Жена. Главка пятая
Наша любовная история длилась все студенческое время. Сексуальные отношения начались у меня дома, когда не было родителей, а потом продолжались, где придется. Часто на лестнице в чужой парадной, на том марше, что вел с последнего этажа на чердак, там было грязно, пыльно, мы расстилали ее каракулевую шубку, и она служила нам любовным ложем. Однажды, когда мои родители уехали в какой-то дом отдыха под Лугой, она осталась у меня ночевать, матери сказав, что ночует у подружки. Но в 6 утра неожиданно вернулись родители, я, сгорая от стыда, что-то такое лепетал, что мы встретились утром, чтобы ехать куда-то вместе. И подавленные действительно поехали на первый сеанс в кинотеатр Великан, который любили.
Встречались же почти всегда на Невском, куда нам было ехать примерно одно время, ей одну остановку от Василеостровской, мне две — от Александра Невского. Невский был олицетворением отраженного западного света из-за множества иностранных туристов, всей непритязательной инфраструктуры развлечений, что было важно психологически и эстетически в рамках интуитивно осуществляемой стратегии дистанцирования от совка. Из развлечений мы чаще всего выбирали последовательность: пивной бар (Степана Разина, напротив Маяковской, или Жигули на Владимирском), потом косхалва в магазине Восточные сладости и какой-нибудь фильм в Титане, Художественном, Неве или Авроре. Уже потом появился кинематограф в ДК имени Кирова на Васильевском, открытый как раз в это время.
При этом успевали прочитывать огромное количество книг, я читал чуть ли не подряд тома из собраний сочинений от Толстого до Бальзака, гуманитарных знакомых практически не было, когда я начал на четвертом, кажется, курсе писать, то какое-то время похаживал к нашему учителю литературы Герману Николаевичу Ионину, а Танька была завсегдатаем своей районной библиотеки имени Блока на Большом проспекте ВО.
Мы были юны и ненасытны. Я лазил к ней под юбку при каждом удобном поводе, как только позволяли обстоятельства, в том числе в относительно безопасной темноте концертного или театрального зала, а в антракте она шла мыть липкую руку в туалет. Но оставаясь типичной влюбленной парочкой, мы успевали увидеть и все остальное, радуясь игре Особика в Федоре Иоанновиче в театре Комиссаржевской или Юрского в Ревизоре у Товстоногова. При этом помню, как попали на совсем коньюнктурные «Колеса» (если не путаю название) у того же Товстоногова, и как я кричал «Позор», перекрикивая аплодисменты и гул одобрения. Я это говорю не для того, чтобы похвастаться, какой я крутой, а чтобы было понятнее, с чем и с кем ей приходилось иметь дело. И я не помню, чтобы она меня когда-либо останавливала или просила быть осторожней, это касалось и политики, когда началась эпоха андеграунда, и вообще поведения в быту, где я был не очень удобный и очень предсказуемый человек, упорно идущий по прямой. Ни одного упрека.
И самое главное началось именно тогда, на первых курсах. Я говорил с ней и слышал себя, но уже как-то иначе, легко отреферированным, но и акустически внятным, отчетливым и как бы просвеченным, будто на флюорографии. Ведь я выговаривал и проговаривал все, что проходило эту процедуру перехода чужогослова в свое и в конструкцию чего-то нового. Я непрестанно создавал черновики того, что буду писать или о чем буду думать. Говорил в нее, как в звуковое зеркало, которое не только отражало и усиливало, но и проходило проверку не на подлинность, конечно, но на уместность, что ли.
Я здесь немного преувеличиваю, конечно, или обобщаю свой опыт за много лет, как бы суммирую, итожу. Я был, конечно, говорун, я мог говорить с любым, на том уровне, который мне в этот момент был доступен, но я с течением времени стал ощущать разницу, мне нравилось говорить, я был открыт к диалогу, я со всеми гооворил только о том, что мне было интересно. Но ничего подобного того, что у меня происходило с Танькой, не происходило с другими. Возможно, это было психологическое доверие. Легкость. Какой-то мягкий эпителий, ложе для мыслей. Возможно, это была подготовленная предыдущим акустика презумпции доброжелательства, но я стал ощущать легкую зависимость от ее способа реагирования как от очень тоже легкого, но наркотика. Это было особым даром, талантом слушать и инициировать развитие мысли, поиска нужного слова, я зависел от нее, не всегда это осознавая, а она, подчас не умея сформулировать какие-то более-менее абстрактные вещи, понимала меня порой лучше, чем я сам. Кому-то покажется, что этими парафразами я описываю то, что проще назвать словом «любовь», но этого слова не было в моем словаре, поэтому вместо него парафразы.
Вот пример. Мои занятия начинались на час раньше, чем в ее Политехе, и она часто встречала меня при пересадке на Гостином дворе и ехала провожать меня до Московской. Провожала к первой паре, мне было приятно, а она спустя годы по-своему сформулировала понимание моих запросов: ты – близнец, ты просто не можешь один. Не знаю, при чем здесь знаки Зодиака, я в это не верил, но то, что она видела меня, понимала мою психику, которая действительно плохо реагировала на одиночество, это имело место. Она потом отрицала правильность своего поведения, говорила, что была глупая влюбленная дурочка (я-то всегда знал, что это не так), перед отъездом в Америку сожгла (или не сожгла, скорее всего, а просто выбросила, предварительно порвав, она ничего личного не выкидывала, не порвав) свои дневники, которых стеснялась, но я их никогда не читал, а теперь жалею.
Вот так это было склеено в один бутерброд: интимная, сексуальная близость с отсутствием границ и ощущение взаимной акустики при общении, которое при всей огромной разнице натур, создавало поле притяжения. Но я за всю жизнь до наступления последних дней ни разу не сказал ей слово «люблю»: ты любишь меня, спрашивала она исправно и периодически – как кошка собаку, отвечал я всегда и никогда иначе. Вроде бы валяя дурака. Ведь мы в нашем поколении боялись пафоса, как дурного запаха, и избегали его со всей отчетливой избыточностью, и ничего уже не вернуть.
* * *
(фотография, которую я должен был бы поставить к первым главкам, где речь идет о школе, я получил только вчера от наших одноклассников: это 1968 год, летом, между 9 и 10 классом, скорее всего, в Карадаге, в Крыму)