Жена. Главка тридцатая: накануне

В андеграундной среде при советской власти вопрос об эмиграции постоянно муссировался. И те, кто хотел, уезжали. Но во второй половине 70-е сама андеграундная атмосфера сложилась таким образом, что эмиграция воспринималась как ошибка и слабость. Казалось бы, к услугам эмигрантов были журналы и издательства в Европе, Америке и Израиле, но в них задавали тон бывшие советские писатели и эстетически это было во многом вчерашним днем.

Я помню, как в конце 80-х приехал в Европу с макетом нашего «Вестника новой литературы» и оказался у вполне продвинутого писателя Лени Гиршовича, который начал меня уговаривать остаться в Германии, попросить убежище, а потом вызвать к себе Таню с Алешей. Там просто была такая ситуация, что возможность просить убежище прямо в Европе заканчивалась буквально через неделю или несколько дней. Более того, занималась эмиграцией в Германии хорошая знакомая Лени, и я мог рассчитывать и получить быстро квартиру, и вообще полностью оформить все документы без проволочек.

Я слушал Лёнины уговоры и смотрел на него как на сумасшедшего или ребенка, не понимающего каких-то простых вещей. У меня даже при условии советской власти, которая дышала на ладан, была прекрасная жизнь. Я не боялся ареста даже в 70-е и первую половину 80-х, хотя это было более, чем реально. Но вокруг меня была культурная среда, большое число друзей и единомышленников. И зачем мне все это терять, ради квартиры в Ганновере, ради социального пособия?

Я ничего еще не знал, как буду зарабатывать себе на жизнь в Ленинграде, но для меня эмигрантская жизнь была чем-то вроде знака поражения и пенсии по убожеству. Не знаю, в каком смысле Гиршович понял меня (думаю, нет), потому что моя стратегия отвергала его как ошибочную, но я просто хотел напомнить об этом именно в тот момент, когда буду решать вопрос с эмиграцией спустя 15 лет, в начале путинской эпохи, выпустив только за последний перед отъездом год три книги в лучших интеллектуальных издательствах, имея и заработок более чем пристойный, и возможность ездить в Европу, и вполне профессиональную среду вокруг.

Почему же я в результате уехал? Как ни смешно, прежде всего, из-за друзей. Вместе с путинской эпохой в моих друзьях стало что-то меняться, хотя началось еще раньше, но при Ельцине эти чувства были окрашены в цвета ламентаций, мол, вот, опять просрали страну, одни воры у власти и кормушки. Помню, мой друг детства и человек близко знакомый с неофициальной культурой, как-то мне сказал по поводу моего радио «Свобода»: что, мол, он понимает, что я просто зарабатываю деньги, но ведь «Свобода» не хочет, чтобы Россия встала с колен. Интеллигентный человек, читал тамиздат и самиздат с пылу, с жару. Но вот как воспринималась перестройка людьми со вполне антисоветским бэкграундом в конце 90-х. А вместе с Путиным пришла невиданная ранее гордость, какой-то вид патриотизма, когда даже то, что презиралось нами как приемы манипуляции вроде праздника Победы, вдруг очистилось от всего советского и стало русским и достойным.

И это было не эпизодом чьей-то биографии, а системой. На моих глазах редакторы самиздатского журнала «Часы» и основатели премии Андрея Белого объясняли своему спонсору от «Нового литературного обозрения», что не могут голосовать за Прохорова, он как раз выдвинул свою кандидатуру, пытаясь сыграть на конъюнктуре, потому что решили голосовать за Путина.

Представляете, люди с антисоветским бэкграундом решают голосовать за бывшего кагебешника и это не сумасшествие, а тренд, к которому быстро стали причастны многие из людей с антисоветским бэкграундом. Да, ни Пригов, ни Рубинштейн, ни московские концептуалисты и другие мои приятели не поддались соблазну, но многие и даже мой любимый Алик Сидоров стал заговаривать о национальном характере, который при Путине крепчает.

Понятно, мы спорили, понятно, что еще ничего не случилось, но я видел только одно, то, что я имел в конце 80-х, пропало в начале нулевых, потому что поддержка Путина стала трендом в том числе для бывшего андеграунда.

