Жена. Главка двадцать пятая: остров Крым

Мы оба любили Крым, как одно из лучших мест, в которых нам удалось побывать, я с первой нашей поездки в Крым еще в студенческое время, а Танька еще раньше — на каникулах между девятым и десятым классом, со школой. Не помню, кто из учителей ездил с ними, но они сначала работали где-то в степи под Керчью, а потом разбили палаточный лагерь в Карадаге, который тогда был открыт полностью, и прожили там пару недель. В памяти остались ее рассказы как мальчишки ночью мазали спящих девочек зубной пастой, стеснительный способ ухаживания, и также, как она вскочила однажды ночью с громким возгласом: «не пойдем верхом, пойдем низом». Это о том, как добираться от Коктебеля к лагерю – горами или побережьем. Плюс первого пути состоял в том, что был короче, но опаснее, путь по побережью прерывался после одной из бухт, и какое-то расстояние надо было преодолевать вплавь, а вещи, если не хотели, чтобы они промокли, надо было держать над головой.

В основном мы ездили в Коктебель, манила литературная подоплека, так, поехали туда после четвертого курса вместе с моим одногруппником Витей Кузнецовым, а так как дело было в июне, на мой день рождения еще приехал Сашка Бардин, заночевавший у нас. Крым был бедный, и на продукты, что лишь отчасти возмещалось овощами и фруктами на рынке, и на выпивку. На мой день рождения мы пошли пообедать в ресторан, где местные парни сидели в грязных кирзовых сапогах и вызывающе гоготали. А потом пошли отмечать к себе, запивая скромный, приготовленный Таней ужин большим количеством зеленого ликера Шартрез, от которого был такой неприятный кайф, особенно если вы пьете его со студенческой неумеренностью, что больше Шартрез мы никогда не покупали.

Следующий раз мы поехали для разнообразия в Симеиз, я с той самой портативной пишущей машинкой «Москвой», всегда проблемой были деньги, мы искали где подешевле. Я на несколько часов ходил покупаться на пляж, а потом возвращался домой работать. Однажды во время пребывания на пляже, мы стали свидетелями, как один из местных жителей на спор (подробности узнали потом) попытался прыгнуть со скалы по имени Дива в море, но был, очевидно, пьян, перед падением в воду несколько раз ударился о скалы, издалека звука не было, он падал как мешок с ватой, и через пару дней мы видели, как его хоронили, пройдя похоронной процессией по горам.

Так получилось, что буквально рядом в это же время в доме отдыха в Мисхоре находился брат мамы, дядя Юра с женой Лилей, и мы съездили как-то к ним на прогулочном катере поужинать. И я, и Танька мы всегда любили дядю Юру больше всех наших родственников, он культурно и психологически был ближе, и был наименее советским среди всех. Я любил дядю с детства, он был старше меня на двадцать лет, и привозил мне самые правильные подарки и играл со мной во все сумасшедшие мальчишеские игры. Таня тоже его очень любила и ценила, в том числе и за то, что он выглядел совершенно по-западному (синоним несоветскости), был легким в общении и родным. Это кажется странным или ненужным, но я помню густую черную теплоту вечера в Мисхоре, пока мы сидели за столиком в ресторане, и легкую грусть на обратном пути, на том же катере.

Но и Мисхор, и Алупка, и Алушта (не говоря само собой о Ялте, а мы за десятилетия проехались по всему Крыму) были, конечно, более респектабельными чем Коктебель, но последний при всей своей бедности был намного менее советским, и нами это особо ценилось.

Я в соседних абзацах для позитивной характеристики человека и места использовал один и тот же эпитет — несоветский, и это, конечно, не случайно. Если вы живете наперекор правилам тоталитарной страны, то стараетесь держаться того, что хотя бы не движется в общем тренде и позволяет вам передохнуть на утесе в бурном море.

Из наиболее запомнившихся поездок в Крым я бы выделил одну из совсем другого времени, году в 1986 мы поехали в Крым вчетвером на машине Алика Сидорова; кроме нас были еще Захар Коловский и писатель Евгений Козловский. Не смотря близкое звучание фамилий, эти двое постоянно пикировались, не сходясь ни в чем, как интроверт и экстраверт; Зарик постоянно дразнил Козловского Козлевичем. Последний, которого называют настоящим отцом кинокритика Антона Долина, ко времени нашей поездки успел посидеть около полугода в тюрьме за публикации в эмигрантской прессе, где решил не играть героя и выдал многих их тех, кто помогал ему в переправке рукописей за границу, что повлекло к его практической изоляции в нонконформистской среде. Но Алику нужны были помощники, и он полагал претензии к Козловскому слишком ригористичными, хотя сам был еще тот ригорист. Почти как Пригов, и себе не разрешал ни малейшей слабости.

Меня пригласили за компанию, Таньку Алик тоже приглашал, у них были нежные и доверительные отношения, но кому-то надо было сидеть с Алешей. Да и сама идея ехать четверым была прагматичной, ехать, сменяя друг друга за рулем каждые два часа, и так доехать от Москвы до Крыма (на самом деле до Старого Крыма) за часов 14-15, если не гнать.

