Тень Путина меня усыновила, или Русские идут
Политика – поэтична, не в возвышенном, фигуральном, а в технологическом смысле: в ней полно рифм, повторов, аллитераций, скрытых цитат и явных реминисценций, канонов, объявляемых сакральными и постоянно нарушаемых традиций, авторитетов, своей метрики и верлибра, традиционалистов и новаторов (хотя новаторы подчас не менее традиционалисты, а традиционалисты, клянущиеся в верности предков, традиции преломляют легко как булку с изюмом). В политике точно так же полно стилей, кочующих сюжетов, разнообразных художественных приемов, которые кажутся чисто символическими действиями (наподобие фейерверка или понта), но на самом деле преследуют ту же цель – достижения успеха.
Так как мы танцуем от печки, то нам важно, как Россия присутствует в политике, именуемой мировой, в том числе потому, что разделение на языки, важное для поэзии, здесь практически отсутствует, и все или многое понятно без перевода.
Вот, скажем, победа британских консерваторов и брекзит. Россия, как разбитая бутылка, сверкает здесь разбросанными по сторонам осколками, потому что любая победа консерваторов, будь это венгерский Орбан, израильский Нетаньяху или английский принц Борис – ассонансная рифма с Путиным. Так как русский автократ – одно из первых явлений правого поворота, а если не первый, то наиболее устойчивый тренд, являющийся эталоном для всех, кто, используя риторику почвы и крови (суверенитета и автаркии), приучил своих подданных, что гражданство и есть проявление личной лояльности (есть я – есть ты, нет меня – нет тебя и дома твоего), что является долговременной модой в стане фундаменталистов.
Но есть и другая русская рифма. Сама идея брекзита – не только развитие мечты об островке стабильности в море хаоса, но и преломление близкой нам имперской идеи. Казалось бы, национализм – это то, что появляется в результате распада империи, как альтернатива. Но империи, которые развалились в отдаленной перспективе колониального далека, но не терпели поражений на своей земле (как Германия, Австрия, Испания), исповедуют особый вид национализма титульной, имперской нации, которая в своем тренде на огораживание, островной менталитет умудряется втиснуть в национальное остатки-сладки имперского.
Тем более, что империя никогда не распадается до конца, нет конца у кольца, у нее всегда есть перспектива все более и более мелкого деления ядерного синтеза. Поэтому перерастание национализма в имперскость и великодержавность, это то агрегатное состояние, когда империи вроде как нет, но воспоминание о ней, словно отрезанная нога, начинает ходить и болеть по ночам в страшных снах.
И это то, что отсылает к России, еще в меньшей степени преодолевшей имперскую спесь и исповедующую такой вид пошехонского национализма, который не отличим от великодержавия, которому один шаг в бреду по броду до имперской беды в дурную погоду.
Однако не только рыжий Борис (сколько бы он ни дистанцировался от Путина, но он дистанцируется от его знака, не по модулю) — контаминация того, что русский впитывает с молоком матери как образ трагического шута на троне вроде Павла-Савла из Михайловского замка или Жирика, моющего сапоги в Средиземном море. Можно даже сказать, что до этого графа не было большего мужика из питерской подворотни в британской политике, если бы не его похожий патрон – большой белый вождь из Вашингтона на Потомаке.
Этот даже не отрекается любя от усыновившей его тени, из-за чего пошел уже под нож импичмента, но сколько бы ни тянулись к нему руки медузы-Горгоны из демократического Конгресса, не готов поступиться консервативными принципами, как и отказаться от старшего в строю, на которого равняется, как на грудь третьего прапорщика справа. Здесь уже русскими аллитерациями все пропахло как потом и порохом на Бородинском поле: Москва за нами, и небо будущим беременно.
Дело не в русском вторжении в выборы, а в той мягкой русской силе, которую вводит рыжий Дональд в политический обиход, будто читает по ночам книгу о вкусной и здоровой пище с картинками от Моссельпрома. Тот отказ от метрических правил дискуссий и отношения к оппонентам, который эксплуатирует Трамп — и есть анархическое разрушение традиций политического языка, который политический только по форме, но издевательский и русский по содержанию. Русская разруха не в клозетах Белого дома в Вашингтоне и окрестностях, не в хитроумной работе кремлевских хакеров по фирменному методу (а ты докажи, ты свечку держал, а где доказательства), а в головах консерваторов, которые пишут санкции, а на самом деле являются проводниками русского политического стихосложения на американском континенте верлибра.
Мягкая сила поэтического влияния русской силы, основанной на авторитете самого удачного автократа современности, заставляет многих, даже принципиально контрастных к русской традиции, как та же Польша, повторять интонацию, приведшую к успеху однажды и вполне возможную для переложения на другие клавиши.
Понятно, что принцип домино уравняет рано или поздно всех в правах: как у успеха 1001 отец в ночи, так и у поражения общая мать родна — война. Мода всегда проста как принцип, по которому в модели выбирают молодых, длинноногих и политически грамотных профурсеток. Но носить то, что сызнова входит в моду не хочет поначалу никто, никто не успевает начать писать как Бенедиктов, слишком коротка инерция. Все пишут как Байрон, но другой только потому, что мода на романтизм продержалась дольше века длится день. А повторять ранее принесшее успех столь же, кажется, естественно, как надевать шубу в мороз и солнце, день же чудесный будет поставлять свои чудеса, ьак как чудо — то, чего очень хочется, но колется.
Но пока золотой петушок три раза не прокукарекал, русский мир в тренде, как Линда Евангелиста, рекламирующая свою косу (не за силу, не за качество золотых твоих волос мое сердце враз и начисто от других оторвалось). Нам кажется, что Россия – это то, что заперто в тесной банке от супа Ворхала в подвале тети Мани среди банок маринованных огурцов и квашенной капусты, а она уже давно снаружи, как погода, о которой узнают, крича в форточку: какое, блин, тысячелетие у вас сегодня на дворе? Не рой яму другому, неведомому изгнаннику. Русские идут.