В начале 2005 я буквально за пару недель написал книгу о Путине, ее называли в критике памфлетом, я не знаю, какой это жанр, я старался не упрощать, а на языке, который использовал для разговора со своими, ну как сейчас, пытался объяснить, что означает приход Путина и почему он состоялся. И с чем это можно сравнить. И тут выяснилось, все мне лично знакомые и одновременно знаковые либералы не хотят издавать эту книгу, потому что считают ее несвоевременной и неудобной. Вы, Миша, все еще на баррикадах, в андеграунде, в подполье, оглянитесь вокруг, война давно кончилась. Я не обращался в дружеские издательства типа «НЛО» или Ивана Лимбаха в Петербурге, я понимал, что для издательства это чревато и не хотел ставить в неудобное положение. Но те, кто клялись в своей оппозиционности, которые ругали в том числе и путинскую власть на «Эхе Москвы», они все в результате отказались, рисковать никто не захотел. Очевидно, на мой взгляд довольно простой, книжкой о Путине я нащупал какую-то болевую точку. Даже мой Пен-центр, где я был членом Исполкома, отказался дать просто лейбл для издания, чтобы это не был голимый самиздат, а Люда Улицкая знаменательно сказала, когда Мишу арестуют, мы будем его защищать, а издавать книгу мы не будем.

И я, наверное, ощутил то, что в 50-е и 60-е ощущали антисоветчики – пустоту и трусость вокруг. Друзья становились путинистами, русский национализм становился мейнстримом – не для всех, конечно, но для многих их тех, от кого я этого не ожидал. А оппозиция при этом фиктивна и по большей части ничему уже не оппонировала.

И тогда я решил, успокаивая себя, что меня здесь больше ничего не держит. Да, я проиграю во всем, я лишусь социального статуса, уже не буду читать курсы в Европейском университете, лишусь работы на радио «Свобода», но я начну новую жизнь, она будет бедней, чем прежняя, во всех смыслах, но будет иной.

Говоря все это, я отошел от своего обещания не умничать, ибо это заслоняет то, о чем я пишу, а пишу я о своей жене Тане. Но я не знаю, как иначе объяснить, что в 2005 году я принял решение ехать с ней в Америку. Танька, узнав, что приглашение распространяется и на нее, сразу сказала, что ни на что не претендует, и если я хочу ехать с какой-то другой женщиной, то она это поймет. Но у меня не было никакого выбора: после того, как мы опять стали жить вместе, я ощутил облегчение, я продолжал принимать колеса от своего психиатра, но моя жизнь вернулась, и я знал, почему. И без Таньки, моей Нюшки, я точно никуда бы не поехал. И не сомневался, что она бы поехала за мной всегда и везде, даже не надо перебирать названия. Только на одно она не могла согласиться, и никогда не согласилась, но я здесь не буду об этом говорить. Да вы и так понимаете.

Я же говорил примерно то же самое, что говорит большинство в такой ситуации: что мы попробуем, что мы не будет ни продавать квартиры, ни выписываться из них, мы просто поедем в путешествие, из которого всегда сможем вернуться. Это была неправда, никто (или почти никто) не возвращается. Я уже фотографировал бездомных, я сделал несколько проектов, очень нравившихся тому же Алику Сидорову, но я понимал, что вряд ли смогу сильно преуспеть, прежде всего, из-за моего характера, я не умею говорить снизу вверх, не умею просить, а иначе дела не делаются или делаются с таким скрипом, что лучше уже без.

Более того, я уже не был тем западником, каковым был или казался 15 лет назад, я левел, и если и был либералом, то левым либералом, а это везде не центр вселенной.

Я мог рассчитывать на сотрудничество с Гарвардом, потому что там у меня были знакомые, ценившие то, что я делал в своем проекте «культура как символическая экономика», но я не хотел заниматься преподаванием в Америке, потому что это настолько профанация, что на нее можно согласиться, если другого выхода нет. А если есть – то зачем уезжать от возможности читать курсы в Европейском университете для одних из самых способных молодых людей, интересующихся русской культурой, чтобы читать что-то тем, чье знание о предмете похоже на знание пятиклассника в сельской школе.

Тем временем в издании моего «Письма президенту» о Путине мне отказали практически все, кроме помощника Галины Старовойтовой Руслана Линькова и главы издательства «Красный матрос» Михаила Сапего, да и то, потому что большую часть тягот я брал на себя. Книжка вышла, я решил дать ей год, чтобы не получилось, что я издал книгу против Путина и сразу свалил за бугор, наваривать проценты на смелости. Я дал Путину время, чтобы он расквитался со мной, и отъезд назначил на весну 2006.

Мне даже прощаться ни с кем не хотелось, как это было принято когда-то, когда в 60-е или 70-е антисоветчики уезжали и устраивали шумные отвальные. Те, кого я мог бы позвать, были путинистами и вызывали у меня отторжение. Мы жили с Танькой так одиноко последнее время перед отъездом, как не жили никогда. Не хотелось ни прощаться, ни объяснять, я, наверное, был в ситуации Лёни Гершовича, который уезжал из своего чумного барака. Не совсем так, потому что меня не грела национальная утопия. Да и вообще никакая утопия не грела.

