Я Тютчева спрошу о Путине, а я Высоцкого
Происходящее сегодня с Россией (и куда ее, Украину и далее почти всех увлек Путин и его режим) одновременно кажется очень простым и непонятным.
Простых объяснений полно: скажем, для Путина война — способ удержаться у власти. А поддержка его войны большой частью российского общества — веймарский синдром: путинская агрессивность позволяет многим избавиться от ощущения обидного поражения из-за развала СССР.
И эти объяснения вполне здравые. Более того, они не уникально русские или путинские: скажем, Буш-младший с близкой мотивацией начал войну в Ираке и Афганистане. И общество поддержало его, так как военные победы помогали вылечить болезненные ощущения унизительной слабости во время атак на башни Близнецов и того, что именовалось нападением международного терроризма 11 сентября 2001.
Но исчерпывается ли все этими простыми объяснениями, означает ли решение Путина вторгнуться в Украину, а российское общество — поддержать эту очевидную агрессию, рядом столь очевидных соображений?
Нет, даже те, кто любит простые объяснения, возможно, ощущают, что здесь есть еще что-то, что все упускают или не могут сформулировать с той отчетливостью, которая развеяла бы остающиеся сомнения.
Поэтому я решусь предложить еще одно простое, а потом и более сложное объяснение случившегося и продолжающего развертываться на наших глазах с более чем туманной, если не угрожающе драматической перспективой. Если мои объяснения не покажутся убедительными, они просто будут складированы с рядом других и предшествующих им; если в них кому-то увидится смысл, значит, от этих объяснений можно будет отталкиваться, что-то новое, а возможно, важное приоткрывая.
Мое простое объяснение более чем банально: для понимания мотивации Путина я использую два стихотворения Высоцкого. На самом деле можно попытаться найти то же самое и в других текстах, и не только потому что Путин вроде как любит Высоцкого (наверное, за военные и патриотические мотивы). Но и потому что Высоцкий смог сделать отчетливым ряд национальных стереотипов, которые узнавались и – так как он это по-преимуществу делал в шутливой манере – принимались многими.
Я предложу посмотреть на Путина сквозь объектив двух песен из цикла про Шахматную корону, где простодушный работяга обижен на потерю шахматного престижа, так как на шахматном Олимпе на протяжении десятилетий доминировали советские шахматисты. И решает бросить вызов непобедимому Фишеру для чего бегает стометровки, жмет штангу, сгоняет вес бане, тренирует боксерские удары на ринге, играет с Талем в очко, преферанс и на биллиарде. И даже по совету повара берет с собой рюкзак с едой, в том числе, и для Фишера, чтобы с ним вместе выпить-закусить.
В принципе почти все уже сказано, и вторая серия лишь уточняет то, о чем было упомянуто в первой. Герой сетует, что нельзя поменять пешки на рюмашки, мысленно благодарит заводского друга, объяснившего как ходят-как сдают, ощущает, что плохой завтрак на интеллигентский или западный манер с кофе и омлетом не позволяет восстановить физические силы. И хотя выиграть так у Фишера сложно, в момент объявления ему шаха, обнажает бицепс, намекая на то, что и у него есть козыри в рукаве, после чего впечатленный Фишер соглашается на ничью.
Казалось бы, обыкновенная для Высоцкого ирония, когда он изображает советского человека из народа обаятельным дурачком, но на самом деле в двух стихах развертывается драма-столкновение между двумя культурами: изысканно интеллектуальной западной и простонародной физической русской, которая не понимает, чем она хуже, и хочет взять реванш и поддержать престиж.
Это и есть то простое объяснение, которое я и предлагаю. Как и герой Высоцкого, Путин бросает вызов той культуре, для которой он слишком простоват; играть на равных и тем более выигрывать не может, но хочет, потому что ощущает мышцы сильные спины, умеет не потеряться ночью в тайге и после хоккейных тренировок готов Фишера и без мата задавить.
Это вполне диспозиция Путина, решающего бросить вызов Западу, унижающему Россию своими интеллектуальными достижениями, этими интернет-гаджетами и вообще умственным снобизмом. Чему России нет возможности ничего противопоставить, кроме достижений физкультуры, да духовных практик в виде чемпионата по литрболу, если, конечно, пешки на рюмашки.
Понятно, у Высоцкого ирония и сарказм, но все остальное очень похоже. Ведь никто не говорит, что воевать надо тем оружием, которое сильнее у противника. Можно заставить их играть по нашим правилам, что Путин и предпринял, грозя изменить мировой порядок, по которому достижения в интеллектуальной сфере ценятся, а мышцы – физические достоинства в виде, например, ядерной бомбы, нет.
