Война как символическая экономика
Понятно, здесь я могу предложить лишь упрощенное раскрытие темы, но, возможно, и этого будет достаточно для обозначения самого ракурса взгляда.
Начнем с путинской стороны. Обычно, многие, желая уязвить путинский режим, утверждают, что у него нет идеологии. Но, не вдаваясь в подробности, можно увидеть, что у путинского официоза есть некоторый набор взглядов, которые можно называть не идеологией, а как-то иначе, но эти взгляды обладают возможностью их символической интерпретации.
По сути с первых шагов Путин – возвращение гимна, красного флага армии, дело Ходорковского как знак отказа от ельцинского капитализма — предлагал такой информационный продукт с начинкой в виде ресентимента, который интерпретировался как обещание. Обещание вернуть то, чего постперестроечная Россия многих лишила, ощущения причастности к огромной и сокрушительной силе, которую боялись и вынуждены были уважать. В данном случае не имеет смысла раскрывать причину возникновения запроса на восстановление великодержавного величия и как этот запрос связан с ущербностью и невозможностью замены его чем-то другим. Важно, что война, которую начал Путин против Украины, полностью соответствует его обещаниям. И война, особенно пока она не входит в каждый дом, не рифмуется с ощутимыми потерями уровня жизни, а как бы происходит за рампой ежедневности, такая война полностью позволяет символизировать ее в реставрацию имперского величия. И, следовательно, она достигает своих целей.
Конечно, вопрос: что случится, если война прекратится, а масштабных целей достигнуто не будет, и – главное – эти результаты нельзя будет символизировать до уровня сокрушительной победы вставшей с колен империи, этот вопрос продолжает оставаться дискуссионным. Потому что тут дело не в возможностях пропаганды объяснить потребителю реальность символической прибыли от победы. Если это реально не будет конвертироваться в символическое ощущение победы, вся путинская конструкция – от возврата гимна до войны с Украиной – перестанет конвертироваться в символический продукт победы на психологическом уровне.
Поэтому Путин ни в коем случае не будет прекращать войну, ибо конец войны – возможный конец той процедуры конвертации обещаний и намеков, которые потребитель этой процедуры с пользой для своего символического самоощущения потреблял все эти годы.
Но попробуем сформулировать, какой выигрыш получает управленческий класс, класс пропутинских олигархов (а не пропутинских олигархов мы не видим, они если и есть, то молчат, и значит никак не влияют на распределение символических ролей). Понятно, что война при всех реальных потерях экономики и ущерба для личных состояний – это продление мандата на власть и собственность от тех, кто в группе принятия и проведения решений. То есть война – это как бы рискованная максимальная ставка, в общем и целом – последний козырь, потому что, если война кончается и кончается не сокрушительным поражением Украины, то война получает возможность для интерпретации, как огромной символической и стратегической ошибки. И эту ошибку будут конвертировать в свою пользу те, кто сегодня, даже не согласный с войной, вынужден молчать или поддерживать, но ровно до тех пор, пока не появится возможность для конвертации войны в символическую ошибку путинского режима. И, значит, в свою правоту.
Это уже делают те, для кого война стала переходом от одной стадии символической экономики к другой: те, кого называют либералами, кто обладал возможностью конвертировать свое как бы критическое положение в рамках путинского режима с пользой для себя. То есть в позиции, поддерживаемые теми, для кого путинский режим оказался чужим и не предлагающим ничего для конвертации в символическое самоутверждение.
Если говорить о наиболее заметных фигурантах, то это эмигрировавшие журналисты либеральных СМИ, так как резонно увидели возможность для такой интерпретации войны, которая позволяла повышать самооценку у потребителей своей интерпретации и, значит, платить за соответствующий информационный продукт.
Здесь, однако, обнаружились проблемы, вызванные тем, что далеко не все в тех странах, в которые они эмигрировали, согласны с их интерпретацией войны, участия и роли в ней России как таковой и различных групп российских граждан. То есть интерпретация своей деятельности как героической, просветительской и восполняющей лакуны в информации вроде как на стороне западной коалиции помощи Украине почти сразу встретило сопротивление со стороны другой стороны войны, украинских граждан и сочувствующих им в странах Балтии, Польши и других европейских государств.
Начнем с украинцев. Понятно, что их символическая интерпретация войны не является полной противоположностью интерпретации путинского официоза и путинского же большинства. У украинцев доминирует представление, что Россия пытается восстановить свои великодержавные и имперские качества, используя для этого Украину. Но, естественно, символическая интерпретация войны меняет знаки, и эта же процедура, приводящая к возможности конвертации войны у путинского большинства в реализацию имперских мечтаний, у украинцев получает интерпретацию войны добра со злом. В которой Украина – добро, а агрессивная Россия — зло.
