Умер Александр Володин

Коммерсантъ-Daily

Это редкий талант, особенно в России, –— быть объектом любви толпы, уважения интеллектуалов и почитания коллег. Он был правдив, не доходя до осуждения. Он был искренен, никого не обижая. От его естественности, доверчивости, скромности и самобичевания шел мороз по коже. Так говорить о себе и своих, несомненно, преувеличенных недостатках мог только тот, кто реально ощущал их во сто крат сильнее, чем свои куда более очевидные достоинства. Обычно бывает все наоборот.
Александра Володина любили даже те, кто ему завидовал,– драматургу, сделавшему для советского театра больше, чем этот театр заслуживал. Потому что быть таким неамбициозным при такой славе — значит не ощущать ее. А зачем она, такая слава, нужна и чему завидовать? Пусть мучается. И он мучился, одновременно все и, кажется, всех любя. В ответ любили и его, потому что это было легко даже тем, кто не любит театр, не видел знаменитых спектаклей по его пьесам в московском Современнике или у Товстоногова в БДТ и даже не слышал о них.
Эти постановки всегда были событием. Как можно было реформировать бесконечно лживый, фальшивый, пропагандистский советский театр? Драматург Володин внес в него ту максимальную искренность и новизну, которая могла быть не отторгнута, и после него этот театр стал другим. Не Беккет, не Ионеско, не Мрожек повлияли на советский театр, а он, Володин, потому что абсурдистов все равно не ставили, да и говорили они для немногих, а Володина — не трибуна, не пророка, человека с канонической биографией: фронтовик, в тридцать лет окончивший Институт кинематографии, — ставили, и он оказался тем, кого ждали.
Естественно, его любили те, кто по многу раз в кино или вечерами по телеку смотрел его фильмы Звонят, откройте дверь!, Пять вечеров, Осенний марафон. В них всегда было что-то от него самого — трепетная неуверенность, камерность без манерности и ум без пафоса и нажима. Есть редкий талант — быть почти в равной степени талантливым и уместным на разных уровнях, и Володин прочитывался снизу доверху: сельские учительницы плакали, диссиденты видели свое, начальство соглашалось толковать его сюжеты как конфликт свободного нравственного чувства с догмами мещанской морали.
Конечно, можно задаться вопросом: чтобы было б, не превратись в свое время родившийся в славном городе Минске Саша, Александр Моисеевич Лифшиц, в Александра Володина. В его удивительно цельной и невероятно естественной жизни это был, пожалуй, единственный игровой ход. И он выиграл — и вместе с ним многие.
Уход Володина — невосполнимая потеря не для российского театра или кинематографа, не для ПЕН-клуба или Союза писателей, а для жизни, с трудом рождающей и тем более позволяющей выжить таким людям. Не Учитель, не Праведник, но себя жалел меньше, чем других. Говорить с ним было больно и приятно. Выпить любил. Стихи писал. Женщины обожали его.

2001