•     Новости
•     Проза
•     Статьи
•     Видео
•     Галерея
•     Кафедра
•     Био
•     Критика и интервью
•     Друзья и годы
•     Архив

Угрожающее скопление русских войск на украинской границе обострило чувства и выявило ряд неочевидных свойств. Понятно, почему угроза войной – неважно, останется ли она угрозой или обернется реальной войной, — обостряет чувства ненависти украинцев. Ненависть, как и почти любое чувство – это попытка символического исправления ситуации. Ситуация, не знаю, скажем: корпус автомобиля, что покорежен в аварии, а чувство досады и раздражения тем сильнее, чем сильнее повреждения. Чем больше надо предпринимать усилия, чтобы представить его целым и невредимым. Или чувства – это давление внутри сжимаемой резиновой камеры шины или мяча, чем сильнее сжатие, тем отчетливее противодействие ему, пытающееся воспроизвести реальность до начала давления.

Для русских из интеллигентно-оппозиционной среды, то есть тех, кто Путина как бы ненавидит не намного слабее украинцев, хотя и иначе, ненависть со стороны украинцев, которую они ощущают и на себе, — это какая-то ошибка, нонсенс. Даже если это не артикулируется, то все равно подразумевается, что нужно делать различение: Путин, его силовики, его кремлевская кодла, его армия и даже, в конце концов, хотя это уже несколько другое – его электоральная база, эти ватники — это одно, а вот интеллигентно-оппозиционная среда, ко всему выше перечисленному также относящаяся отрицательно – другое.

Как можно смешивать, не видеть разницу? Но так можно смотреть снаружи, когда вы в состоянии в одном и том же теле выделять группы мышц, сухожилий, костей и прочего, сжимающего нашу несчастную резиновую камеру от Камаза с такой торчащей пипкой сбоку, на которой так удобно плавать во врем жаркого знойного отпуска по речке или озеру, в то время как другие мышцы филонят, не участвуют в работе, находятся под защитой жировой прослойки и просто следуют по инерции за всем телом, продолжая считать себя чем-то отдельным от него. А вот при взгляде изнутри, из сжимаемой грубыми волосатыми лапами пахнувшую разогретой дешевой резиной камеры, все представляется иным, тело не расчленяется на общественные группы, не дифференцируется по принципу разных интересов разных групп, а представляется пусть не единой, но все равно агрессивной массой тела, причиняющего невыносимую боль от сжатия под названием братское объятие.

Понятно, что пока ситуация находится в относительной стабильности (относительной, потому что если для русских интеллигентного извода Крым и Донбасс – это как бы история, да, противная история, много чего обнажившая, но история, с воспалением, конечно, на границах, но уже далекая от острой фазы, то для украинцев – мы здесь не дифференцируем тех, кто испытывает острые чувства негодования от продолжающегося или использует его для символического самоутверждения, — сама судорога от сжатия очевидна). Это пальцы не на горле, но на ноге или плече, и ситуация не сильно меняется.

Но если именно сейчас, когда все относительно спокойно, раздаются возмущенные голоса условного Бабченко: мол, все вы, московиты, виноваты, все вы, русские гады, одинаковы, и не надо допускать, братья, ошибку и пытаться вычленить более виноватых и менее (мол, одно дело руки, сжимающие нашу трепетную плоть, а другое – далековатые и покрытые жирком покоя мышцы спины, почти не участвующие в боли: нет, это одно тело, сжимающее наше, и мы должны ненавидеть их одинаково, не делая исключений для оппозиционных умников, которые в последний момент всегда находят предлог, чтобы заявить о своей невиновности.