Алик снимал в Крыму свой многолетний проект под условным названием «Киммерия», то есть снимал пейзажи разных частей Крыма так, чтобы нельзя было вычислить эпоху, то есть без людей, строений, линий электропередач, фонарных столбов и так далее. То есть он снимал так, чтобы в кадре оставался вневременной пейзаж, без отпечатка времени. Тем, кто немного разбирается в фотографии, эти пейзажи напоминали съемку с бесконечно большой выдержкой, когда вся динамика стирается, а статика приобретает большую отчетливость.

Еще среди особенностей Аликовых фотографий надо упомянуть, что снимал он на самую лучшую на тот момент фототехнику и снимал фотографии, которые не теряли качество, даже при отпечатках очень большого размера, скажем, 2 на 3 метра. Я так подробно говорю об этом не только потому, что сам любил и люблю фотографии Алика, но и Таня их очень любила, в нашей последней квартире в Ньютоне висит несколько фотографий Алика, и две в ее комнате.

Та поездка в Крым в 1986 запомнилась еще и тем, что мы все вместе жили у наших приятелей Валеры и Наташи Зеленский в их доме в Старом Крыму, близко от Коктебеля, но с более сухим и здоровым климатом. А также несмотря на то, что денег у Алика было достаточно, купить что-либо из еды в Крыму было проблематично. Наташка готовила из того, что удавалось достать. Но это что-то в лучшем случае было курицей с рынка или сыром сулугуни оттуда же, его ошпаривали кипятком, но мы (а я точно) все равно жили с перемежающимся поносом.

Зеленские были наши давние друзья по Ленинграду, к ним ездила вся нонконформистская тусовка из Ленинграда и Москвы разных поколений, от Жени Рейна до Шуры Тимофеевского; последний однажды приехал в Старый Крым с двумя приятелями в белых кальсонах, это был такой эпатаж совка. Валерка – прекрасный рассказчик, находился под давлением КГБ, но давлением все и ограничивалось, было пара обысков, не больше. Пару раз мы приезжали к ним уже после перестройки, нам находили дом где-нибудь поближе к ним, и мы жили, как на фотографии Алика, вне времени, вне эпохи.

Однажды приехали на машине вместе с Алешей и Нильсом, причем ему так было жарко в машине, что мы вынуждены были останавливаться в пути возле каждого водоема и купать его. А когда приехали в Крым, то прежде всего поехали в Коктебель купаться. Нильсу так понравилось, что он не только плавал как сумасшедший, так еще и пил столь азартно морскую воду, что Танька смеялась: выпей море, Ксанф. Потом Нильса благополучно вырвало литрами морской воды, но ему в Крыму очень нравилось. И он нравился крымчанам, многие никогда не видели такой породы «ризеншнауцер», и останавливали нас с просьбой посмотреть на него поблизости, гладить мало кто решался.

Валерка Зеленский, знакомый с Нильсом еще по Петербургу, пользовался особым вниманием Нильса и звал его «шерстяной». Однажды мы все вместе решили пойти через Карадаг за Лисью бухту на нудистский пляж, Карадаг был уже закрыт, но я договорился с местным начальством и нас пропустили. Мы шли тем же маршрутом, что в детстве ходила Танька с нашими одноклассниками, потом ходили мы сами, когда приезжали еще в советское время в Коктебель. И это было тем маршрутом, что в своем сне Таня называла «пойдем низом».

То есть шли, минуя бухту за бухтой, пока не дошли до того места, которое надо было оплывать. И тут сказалась очень неприятная привычка Нильса: когда он оказывался в воде, то тут же начинал спасать своего хозяина и хозяйку. Но спасение оказывалось тем, что он просто останавливал нас, напрыгивая сверху, и не столько спасал, сколько топил и царапал, оставляя на теле кровавые порезы. Однажды это было на Золотом песочном пляже за Феодосией, он вырвался у меня и поплыл за пошедшей в воду Танькой; плавал он с огромной скоростью как крокодил, и когда он приблизился к ней, Танька завопила на весь пляж: пошел в жопу! Нильс аж вздрогнул от ужаса, но послушался и поплыл, иногда оборачиваясь назад.

Тоже самое случилось когда мы должны были вплавь преодолеть всего-то метров 7-8 вокруг скалы, правда, я держал над головой полиэтиленовый пакет с документами и ключами от машины. Вид меня в воде для Нильса был невыносим. Он вырвался от Тани, поплыл за мной, догнал и начал, сволочь, топить, причем так основательно, что я, посопротивлявшись какое-то время, вынужден был сдаться и поплыть обратно. На этом наше путешествие «низом» и закончилось.

Помню, в последний вечер мы сидели в ресторане в Коктебеле, смотрели на черную посверкивающую белым воду, на огни набережной, Нильс умиротворенно лежал под столом и иногда тяжело вздыхал. И жизнь казалась не то, чтобы бесконечной, но большой и похожей на ту, что мы уже прожили. Но она всегда другая, не всегда хуже, не всегда такая болезненно мучительная, как сейчас, но все равно другая. Другой она и оказалась.