Страшная месть режима Путина
У противостояния либерального сегмента общества и путинской власти, у которой, не смотря на все подтасовки и преувеличения, поддержка другой и несравнимо бОльшей части общества, множество интерпретаций и отчетливая двоичная система. И хотя путинский режим выглядит нелепо (как логическая ошибка и анахронизм, плохая пародия на совок) и поэтому обречен на куда меньший срок жизни чем оригинал (тем более, что он почти постоянно проваливается в волчьи ямы собственной лжи и всем видного коварства, что для пропагандистского продукта не очень хорошо), эта поддержка не особенно уменьшается.
Но именно двоичная структура противостояния тандема: власть и нелиберальная часть общества vs немногочисленные либералы, позволяет подобрать отмычку в виде традиционных для русской культуры двоичных систем.
Таких типичных для русской культуры (или ею усвоенных) оппозиций много. Они вроде как в теоретической форме обозначают границы, по поводу которых были разной интенсивности войны, некогда объявленные, но так и не закончившиеся. Город-деревня, западники-славянофилы, будущее-прошлое, письменное-устное, родное-иностранное, духовное-материальное, православие-протестантизм, церковь-мир, культура-природа, даже грамотные-безграмотные. Ни одна из этих оппозиций полностью ситуации не соответствует, но при этом может быть использована для ее уточнения. Поэтому стоит попытаться переосмыслить нынешнее противостояние в терминах противостояний прошлого и увидеть, как вышеприведённые оппозиции это противостояние воплощают и в каких соотношениях. Потому что большая часть принципиальных противоречий русским обществом не разрешается и только накапливается как радиация.
На первый взгляд оппозиция западники-славянофилы подходит не меньше других, по крайней мере, либералы, ощущающие себя чужими и лишними на путинском празднике жизни, вполне соответствуют именно отвергаемому западному выбору в пользу не столько славянофильского, сколько просто отвержения западного, дискредитирующего путинский строй, как беззаконный в плане римского права. В какой-то мере оппозиция город-деревня может быть использован для вычленения той части, которую не смущает поведение, плохо вписывающееся в городскую культуру с фундаментом в виде культуры средневекового города, комплементарного к чужим. В отличие от куда более настороженного отношения к чужакам в деревне, где незнакомец – почти всегда враг. А зачем он в наш колхоз приехал, зачем нарушил мой покой?
Письменное-устное также находит себе применение в отказе путинского режима от писаного права в пользу авторитета, который зиждется не на праве, а на предании, передающемся из уст в уста. Среди своих.
Прошлое-будущее подчеркивает опору путинского режима на собственную интерпретацию истории, которой он хотел бы отпугнуть будущее. Даже грамотные-безграмотные в своей явно устаревшей модели отчасти соответствует тому факту, что либералы-западники куда более образованные акторы, нежели путинское большинство, поддерживающее путинскую власть троечников.
Но если просуммировать соответствие и несоответствие приведенных оппозиций, то может показаться, что плохо образованные, с легкостью вошедшие в воду редуцированного православия как идеологии ресентимента, недавние (в историческом плане) выходцы из деревни (или не сумевшие в полной мере приобщиться к городской столичной культуре), полные почти классовой обиды по отношению к последовавшему после перестройки расслоению общества, хотели бы, апеллируя к определенным фактам истории, взять реванш у более молодых и хорошо образованных, но чуждых имперскому прошлому и патриотично прочитанной истории, в которой Россия, как православная в окружении иноверцев, пытается выжить, опираясь не на право, но на предание.
И хотя в тех или иных аспектах этих оппозиций несоответствие не менее значимо, в этом противостоянии есть, в определенной мере, реакция или месть за недавнее прошлое. То есть, собственно, как и любая российская реакция, путинский антиисторический крен – есть прямое следствие перестройки и ее западного поворота, который, как легко увидеть, далеко не всем оказался впору.
И здесь, собственно, речь не о власти как таковой, о ней чуть позже, а именно о возможности вписаться или не вписаться в тот поворот, который был поддержан извне западным, во многом протестантским, городским сообществом для поспешного догоняющего развития, которое растянулось на десятилетия. И при этом был повернут к более или менее образованным, обладающим социальным капиталом из-за укорененности родителей (или даже дедушек-бабушек) в городскую столичную жизнь. В то время как все менее образованные, трудно вписавшиеся вынуждены были прибиться к тем структурам, которые меньше изменились, нежели другие. И этими структурами была власть, которая вроде как поменялась при перестройке, но на самом деле и структурно, и по составу была более близка к советскому времени, чем что-либо другое. Как, впрочем, и такие государственные же структуры, как армия, полиция, КГБ-ФСБ, где тоже были козыри в виде социального капитала, потому что и здесь преемственность, как и везде, работала. Но что в результате получилось?
Противостояние между путинской властью (поддержанной бОльшей частью общества) и либералами, было именно что реакцией в прямом и переносном смысле. Реакция на невписанность в правила модернизированного западного сообщества со стороны хуже образованных и хуже модернизированных, которые, опираясь на самое косное в России – государственную власть, попытались и пытаются взять реванш.
В этом смысле даже такая нелепица как иностранные агенты прочитывается комплементарно со стороны сторонников власти, потому что родное здесь фольклорно противостоит иностранному, как символу неуспеха, уравновесить который можно только с помощью таких архаических и довольно грубых приемов, применяемых властью, что находит понимание в этой антизападной, антилиберальной среде.
Понятно, почему реакция всегда следует за попытками реформ в России, потому что реформы ввиду внушительной отсталости общества проводятся в терминах скорочтения, и в них имеют шанс вписаться быстро читающие, грамотные, западно ориентированные, с социальным капиталом предков-горожан, а догоняющей в какой-то степени лапотной России приходится прибегать к грубым приемам в попытках как-то уравновесить эту метафору несправедливости.
И здесь нет пространства для объяснения своей позиции противной стороне, так как они говорят на разных языках: нет возможности примирить письменную культуру и культуру авторитета, покоящегося на предании, мирского и псевдоцерковного (на идеологической подкладке) и т.д. Поэтому реакция всегда будет вторым поспешным шагом после попытки реформ, традиционно в России трудных, непоследовательных и неудачных.
Так как делая ставку на протагонистов реформ, реформаторы по факту оставляют на обочине тех, кому нет места в центре дороги по принципу рациональности, и лузеры догоняют, как могут, со своим темпом и своими приемами.
Ну, и мстят, естественно, по ходу дела, страшной и довольно безжалостной местью прошлого, которому нет места ни в настоящем, ни в будущем. И они это знают.