Визионерство или наваждение
Текст и видео (в конце текста)
Объявленная Путиным мобилизация – в равной степени катастрофический и закономерный шаг (или этап развития). И не только потому, что формулировка принципов мобилизации позволяет ей стать как всеобщей, так и перманентной.
Проще всего, ее представить в виде пылесоса, в соответствии с инструкцией предназначенного для того, чтобы всасывать мелкую пыль. Однако на самом деле мощность этого пылесоса такова, что он может – и, скорее всего, будет – засасывать все что угодно. И легко представимо, что он засосет всю страну, пропустив и преобразовав ее в соответствии с вроде как понятным, но до конца не сформулированным планом как бы специальной операции, которая точно так же может преображаться от локальной военной (типа, полицейской) компании до мировой войны на полное уничтожение.
Но дабы увидеть это, попробуем сформулировать план Путина без использования терминов ложь и сумасшествие. То есть понятно, можно просто сказать, что Путин – сумасшедший, заставляющий всю страну (да и не ее одну) участвовать в спектакле его мании. Или, что Путин – фирменный лжец, который заставляет очевидную для посторонних ложь принимать за правду и, дабы заставить это делать и окружающих, ведет войну, чреватую всеобщей аннигиляцией.
При жестком, близком к ругани описании происходящего с Путиным и теми, кто верит или делает вид, что верит, или не верит ему, а просто подчиняется, куда труднее понять, почему вообще эта вера и эта инерция возникли и почему, несмотря на очевидные неудачи воплощения этой как бы лжи, наваждение вокруг всего этого не прекращается.
Использование еще одного элемента конструкции – страха как инструмента воплощения мании или лжи в особый вид реальности описывает, конечно, происходящее, но все равно остается нечто, вокруг которого и возник снежный ком, покатившийся с горы.
И волшебный ключик по имени имперский синдром или комплекс великодержавных иллюзий тоже открывает не все двери, а только некоторые.
Поэтому попробуем описать путь овладения Путиным (здесь имя и персональное, и обобщенное, как определенный круг лиц, включенных в зону принятия решений), овладения Путиным внимания окружающего общества таким, каким это общество сложилось к моменту передачи ему Ельциным скипетра и булавы. Что в произошедшем позволяет себя рационализировать, а что остается вне рассмотрения, но при этом представляется принципиальным. Как это увидеть и зафиксировать?
Наиболее точно Путина, как символическую фигуру для русской истории, описывает слово визионер. Причем сразу во многих контекстах. И в контексте рубежа 19 и 20 века, когда термин возник для описания мистика, манипулятора, работающего с практиками измененного психического состояния, близкого к трансу. И куда более позитивная версия этого термина для обозначения современного деятеля, обладающего предвидением, особым ощущением будущего, не важно в области технологий, моды или политики. Если посмотреть на этапы реализации Путиным своей политики, то они на самом деле общие, начиная с первых шагов по созданию символов видения им будущего как такого состояния, которое способно исправить ощущение поражения, неудачи, банкротства, возникшего у ряда представительных слоев российского общества после перестройки. До уже вполне отчетливых шагов по воплощению этого будущего в виде локальных войн, им начатых и продолжающихся сегодня в Украине.
Если задаться вопросом, каким образом Путину удалость подчинить себе большую страну и заставить ее поверить в его визионерские представления, то надо отчетливее представить структуру его визионерства и увидеть, как эта структура повторяет себя во всех элементах конструкции, сооруженной и сооружаемой Путиным. От его возвращения музыки советского гимна до объявленной вчера мобилизации. Ведь в гимне, казалось бы, была возвращена только музыка, а слова были видоизменены, дабы соответствовать историческому моменту. Но это ровно так же, как с мобилизацией, вроде бы представляется вполне конкретная вещь, но такая, чтобы ее можно было сжимать или расширять до разрыва (хотя что такое этот разрыв, надо будет сказать отдельно).
То есть предложение Путина (или серия последовательных предложений) всегда представали в виде визионерской реальности, в которой вроде как присутствовала и реальность, понятная многим или большинству. Но всегда вместе с принципиальной неопределенностью резинового, что ли, свойства. Неопределенностью, предполагающей расширенное толкование с берегами, пропадающими в тумане.
То есть путинское политическое предложение всегда состояло из этих двух частей – актуальной и перспективной. И если актуальная была всегда приспособлена к историческому моменту, то перспективная столь же явно была такой, чтобы ей соответствовало символическое толкование без определенности, но с понятной для адресной аудитории перспективой.
