Закат вместо восхода

Любому, пытающемуся размышлять сегодня о политическом в России, приходится сталкиваться с бурным потоком ощущения, что политическое стремится к полному исчезновению, если вообще осталось. Ценность размышления о политическом покоится на фундаменте убеждения, что между мыслями о политике и знаниями политических обстоятельств, есть связь с будущим. Ну как бы стропила (выше стропила, плотники). А сегодня вполне отчетливо понимание, что будущее России не находится в области политического. Оно почти исключительно лежит в области антропологического: какие-либо значимые изменения зависят только от смерти первого лица. Да и после его смерти политическое вряд ли проявится, так как первое лицо, способствовавшее исчезновению политического, может умереть, а вот обстоятельства, приведшие его восхождению, останутся. Король умер, да здравствует народ, королей воспроизводящих как инкубатор цыплят, считаемых по осени.

То есть Путин, к счастью, смертен, но его смерть, даже если она будет насильственной, что вряд ли, не сможет реанимировать политическое, то есть вполне рутинное в других обществах противоборство разных его частей. Противоборство, конечно, возникнуть может и даже возникнет в борьбе за путинское наследство, и в этой борьбе тем, кто будет бороться, как жиронда с горой, понадобится поддержка; и за этой ложной поддержкой нужно будет обращаться к обществу. И это вроде как реанимирует политическую борьбу, которую иначе и домкратом не поднять.

Но куда, скажите, деть это сегодняшнее отчетливое ощущение, что происходящее есть не насильственные действия чего-то внешнего по отношению к русскому обществу, а его, общества, реальное функционирование? Которое как бы не воспаряло в пубертатных мечтах периодически вместе с поллюциями, неизменно оказывается на рельсах, ведущих к русскому самодержавию на имперской подушке, и это в меньшей степени политическое, а куда больше антропологическое.

Понятны мечтания о политическом, о преодолении законов тяготении русской ментальности; и, пожалуй, последним большим мечтателем был Навальный, полагавший, что те или иные политические инструменты (вроде умного голосования) и приемы возбуждения способны изменить те социальные константы, которые воспроизводятся с таким постоянством, что возникает естественное сомнение, а социальные ли они? Но ведь даже если сказать, что русское общество – говно (и мы вместе с ним), мерзкое говно без будущего и вообще субъектности, то это ничего не изменит.

Можно говорить, что попытка Навального гальванизировать труп, пропуская сквозь него электрические разряды в виде разоблачительных роликов, уличающих власть, привели не только к очередному проявлению полового бессилия во фригидном обществе. Я, не умея преодолеть уважение к его самоубийственному самопожертвованию, готов признать, что он сделал то, что мог: на своем примере показал, до какой степени асоциальна и злодееподобна путинская власть. Но ведь и это пропало втуне. Да, говорю я себе, этот скорбный труд не пропадает совсем, когда придет пора искать заполнение пустоты после смерти трусливого ипохондрика на троне, доказанная Навальным выморочность и никчемность власти скажет свое слово. Но все равно это слово будет в антропологическом тренде, который, как часто в России, только прикидывается политическим. И значит, нуждающимся в анализе.

Конечно, какие-то изменения в принципе, наверное, возможны, как яблони на Марсе, но куда реальнее представлять внешнее управление, возникающее после каких-либо чудовищных амбициозных ошибок путинской власти, охуевающей от безнаказанности. Но легче представить нашествие марсиан с демократической повесткой возрождения свободы на отдельно взятой святой Руси, чем реальность демократических перспектив на тех или иных основаниях. Сначала, скорее, православный патриарх примет протестантизм и с томиком Макса Вебера пойдет во главе хмельных толп штурмовать Кремль, чем у политической субъектности на русском горизонте появится что-то похожее на восход. Один закат, перманентный, как ошибки Троцкого. Не перманент, но кудряшки на чучеле.