Жена. Главка двадцать вторая: столкновение с бандой на заправке

Я расскажу один эпизод нашей жизни в Усть-Нарве, из последнего периода, но весьма показательный. На самом деле эпизодов два, и оба демонстрирует тот факт, что у меня было как бы две нервные системы, или одна, но с двумя камерами и двумя разными реакциями на внешние и внутренние раздражители. Когда опасность касалась меня, я ее вообще практически не чувствовал, а вот когда опасность была направлена на кого-то из моих близких, я воспринимал ее преувеличенно, порой панически, внешне, возможно, не всегда заметно, но переживания были подчас невыносимы.

Уже потом, думая о том, что такое – любовь (само слово опорочено массовой культурой и мной никогда не использовалось), я сформулировал такую формулу. Не формулу любви, конечно, но одну из ее самых важных проекций, по меньшей мере для меня: если кто-то инициирует в тебе спазматическое желание заботиться, помогать, это и есть признак то, что именуют любовью. О ком заботишься, совершенно рефлекторно, как само собой разумеющееся, того и (как бы) любишь.

Но начал я с разницы реакций на опасности, так вот Танька, напротив, была таким очень ровным, уравновешенным, никогда не впадающим в панику или истерику человеком, и я, не всегда отдавая себе в этом отчет, опирался на ее уравновешенность как психологическую опору.

Первая история, о которой речь, произошла где-то на окраине Усть-Нарвы, когда мы втроем поехали куда-то погулять и наткнулись на детскую площадку. Вернее, она показалась нам детской, а была, скорее всего, местом тренировок студентов, может быть, пожарных, или что-то такое. Какие-то деревянные горки, но странной конфигурации, множество каких-то лестниц под разными углами и так далее. Как-то так получилось, что мы выпустили Алешку из своего внимания, не знаю и не помню, для меня непрерывный контроль за ребенком был аксиомой. Мы теряли его только два раза в жизни, однажды в Ленинграде в толпе на подходе к кинотеатру Дом кино на Караванной, 12, свернули с Малой Садовой, Танька держала его за руку, потом отпустила, он что-то хотел рассмотреть. Буквально пару шагов – тесная толпа есть, сына нет. Кликнули по имени, я бросился вперед, вбок, не отвечает, я в такие моменты моментально начинаю паниковать, Танька – полюс спокойствия: не волнуйся, никуда не денется, сейчас найдем. И действительно, может быть, через минуту, может и раньше, мы его нашли, уже не помню, что привлекало его внимание, но он тоже отметил наше отсутствие словами: ну и куда вы делись.

Второй случай был как раз в Усть-Нарве, мы заговорились о чем-то идя по лесопарковой тропинке, а когда спохватились, то увидели нашего Алешу, забравшегося по очень крутой, почти вертикальной и высокой лестнице на самый верх. Когда он успел, почему не испугался. Но лестница была очень высокой, по виду (возможно, увеличенной испугом) высотой с четырех- или пятиэтажный дом. Узкая железная лестница, кое-где с облупившейся краской и проступившей ржавчиной, и наш пятилетний мальчик на самом верху. У меня сердце в пятки ушло, я сразу стал думать, как я буду его ловить, если он упадет, как попытаюсь сдемпфировать силу и скорость падения, а Танька, как ни в чем не бывало, начала с Алешкой переговариваться, типа: молодец, как ты нашел эту лестницу, тебе там не холодно наверху, не дует, ты – гигант, прямо-таки акробат, а теперь давай потихоньку обратно. Ставь ножку на ступеньку внизу, руки перебирай, и спускайся. И наш ребенок, спокойно, с высоты метров в двадцать, начал спускаться вниз, он был так высоко, что даже черты лица сливались, но постепенно, не торопясь, под успокаивающие и очень выдержанные комментарии Тани он неуклонно спускался, спускался, пока – раз, я его поймал, и он оказался на земле.

Моя тревожность по его поводу была не вполне случайной и беспочвенной, года в три, когда мы с Танькой впервые оставили его на бабушку с дедушкой, а сами поехали в отпуск, Алешка начал заикаться. Причем настолько сильно, что порой почти не мог сказать ни слова. Мы нашли невропатолога-логопеда, через знакомых в Москве, я помню ее имя: Елена Сергеевна Шаповал, и когда я спустя вечность познакомился с замечательным Сережей Шаповалом, моя симпатия к нему подпитывалась и тем, что он был однофамильцем очень важного для нас человека. Елена Сергеевна занятиями и лекарствами привела Алешу в хорошее состояние, заикание ушло полностью, но нервность, иногда возникающая, меня беспокоила, и я, чтобы придать его жизни большую устойчивость, уговаривал, уговаривал и, наконец, уговорил Таньку купить Алешке собачку.

Со смерти нашей Джиммы прошло двенадцать или тринадцать лет, мы долго искали, обсуждали, и выбрали одну из наименее подходящих пород – ризеншнауцера, о котором я уже рассказывала раньше. Мы выбрали заводчика в Нарве, я помню, что заплатили мы 40 долларов, что по тем временам для нас были большие деньги. Щенка в коробке копошащихся и непрерывно борющихся друг с другом и писающихся существ выбирала Танька. Я помнил какой-то тест, надо кинуть щенкам мячик, и кто быстрее на него отреагирует, и побежит с опережением, того и надо брать, ибо он умнее. Но это теория, а на практике были семь или восемь очаровательных комочков шерсти, пуговки-глаза, влажный носик, и Таня с только ей известным критериям выбрала нашего Нильса. Нильс – потому что собака опять была очень породистая и называть ее надо было на букву Н.