Именно поэтому попытки определить путинскую политику как имперскую или великодержавную, вроде как правильные, все равно оставляют некоторую важную часть его предложения обществу как неопределенную. И когда это предложение пытаются описать в терминах мании или пропагандистской лжи и манипуляции, то сразу бросается в глаза секуляризация путинского предложения, помещение его в прокрустово ложе позитивизма. В то время как привлекательность путинского предложения и состояло в том соединения конкретики и визионерства, которое очень трудно поймать за руку, если этого не хочет общество, очарованное его визионерскими видениями.
В принципе можно разбирать, деконструировать любые части этой визионерской конструкции, но только стоит понимать, что Путин был точно в таком же обольщении от собственного визионерства как и его близкий круг. Как, естественно, и многочисленные общественные слои, иначе не о чем было бы говорить. Поэтому было невозможно противопоставить этой процедуре обольщения рациональные доводы. То есть эти попытки рационального оппонирования и предлагали разные слои политической оппозиции путинскому визионерству на протяжении всех 22 лет. Будь это юридически точное истолкование ложности обвинения Ходорковскому или второй войны в Чечне – везде оказывалось, что сталкиваются две природы – рациональная в виде оппонирования и визионерская в виде системы толкований.
То есть с точки зрения права, обвинения Ходорковскому были если не ничтожны, то неубедительны, но с точки зрения визионерства, когда формулы обвинения включали в себя символическое продолжение, позволяющее считать Ходорковского не просто уголовником и мошенником, что доказать на языке права было затруднительно, но как бы мишенью для будущего развития визионерского видения. И солидарность с Путиным как раз и состояла не в том, что не слишком сведущие в юриспруденции, была согласны с доводами обвинения. Они были согласны в том, что Ходорковский легко вписывался в контекст визионерского будущего, которое для одних представало в виде реставрации советского образа жизни (без отрицания прелестей капиталистического потребления), для других символом почти классовой справедливости и точно классовой ненависти.
Но главное, что визионерское представление Путина оказывалось удобным фундаментом для оправдания себя и своих стратегий, во многом конформистских, которые были уязвимы с точки зрения рационального взгляда на вещи, но защищены неприступной, прозрачной для одних и непроницаемой для других стеной визионерского преставления о будущем.
Точно так же со всеми другими элементами, будь это непреклонно усиливающиеся репрессии внутри страны и возрастающая степень внешней экспансии, вылившейся в войну в Украине.
Казалось бы, так легко оппонировать этим нелепым эмблемам в виде иностранного агента или борьбы с нацизмом и нацистским режимом. На языке любой конкретики, от языка права до языка, который часто ошибочно называют здравым смыслом (ошибочно, так как это всегда язык прошлого, вчерашнего дня), очевидно, что иностранные агенты никакие не иностранные агенты. Они либо вообще не получали иностранного финансирования, либо это была оплата в виде грантов от общественных и уважаемых фондов или организаций.
Но характерно, что рациональное оппонирование оказывалось неубедительным для почти молчаливого общественного партера, который видел не юридически отточенные определения, а визионерские интерпретации, в которых лицо, решающееся оппонировать общему тренду визионерского представления, отчетливо ощущалось как инородное, враждебное, пытающееся развеять то, что ему представлялось наваждением. И не могло в этом преуспеть, так как сила визионерского представления оставалась непробиваемой для обыкновенной логики и попыток рационализации.
Точно так же Украина, конечно, не оказалась во власти нацистского режима: обыкновенная общественная ситуация бедной страны, в которой противодействовали разные политические силы и идеологии, от вполне демократических до правонационалистических, с сильным влиянием олигархата и той приватизации, которая, как и в России, была проведена сомнительным образом, почти мгновенно сделав одних людей сказочно богатыми, а других хронически бедными.
Но в рамках путинского визионерства, Украина превращалась в некое символическое продолжение движения типа УНА-УНСО, в последователей Бандеры, хотя в процентном отношении число радикально правых до аннексии Крыма вряд ли особо превышало число, среднее для почти любой страны переходного периода. Но визионерская интерпретация Украины как анти-России, прежде всего потому, что она отказывалась разделить с подавляющей частью российского общества визионерское обольщение Путина, была с готовностью принята многими как удобная и вполне комфортная интерпретация всего, что вне как враждебного.