Именно эта теологическая интерпретация войны позволяет даже в ситуации военного поражения и потери территорий интерпретировать себя как сторону света и добра, которые рано или поздно победят. Более того, по мере того, как путинская военная машина демонстрировала более чем ограниченные возможности и продвигалась вперед с огромным скрипом, в самоинтерпретациях украинцев стала появляться комбинация поз жертвы и победителя. То есть символическое ощущение себя жертвой позволяло ставить себя над остальными, не только совершающими агрессию россиянами, но и всеми, кто не жертва. Потому что экономика жертвы предполагает, что жертве все должны, должны возместить ее страдание и ее потери.
Но даже в обыкновенной (невоенной) жизни очень часто встречается контаминация жалобы и хвастовства, то есть попыток присвоить себе прерогативы жертвы, которой все обязаны просто потому, что они не жертвы. И при этом зарезервировать потенциальную позицию победителя, потому что, несмотря на статус жертвы, способны еще и побеждать, что естественно увеличивает арсенал приемов самоутверждения.
Теперь вернемся к отношению к журналистам-либералам, эмигрировавшим во время войны и пытающимся реанимировать свои СМИ. Казалось бы, в отвлечённом ключе это союзники украинцев, так как именно это прокламируется в качестве позиции обличения России как агрессора. Но рациональное признание этого факта вступает в противоречии с экономикой, существующей вне и поверх всяких информационных продуктов. Потому что само существование этих продуктов уменьшает потенциал власти, которой может оперировать в рамках символической экономики жертва. Признать за журналистами-россиянами право на трансляцию правды означает выделения им куска символического пирога, который без них принадлежал бы только им, сообществу жертв.
Иначе говоря, здесь легко идентифицируется граница между реальной экономикой и символической. В реальной экономике все, кто против Путина и его войны, это в той или иной степени соратники, позволяющие приближать поражение агрессора и победу в перспективе жертвы. Но в символической экономике все иначе: либералы-журналисты своей деятельностью и утверждением своей позиции подрывают символическое значение жертвы, размывают ее границы и являются конкурентами.
Поэтому, в частности, столько критики по отношению к российским эмигрантам, что они играют свою игру, со своим символическим выигрышем, который неизбежно вычитается из общего выигрыша, который, конечно, шкура неубитого медведя, но для символического самоутверждения это даже не важно.
Понятно, что любая фаза войны многое меняет – в случае украинской стороны соотношение ролей жертвы-победителя: если в ситуации доминирующего поражения или хотя бы терпения и равновесия, статус жертвы вполне работает. В случае перехода в наступление превалирует роль победителя, а самоощущению жертвы приходится отступать.
А качестве последнего примера можно рассмотреть отношение к проблемам европейских виз для россиян. Понятно, что при довольно разнородной структуре соискателей виз, в ней отчетливо превалируют противники войны и противники Путина, а наличие в ней сторонников Путина позволяет предполагать в них лишь молчаливых сторонников, ждущих победы той или иной стороны. И с точки зрения реальной экономики, эти молчаливые или тихие противники путинской войны и путинского режима – это очевидный плюс. И налогов не будут платить на путинскую войну, и по мере своих символических сил поддерживать противников войны, где бы они не оказались.
Но с точки зрения символической экономики все ровным счетом наоборот: выезжающие сегодня из России вольно или невольно также претендуют на статус жертв режима, им вроде как нужно сочувствовать, помогать, расходовать на них ресурсы. Те самые ресурсы, которые иначе принадлежат только каноническим жертвам войны, то есть украинцам и тем, кто пытается также использовать символическую экономику для поддержки своей позиции. Не знаю, как режиссёр Херманис.
Ведь в реальной экономике эмигранты-либералы при всей двойственности и осторожности их позиции, повторю, сторонники. И запрет на их выезд – это попытка бить не по врагу, до которого не дотянуться, а по тем, кто виден. Кто в пределах досягаемости. Как те же соискатели виз, что лишь в исчезающей малой степени представляют Путина и его войну, но как иначе самоутверждаться и вести свой фланг символической войны, если не осуждать тех, кого можно опустить, приподнявшись самому.
Персональный сайт Михаила Берга | Dr. Berg
© 2005-2024 Михаил Берг. Все права защищены | web-дизайн KaisaGrom 2024