Жена. Главка пятнадцатая: драка со шпаной

То, что собака, особенно служебная – существо двухслойное, двустороннее, владельцам понятно. Для внешнего восприятия – это страшный зверь (так, по крайней мере, кажется хозяевам), а для хозяев – она просто вечный щенок, ласковый, стремительный, страстный и не стесняющийся своей детскости. Всех приходящих в дом Джима облизывала в лицо, прыгая лапами на плечи, но мы не сомневались, что при необходимости она готова проявить свою звериную природу. И ошибались.

Убедиться в этом пришлось случайно. Мы часто ходили гулять на пустырь, что, если идти по Искровскому, начинался за улицей Тельмана, в одной остановке от Крыленко. Мы обычно шли до Тельмана на поводке, а там отпускали Джимку побегать на воле. Пустырь представлял собой довольно обширное пространство из почти не просыхающих от грязи тропинок, одна справа, шла вдоль деревянного забора то ли со стройкой, то ли с каким-то объектом за ним. Это был самый короткий путь до улицы Новоселов, где жил один из будущих авторов нашего «Вестника», философ Костя Иванов, но до этого была еще целая эпоха.

Итак, мы с Таней идем по тропинке вдоль забора, вокруг бегает и радуется жизни наша Джимка, впереди идут какие-то люди, кто-то идет навстречу, что подразумевает, что вы их или они вас пропускают, подавшись на обочину, потому что тропинка узкая, грязи и луж много, Джиму после такой прогулки мы ставили в ванну, чтобы помыть ей лапы и брюхо.

Впереди нас идут две женщины средних лет, еще впереди какой-то паренек, такие вещи обычно не фиксируются, но не в этот раз. Я как раз поднял голову, когда заметил идущих на встречу двоих парней развязного вида и поведения (или это потом мне достроило сознание), поравнявшись с идущим на встречу мальчиком, один из парней, без всякого предупреждения бьет парня кулаком в лицо до крови, он падает с криком. Крик тут же подхватывают женщины перед нами, они что-то кричат парням, называя одного по имени и хрестоматийно угрожая все рассказать его матери; парни, скорее всего подвыпившие, посылают женщину по матери, один даже замахивается на нее, а затем поворачиваются и идут в противоположную сторону, то есть не к нам, а от нас.

У меня в таких случаях срабатывают совершенно автоматические реакции, я кричу: эй, а ну-ка, постой, и ускоряю шаг. Танька безмолвно шагает, с трудом поспевая за мной, и как часто в таких ситуациях, ни словом, ни жестом не призывает меня к осторожности. Я еще скажу об этом ее свойстве, но в данном случае просто фиксирую события. Не знаю, в какой мере на мое решение влияло то, что я уже около года занимался каратэ в одной из школ на Малой Охты, ездил после работы, два раза в неделю, в какой некая надежда на нашего страшного служебного зверя, который не бросит любимого хозяина в трудную минуту, но по большому счету я вел себя так просто по инерции: во мне вскипает дикая ярость, которая не делает меня более эмоциональным, но точно позволяет быстрее принимать решения.

— Эй, постой-ка, — кричу я, переходя почти на бег, справа, как мы помним, забор, слева какие-то кусты, двое парней, ударивших парня в лицо (он, кажется, все еще лежит, не встал, ему помогают женщины), не торопясь идут вперед, а затем резко сворачивают влево, в промежуток между кустами. Но я почти их догнав, сворачиваю за ними. Полянка, лужи, какая-то канава слева, и вместо двух нетрезвых парней передо мной оказывается человек 12-15 (если не больше) юной шпаны, от двадцати до, не знаю, совсем какой-то малышни.

Но парни, за которыми я шел, оборачиваются навстречу и напряженно смотрят на меня. Тут я допустил ошибку. Вместо того, что сразу начать бить или материть, я, несколько опешив от того, что перед мной стая разнокалиберных волчат, начинаю им, типа, читать нотацию, что они расшифровывают как страх и как протест неопасного для них интеллигента, и что-то на своем полублатном мне насмешливо отвечают. И так как я не бью, один из них замахивается и пытается ударить первым.

