Песков, желая инстинктивно унизить Немцова, сказал, что в политическом плане убитый не представлял какой-либо угрозы для действующего руководства России, а «в целом Борис Немцов был чуть более чем среднестатистический гражданин». Желая уменьшить событие, говорящая голова Путина многократно увеличила его, доведя до его подлинного значения. Если для демонстрации всесилия понадобилось убить на Красной площади среднестатистического гражданина, то это означает, что режим внутренне созрел для убийства практически любого, даже не представляющего опасности для режима и почти незаметного для него из-за головокружения от несуществующих успехов.
Говоря режим, или действующее руководство России, совсем не обязательно персонифицировать этот режим фамилией Путина. Путин, возможно, не давал приказа расстреливать Немцова в спину, Путин отдал приказ мобилизовать страну до того уровня нетерпимости и ложной опасности, что символическое не могло не материализоваться рано или поздно. И материализовалось в убийство средне-статического гражданина, позволившего себе быть прямым и отчетливым критиком этой мобилизации. То есть конституционно послушным.
За Немцовым, как признал Песков, нет никакой вины и нет никакой опасности для этого колосса на глиняных ногах, однако Немцов убит, и это значит только одно: символическое пропагандистское пространство достигло такой плотности, такой убедительности для случайных или неслучайных получателей пропагандистского сообщения, что все ружья начинают стрелять самопроизвольно. Будто взрывается набитый взрывчаткой склад.
От того, что вместо взрывчатки было слово пропагандиста, ничего не меняется: символическое обязано конвертироваться в реальность — это и произошло, да и не могло не произойти. Если произносить многократно слово «халва» во рту слаще, действительно, не будет. Если же не менее часто и публично произносить «убейте предателя, убейте предателя, убейте гада», то либо слово пропагандиста девальвируется и перестанет быть пропагандистским и действенным, либо убийство из словесного приема, из риторического оборота становится реальным преступлением.
Стоит ли говорить, что разрушить собственноручно созданное пространство воинственной мобилизации общества, «руководство России» не захочет, да и не сможет. А это означает только одно: ружья по среднестатистическим гражданам будут продолжать стрелять. Так устроено это пространство, и разминировать, демонтировать, осуществить конверсию ненависти на мирные цели будет намного труднее, чем отдать приказ о мобилизации. Для формулирования приказа, неспособного осознать его последствия, политику понадобились, возможно, минуты; дабы обезвредить и разрядить батарею ненависти, ненависть должна быть израсходована: она не может исчезнуть, хотя и появилась из словесной пены.
Путину, безусловно, кажется, что он взял в заложники общество, среднестатистических граждан, запугав их до положения риз, но не заметил, как в заложниках оказался сам, точно так же зависящий от слова пропагандиста и от концентрации словесной ненависти, у которой цель только одна — превратиться в реальность.
Наступающая эпоха, а убийство среднестатистического гражданина открыло новую эпоху, вряд ли будет тягомотиной и рутинно длинной, сны разума порождают чудовищ, но эти чудовища нетерпеливы, прожорливы и не знают благодарности. Пролив кровь однажды, они вернутся за следующей порцией очень скоро, и не станет ли жертвой пропагандист и его заказчик, кто знает.