Такие упреки воспринимаются с раздражением в интеллигентно-оппозиционной среде, воспринимаются как какое-то истошное чувство утробной ненависти, и кто-нибудь обязательно вспомнит, что ненависть опустошает, иссушает, нельзя на ненависти строить дом, рассыплется, когда высохнет. И естественно приводятся доводы, вполне или в разной степени убедительные: если вы, Бабченко, полагаете, что все русские виноваты за отрезанный Крым и частично ампутированный Донбасс и нет нам прощения, то где та граница, в которой соучастие становится сплошным? Вот, когда вы в составе русской имперской и оккупационной армии покоряли немирную Чечню, это было как – соучастие или вы по несознанке действовали, и это действие можно вам простить за неразумение? А почему сейчас не считаете возможным увидеть разницу между теми, кому выгодно подменять реальные проблемы проблемами победоносной войны, и теми, кто противостоит им по мере сил? Но условный Бабченко, уже поссорившийся персонально со всем почти либеральным слоем оппозиционеров, продолжает тупо гнуть свою линию. Талдычит о едином и неделимом теле, и если не выстраивает взаимосвязь между теми, кто за Крым, за то, чтобы покарать недогосударство и вернуть братский народ в родную гавань родного стойла, ткнуть его мордой в кормушку со словами: «Жри, что дают! И скажи спасибо, что в живых оставили», и теми, кто против всего этого, но не имеет сил изменить ситуацию, так как как мало нас, донецких и адских, можно сказать, трое.

Но артикуляция ненависти от символического Бабченко не уменьшается, потому что в этой консолидации ненависти – есть резон. Не только, как упрекают русские либералы, сделать карьеру на этой ненависти, выслужиться за счет нее перед новыми хозяевами, но и более осмысленная интенция. Ведь то, что происходит с этой сплошной полосой ненависти к русским имеет прямое отношение к границе и процедуре рождения нации. Причем, как в практическом, так и в теоретическом смысле в духе Бенедикта Андерсона. Ведь нация по существу и есть то, что появляется из-за распада империи и на ее месте. То есть пока империя в силе и власти, нации существуют в каком-то символическом, вегетарианском, метафорическом смысле: как бы нации. Без политического фундамента. Потому что политический фундамент нации – и единственно только он – это распад имперских центростремительных связей и перекодирование, переформатирование их в центробежные, национальные. Только в этот момент и происходит возникновение нации, как политического субъекта; и те, заинтересован в подмене имперского национальным, стремятся – осознано или инстинктивно – к разрушению бывших имперских связей, которые выступают под разным камуфляжем, как братские народы или народы одной семьи со старшим (без него никак) братом. И ненависть, причем сплошная, не различающая нюансов – это как температура кипения, плавления бывших центростремительных сил в новые центробежные.

В температуре плавления не очень работают механизмы различения, очень трудно в домне различать, дифференцировать разные оттенки одной породы, потому что ее задача переплавится в другую, выйти из доменной печи новым предметом, отряхнуть, как собака с шерсти всю шелуху и пыль и предстать заново родившейся.

Работает ли в этой ситуации тонкая интеллектуальная миссия различения, которая, в общем и целом, и является задачей ума: различать оттенки, идентифицировать разницу чем более отчетливо, тем ценнее. Нет, напротив, ненависть, как жар печи, не различает того, что сгорает в ее огне, она в некотором смысле слепа, как котенок, ребенок, крокодил, как то, что рождается и появляется из старого и умершего. Да, все идет в топку, все в работе, и приближение путинских войск, и попытка выдать это за что-то другое, а не имперскую агрессию, вызванную огорчением, что попытка вернуть в стойло опять провалилась.

Национализм практически во всех случаях ущербен, опасен и чреват мракобесием, за исключением процедуры рождения нации. Да, это все равно национализм, он почти обязательно превратится и уже давно превращается в угрозу для тех, кто ему сопротивляется, но у процедуры рождения своя логика.

Поэтому украинцы, взятые так, с потолка, как некая приблизительная общность, как стирающее различие обобщение, будут ненавидеть русских, пока граница между ними из штрихпунктирной и имперской не превратится в чугунный, непроходимый вал между двумя нациями, защищенными своей отдельностью. Или между нацией и бывшей империей, которая все не может сдохнуть, дав покой себе и другим.