Тут я допускаю вторую ошибку: вместо того, чтобы бить в ответ руками, я пытаюсь нанести маваши-гери ногой, но так как стою посередине глиняной грязи, нога поскальзывается, и я лечу в грязь. Дальше все по схеме, волчата мал-мала меньше пытаются меня добить. Но больше ошибок я не совершал. Я успеваю встать, и хватает всего несколько ударов, чтобы двое или трое уже лежали на земле, а все остальные отступили назад.

Вот, собственно, и все, кроме одного любопытного вопроса: а что делал наш страшный черный терьер, видя, что его хозяина пытаются побить или убить, как пойдет, никто же не знает? Да, ничего, она бросилась попить из канавы, а потом продолжала нарезать вокруг веселые круги, ничем не выдавая желание проявить свою служебную натуру охранника.

Это имело быстрый вывод, к которому мы пришли с Танькой, обсуждая происшествие: Джиму надо тренировать, зверь не есть изначально активированная часть натуры, она потенциально существует внутри, и если она нужна, ее нужно вызволить сквозь накрученные вокруг нее облака ласк и избыточной любви.

Еще один вопрос, которого я уже касался: о поведении Тани, о поведении ее в такие сложные моменты, а их было немало в нашей жизни, и иногда они были очень опасны по потенциальным последствиям, не знаю, может быть, еще и расскажу потом.

Но во всех этих и будущих случаях Танька вела себя совершенно одинаково, она никогда не пыталась меня остановить или напомнить об осторожности, ни когда я тушил сигареты, зажжённые в вагоне метро каким-нибудь пьяным идиотом, ни когда вмешивался в семейные разборки на улице. Она всегда молчала, предоставляя мне право самому решать, как надо поступить правильно, но если я шел вперед, она всегда шла рядом или за мной. Причем это было настолько естественно, что мы никогда этого не обсуждали, то есть обсуждали происходящее или произошедшее, но она никогда не говорила, мог бы и головой подумать, хочешь вдовой меня оставить? Или, когда появился у нас Алешка: хочешь оставить сына без отца? Ни разу. Мой мужской выбор, я его делал, она с ним соглашалась, не рассуждая. И не осуждая.

И вот сейчас, когда я куда точнее понимаю, кем она для меня была, я начинаю думать, а не провоцировала ли она меня? Не в том смысле, что подталкивала. Она была очень спокойной, миролюбивой, полная противоположность моей агрессивности. «Нежная Таня», сказала как-то наша общая приятельница и одноклассника Наташка Егорова, которая в самом скором времени станет машинисткой в самиздате, в том числе машинисткой самиздатских журналов.

Нежная Таня – конечно, не провокатор. Но вот я сейчас, ощущая как остался в совершенной пустоте, хотя из всех людей не земле нет только одного, но этот один был моей акустикой. Моей аудиторией. Аудиторией цирка, в котором один актер и один зритель. Поэтому я опять задаю себе вопрос: а не был ли я петухом, который распускал хвост, пытаясь подтвердить свои амбиции? Я не знаю. Я предполагаю, что такое возможно. Что я, наверное нуждался в ее отношении ко мне, как к такому мачо, который никогда не отступает. Но делал я это хоть в какой-то мере на публику? Не могу сказать. Возможно. И спросить, посоветоваться не с кем. Ты не прочтешь текст, я тут кое-что накропал? Ты не посмотреть на один фрагмент, я внес новый нюанс, если есть время. Как ты думаешь, милая, я такой придурок в рамках подтверждения несусветных понтов, или просто приступы ярости уничтожали остатки страха и разума? Никто не отвечает. Тихо вокруг. Один. Сколько ни жди.