Щенку было ровно три месяца. Весь помет появился на свет 17 мая, в день рождения Лены Шварц, мы всегда отмечали их оба, а купили мы его 17 августа 1991 года, и потом называли его путчевым, хотя о том, что этот путч состоится, конечно, даже не подозревали. А если бы знали, то двадцать раз еще подумали, покупать в такой момент собаку или нет. Ведь после путча все экономические трудности только усилились многократно. Не было ничего, даже крупу приходилось покупать по талонам, я не говорю, о мясе. Я периодически ездил на Сенную, где была толкучка и покупал там дополнительные талоны на кашу, прежде всего, и на все остальное тоже. Через собаководство мы получались наводки на того или иного продавца мяса, однажды уже осенью я наткнулся на продажу в угловом магазине подмороженного кальмара, купил килограмм двадцать, разложил по сумкам и повесил, слава богу, ночью начало подмораживать, в своем железном сборном гараже в двух кварталах от нашего дома. И я периодически наведывался на очередной порцией кальмаров, пока не заметил, что из оставшейся сумки не начали капать черви, и тут же отнес так нравившиеся Нильсу кальмары на помойку.

Нильс, так получилось, прожил в Усть-Нарве, всего-ничего, четыре дня до 19 августа, когда я спешно эвакуировал свою семью из Эстонии в Ленинград, и полтора месяца в 1992, когда мы уже в полном одиночестве, никто из нашей компании в 1992 году в Усть-Нарву не поехал, дожили до 13 июля, когда уже покинули Усть-Нарву навсегда, потому что из Москвы в Америку уезжала семья моей двоюродной сестры с матерью, моей тетей Инной, мужем сестры и дочкой-пианисткой, которую сразу по приезду приняли в знаменитую школу Джульярд, которую в свое время  закончил Ван Клиберн.

Мы, конечно, не знали, что уезжаем из Усть-Нарвы навсегда, мы просто уезжали, собрали вещи, погрузили их в машину и поехали домой без каких-либо грустных мыслей, ведь мы почти никогда не знаем, что что-то происходит последний раз, и хорошо, что не знаем.

Так как дорога была долгой, а бензин в Эстонии уже стал дороже, чем в России, мы решили заправиться на выезде из Ивангорода, на заправке, стоявшей прямо на шоссе. Уже сворачивая к заправке и выбирая колонку, мы заметили, что здесь что-то происходит. Громкие крики, звон разбитого стекла, ругань, потом раздался выстрел, и мы поняли, что на заправку осуществляется налет. Большая компания налетчиков с битами в руках крушила все, что попадалось под руку, несколько работников заправки с окровавленными лицами стонали на земле. Очевидно, какие-то новые русские наняли бригаду налетчиков, чтобы те покошмарили конкурентов.

Как поступают в такой ситуации люди с маслом в голове? Дают задний ход, аккуратно выезжают с заправки и ищут место поспокойнее. У меня все происходит ровно наоборот, я тут же вышел из машины и пошел разбираться. Возможно, там было несколько последовательных импульсов, возможно, я испытал укол, похожий на страх, но в этом случае у меня всегда одна и та же реакция: я иду к тому, что меня насторожило. Понимал ли, что происходит? Прекрасно понимал, или быстро понял, какие-то бриголовые парни бегали по заправке с битами в руках, один мужичек постарше всем руководил, стоя возле своего черного джипа. Был ли я гарантирован, что не попаду под раздачу? Не был, но это меня уже не интересовало, когда я впадаю в подобное состояние ярости, мне совершенно все равно, сколько против меня, я буду сражаться до конца.

И тут же, чтобы дать мне возможность проявить себя, ко мне кидаются двое братков с битами и криками: это еще что за хер с горы? Но мужик около джипа кричит им: он не отсюда, не в деле, просто лох, за лоха я и ему с удовольствием бы вломил, но очевидно программа погрома была уже выполнена или им не понравилось появление свидетеля, но мужик у джипа что-то крикнул, его боевики с битами побежали по машинам, а я внимательно проводив из взглядом, стал заправлять свою машину.

Кстати, уже выезжая с заправки я увидел их колонну машин впереди, которая, вполне добропорядочно показав правый поворот, свернула на лесную дорогу.

И тут я опять обращаю внимание на поведение Тани. Она не сказала ни слова. Ни слова предостережения, не попыталась ни остановить меня, ни призвать к благоразумию. А я был не один, помимо Таньки, на заднем сидении был Алешка и годовалый Нильс. А отец семейства, отрабатывая какие-то комплексы идет против толпы идиотов с битами и по крайней мере с одним пистолетом, как будто у него волшебный плащ-невидимка или кольчуга, защищающая от несчастий.

И вот прошло с того дня более тридцати лет, мне уже некого спросить, дурочка, ты зачем меня пустила рисковать жизнью, причем, совершенно впустую, ради какого-то гонора? Почему ты никогда не останавливала меня, ведь я знаю, что был тебе дорог, так почему? И некого теперь спросить, никто не ответит, хотя кричи, хоть вопрошай целый день, нет ответа, кроме того, который я сам даю себе же. Она мне доверяла, понимаете, она мне настолько доверяла, что не могла представить, что я делаю какие-то глупые, неразумные вещи. Раз я вышел из машины и пошел на банду громил, значит, мое мужское естество нуждается в том, чтобы быть идеальным там или бесстрашным, даже если я был не идеальным и бесстрашным, а просто идиотом с комплексами, всегда идущим на скалящего на меня клыки Рекса.