых выражениях, которые риторически продуманы, как отступление из Москвы Кутузова, но непосредственной проверке и конвертации, как вексель, не подлежат.

Предположим, кто-то говорит: «и на Марсе будут яблони цвести». Или: «наши дети будут жить при коммунизме». Или: «Америка станет великой опять». Продаётся будущее, за которое покупается гибель всерьез в настоящем.

А почему так легко продаются иллюзии? Потому что и артефакты, и комбинации слов (по имени — нарратив) соединяются в сознании как водка с томатным соком. И сознанию, так оно устроено, ничего не стоит поставить под сомнение как выдуманную историю, выглядящую недостоверно, так и повествование об исторических фактах, потому что и факты — в большинстве своем — получены не от первоисточника, а от посредника с хитрой рожей продувной бестии. А ему уже можно верить или не верить, по вкусу, как сахар в чай.

Какое это имеет отношение к форме русских дискуссий? К тому, что яростные споры сопровождают почти любой заметный факт или его комментарий: умер Владимир Буковский, слабая на передок златовласка Бутина призвала русских в Америке жить с оглядкой через плечо, Бабченко горестно заметил, что его президент играет хуем на рояле, Ремчуков, ощутив падение популярности его самого и газеты, будь ты неладна, опять стал пробовать оппозиционные нотки на фальцет. И так далее.

В нас, вне зависимости от вероисповедания или его отсутствия, булькает, журчит, стоит где-то возле горла православная глубина. Это не в символе веры, а в культуре, что построена на песке противопоставления истины и ошибочных возражений против неё. Причём сама истина не подлежит уточнению, проверке, она просто загорается, как пищевод с мороза после рюмки выпитой, и сверкает как соленая звезда в ночи. Истина противостоит реальности, как класс, иначе это не истина, и я — не Тертуллиан.

Поэтому и русский спор — не о фактах или убедительности аргументов, а о причастности к истине, которую аршином общим не измерить, вообще не измерить, лучше не начинать. Поэтому и русский спор — не по существу, а про причастность к тому, что заменяет истину в рунете в эпоху сомнений и разочарований в себе.

Берут реванш, спорят на самом деле о многом, но интересуются по существу одним: доказательством своей правоты. И подтверждением правильного пути к ней блудного сына: то есть — оправданием себя.

Только об оправдании себя и идёт речь, важен не повод, он как раз фиолетов, важна возможность доказать себе (другим тоже, но только потому, что другие, поверив тебе, смогут количество превратить в качество), что ты не просто так: здравствуй-до свидания, а истиной мобилизованный и призванный.

Во всех спорах, дискуссиях — доминирующий прием один как перст: дистанцирование и образование своей группы, чаще всего символической. Вы не понимаете значения Буковского, как самого радикального из практиков, давших себе право на политическую редукцию либерализма, переживаемого как невозможное будущее? Значит, здесь и проходит граница между теми, кто петрит и не петрит ни хрена, то есть между мной, Буковским и звёздным небом (такова в этот момент диспозиция нашей воображаемой группы) и всеми остальными, кто слаб душой, конформист по рождению или необходимости, кто долго прикидывался, но наконец-то открыл своё личико Гюльчатай.

Не видите, что Бабченко — лазер и Лазарь, единый в двух лицах (сбежавший из зачумленного барака, чтобы воскреснуть) и поэтому бичующий прокаженных, как Брейгель грешников на сковородке. Чик — и ты на небесах, ошую — Бабченко, одесную — имярек, а все остальные людишки — трава у дома.

Дистанцирование, как способ психологической защиты от всего, от чего не удалось защититься в реальности, универсальный прием. Но в нашем сознании (этом православном последыше и его проекции в виде максимализма) дистанцирование — механизм, позволяющий поражение превратить в победу. Русские – двоечники в реальности, но молодцы среди овец в воображении, именуемом духовностью. Каждый шаг — способ не только спастись самому, но и похоронить зоилов-оппонентов, перекрещивая их на прощание матом и баном. Русский спор — не бессмысленный и беспощадный, а минное поле.

Ведь как иначе выдержать это испытание собственным несовершенством, как не переселением из пространства реальности в тамбур между прошлым и будущим. И переквалификацией ее из состояния неудовлетворённости в попытку убедить хотя бы себя, что нам весь мир чужбина, пока гром не грянул. Остальное – прибавочная стоимость надежды, которая умирает последней.

Персональный сайт Михаила Берга   |

© 2005-2019 Михаил Берг. Все права защищены   |   web-дизайн Sastasoft 2005 — разработка, поддержка и продвижение сайтов.