И на этой ноте можно было длить медленное продвижение визионерского обольщения довольно долго, тем более, что медиуму вполне споспешествовал рост цен на энергоносители и, значит, возможность для конвертации визионерства в реальность (в том числе) от повышающегося уровня жизни. И это, казалось бы, второстепенный, но на самом деле принципиальный фактор успеха любого визионера, если его визионерские представления не подтверждаются в той или иной степенью реальности, то они слабеют. Казалось бы, где визионерство, а где реальность, но в том-то и дело, что удачное навязывание визионерских преставлений требует определенного соответствия реальности. И если реальность не соответствует визионерскому вектору, то сам вектор теряет силу, устойчивость движения и дряхлеет.
Путинская политика и состояла в том, чтобы развертывать свои визионерские представления в том соответствии с реальностью, которая им споспешествовала. А если реальность начинала тормозить, как это случилось после грузинской войны или захвата Крыма, то Путин вынужден был искать возможность для такого повышения ставок, чтобы новая реальность опять оказалась в соответствии с его визионерским предложением, и до поры до времени ему это удавалось.
Дабы понять не столько, когда Путин ошибся и его повышение ставок оказалось бессильным перед реальностью, уже не догнавшей его визионерское предложение, это в общем и целом понятно, а почему, почему Путин не смог предусмотреть, что обозначенное им как специальная военная операция грозит сокрушительным расхождением между реальностью и его визионерством? Потому что Путин, скорее всего, был искренен в своей вере в свой визионерский дар, он, скорее всего, реально полагал, что он мессия и его представления безошибочны. И они были безошибочны в том смысле, что вполне соответствовали представлениям о себе и мире большей или доминирующей части российского общества, для которой это визионерство было и самооправданием и самовнушением, и идеологией ресентимента, и воплощением имперских и великодержавных иллюзий. И много еще чем, но самое главное что реальность не расходилась с их доверием медиуму и его визионерскому представлению из репертуара предложенного и с готовностью принятого обществом (без его ничтожной части).
Мог ли Путин удержаться от начала войны, которая и послужила водоразделом между гармоничным сочетанием реальности и визионерства? Мог, если бы он был банальным лжецом, который для удержания власти придумывает какие-то сложные объяснения для простого и понятного наркотического кайфа от почти беспредельной власти. Это тоже есть, но как одна из матрешек в их симбиозе. Но Путин, скорее всего, ничем не отличается от тех, кто поверил в его визионерские представления, и сам верил в них с той же страстью и силой, что и остальные. И понятно, что военные поражения и ход войны, совсем не соответствующий его представлениям видениям, стали для него катастрофой, из которой он привык выходить только одним и тем же способом – повышением ставок. И чем больше реальность будет не совпадать с его визионерством, тем ставки будут повышаться и повышаться, и здесь нет реального предела.
В этом смысле вопрос о применении ядерного оружия – фиктивный. Конечно, несмотря на самоубийственность этого шага, Путин пойдет на него, если других способов повышения ставок не останется. Для него крушение его визионерства, его прогностического видения будущего куда страшнее смерти, не только чужой, здесь он с понятной (и удивительной только для непонимающих его) лёгкостью принимает чужую смерть. Чужая смерть и чужие страдания ничто по сравнению с теми страданиями, которые испытывает медиум, видящий как рушится конструкция его видений.
Понятно, существует множество случайностей, которые не в состоянии предусмотреть ни Путин, ни внимательные наблюдатели за происходящим, от отказа выполнять его решения до того или иного вида госпереворота, на который решиться его окружению слишком сложно. Ибо в процессе поддержки визионерского курса Путина они совершили многое из числа тех поступков, которые легко интерпретируются как военные преступления или преступления против человечества. В какой степени они уже вышли из-под обаяния путинского визионерства и служат уже не ему, а собственному благополучию, вопрос открытый.
Однако объявленная частичная мобилизация, которая на самом деле полностью соответствует визионерской структуре путинского видения, то есть может быть вполне конкретной и действительно частичной. Но ничто не мешает ей стать общей, полной или перманентной, потому что и это заложено в визионерскую формулировку, предложенную обществу.
Понятно, что эта мобилизация – слишком опасный способ повышения ставок, ибо война с ее развеществлением любых визионерских поползновений, патентованный способ окончательного отхода от влияния медиума слишком для многих. Кровь, разрушение тела и смерть несовместимы с визионерством, и Путин это прекрасно понимает. Он как бы одной рукой пытается спасти свое визионерское обольщение, а другой развеществляет, деконструирует его.
И динамика этого процесса уже вполне очевидна, вот только способ выйти из визионерского видения, из роли медиума, скорее всего, для Путина невозможен. И, значит, любое продолжение этой истории не будет неожиданным.