В свое время академик Панченко, так же как многие обескураженный тем, как Россия использовала шанс на свободу, дарованную перестройкой, сформулировал важную закономерность, сопровождающую русского человека на протяжении веков. А именно то, как русский человек мучивший его комплекс неполноценности пытается преодолеть комплексом превосходства. То есть на неудачи в цивилизационном строительстве заявить о своей физической силе плюс духовные совершенства, благо их измерить невозможно.
Понятно, почему Путина поддержало российское общество: оно точно так же ощущало свою неполноценность на протяжении всей перестройки и после нее, потому что жить-то стали, конечно, лучше, но по советской привычке смотреть на всех свысока как на недомерков уже не получалось.
Это можно назвать веймарским синдромом, или попыткой комплекс неполноценности перелицевать в комплекс превосходства, а можно просто вспомнить, как герой Высоцкого пытается бороться с чемпионом мира по шахматам навыками в хоккее, ориентированием ночью в тайге и умением пить не закусывая, где Фишер точно бы ему проиграл.
Но это обещанное простое объяснение. Теперь — сложное или не такое простое, потому что все сказанное выше – дискредитирующее истолкование, а в жизни все всегда сложнее. И если бы все было так просто, то не было бы войны в Украине, не было бы удивительного ожесточения, садизма, мародёрства и всего того, что в общем и целом характерно почти для любой войны, ибо она, как ведро из колодца, черпает свою силу на самом дне.
Так как я пожил при советской власти, то очень хорошо помню, как приезжающие с Запада интеллектуалы с лёгкостью влюблялись в русскую (русско-советскую, но все равно русскую) жизнь. Сколько девочек-студенток из хороших европейских семей находили себя избранника в алкоголических спектаклях на сцене советского быта, для нас чудовищного, а для них экзотического. И если надо кратко сформулировать прелесть неряшливого и неприбранного русского быта для западного глаза, уха и сердца, то я бы сказал так: прелесть неформального. То есть в российском обиходе даже в виде советской культуры было то, что восхищало многих внимательных наблюдателей, приезжавших с рафинированного Запада. Удивительная неформальность отношений. Вот та легкость, открытость, с которой начальник и подчиненный переходили – после первой не закусывать – на ты, та презирающая форму глубина или – точнее – стремление (а может, иллюзия) глубины. То, что на Западе скрыто за церемониалом, за формулами вежливости и этикета, здесь буквально с порога отвергается как преграда для чего-то более важного и существующего только здесь и сейчас.
Вот эта победа неформального над формальным и есть то, что может послужить в качестве более сложного объяснения произошедшего с Путиным и русским человеком в его не то, чтобы убеждении, но надежды. Что под этим отказом от формы во имя – нет, не скажу: содержания – но чего-то такого, что существует не совсем без формы, но с таким ветром в голове, что как бы помимо нее.
Понятно, что и это, конечно, диагноз: диагноз русской жизни, не умеющей поставить себя в рамки, не умеющей ценить огранку, формулу, этикет, правила, а все время представляющей себя как беззаконную комету в кругу расчисленных светил. То есть это и есть еще один мотив, объясняющий то, что представляется безумием, безумием и является, когда из-за сильных мышцы спины, достижений в литрболе и умения говорить о жизни и смерти с незнакомым человеком в тамбуре поезда – между первой и второй – перерывчик небольшой.
Это и есть та сила, которая манила в виде двух серебряных колец Илью Муромца, уверенного, что если дотянется до колец, то перевернет землю. Путин и захотел в очередной раз попробовать перевернуть – попытка не пытка — землю, поменять мировой порядок, вместо Фишера-Шифера поставить Пригожина с кувалдой или Терешкову с ее высокоумием.
Потому что формулы, правила, законы – это то, как защищается слабый, а вот сильный, который над низким горизонтом законов и правил, и есть тот, кому может улыбнуться удача. И очень вероятно, он верит во что-то, сформулированное, конечно, иначе, а будучи сформулированным им бы не было узнано, но ведь это и не обязательно.
Если реальности противопоставить потенцию, если культуре заработанных в поте и опыте очков противопоставить систему, где выигрывает тот, кто меньше потерял, потому что меньше работал, и возникает что-то похожее на этот морок. Уже не смешной как у Высоцкого, хотя там многое угадано и предсказано, а трагический в этой иллюзии самообмана или самообольщения, которая ничто, пока не доказано обратное.
Но в том-то и трагизм русской жизни, что доказать ничего нельзя тем, кто форму воспринимает как обман, а отказ от нее – за свет истины. Пусть и лунный, подчас.
Персональный сайт Михаила Берга | Dr. Berg
© 2005-2024 Михаил Берг. Все права защищены | web-дизайн KaisaGrom 2024