За пару месяцев до отъезда с нами произошла история, которую я уже как-то рассказывал, но расскажу еще раз. Мы поехали на дачу отвозить какие-то книги и вещи. Повидались с нашими знакомыми, закрыли дверь дачи, что-то взяли с собой и поехали обратно. Было начало января. Шел небольшой снег, я на машине езжу быстро, слишком быстро,  но то, что произошло, не имело отношение к скорости. Мы въехали в Разметелево, с противоположной стороны тех холмов, в одном из которых была могилка нашего Нильса, но помните мою дурацкую теорию, о том, как массовик-затейник на нашем карнавале устраивает приключения вокруг одних и тех циркульных точек? Короче, на выезде из Разметелево, где скорость была снижена, и дорога уходит на небольшой вираж, при попытке набрать скорость, из-под нашей машины раздается страшный нечеловеческий скрежет: было ощущение, что что-то взорвалось, днище машины отвалилось и я еду, царапая всем днищем за асфальт. Не знаю, сколько секунд мне понадобилось, чтобы остановиться как раз на выходе из виража, и с немного трясущимися ногами встать рядом с машиной.

Ничего не было понятно, за машиной был след с глубокими царапинами, даже не царапинами, а гигантским морщинами, прорезавшими асфальт на глубину до нескольких сантиметров как будто от ковша экскаватора. Но самое главное – машина стояла так, что ее можно было увидеть не на входе в вираж, он был скрыт за поворотом, а в его середине и выходе из виража. Водитель тут же остановившаяся машины успел мне сказать, срочно убирай машину с дороги, ее сейчас разнесут в клочья. Мы успели заскочить на обочину, нет, я еще успел вытащить стоп-сигнал и поставить его на середину виража, а потом в каком-то оцепенении и растерянности попытался позвонить по телефону сервис-центра, как первая машина с лязгом и скрежетом влетела в нашу Ауди-80. И все, дальше машины начали врезаться одну в другую, пока движение не было остановлено уже на выезде из Разметелево, и свои роли стали исполнять гаишники.

Я не буду рассказывать слишком долго. Причина моей аварии до конца мне не ясна, та фирма, которая в конце концов забрала машину и провела не то, чтобы расследование, а просто разбиралась, что случилось по ходу ремонта, сообщала мне, что у меня одновременно вытекло все масло из коробки передач и сама коробка передач оторвалась и упала на асфальт. Могло ли это произойти без вмешательства руки человека? По порядку: могло ли вытечь масло из коробки передач. Формально – да. Но вот какие проблемы: моя машина каждый будний день стояла примерно на одном и том же месте возле офиса радио «Свобода» на Артиллерийской улице. И если бы не то, что много, капля масла на снегу была бы заметна. Так же моя машина стояла на примерно одном и том же месте у дома или в папином гараже, и любая капля вытекавшего масла привлекла бы внимание.

Бывает ли такое, чтобы масло вдруг вытекало бы полностью из коробки передач, при условии, что я не наезжал на препятствие и ничем коробку не ударял? Не знаю, физически процесс не представляю, но очевидно и это как-то можно объяснить. Почему коробка передач с маслом или без вдруг отваливается на ходу? Если предварительно отвинтить все винты, на которых она держится, то – да. В противном случае – это физическое явление для меня остается также непонятным.

Но с другой стороны. Кто я такой, чтобы мне устраивать аварию с очень вероятным смертельным исходом, которого нам удалось избежать почти случайно? Да никто. Написал книгу с критикой Путина? Ну и что. В любом случае, я в его терминологии точно не предатель, я из комсомола вышел  в двадцать лет, я был враг откровенный и отчётливый, задолго до того момента, когда он поступил в КГБ, а я стал членом неофициальной культуры в Ленинграде. Но устраивать такие аварии, не комильфо. Для меня не убедительно.

ГАИ, обследовавшее происшествие, признала меня полностью невиновным. Но я не сомневаюсь, что они под машину даже не заглядывали. Зачем? Меня, помимо того, что я чуть не угробил себя и свою жену, беспокоило то, что мы через два месяца собирались уезжать за океан, а деньги я как всегда не накопил, у меня было меньше тысячи. Я рассчитывал продать эту самую ауди, чтобы хватило на первое время. Самое забавное, у меня купили мою машину примерно за эти же деньги, пока я ее эксплуатировал, цены подросли, и несмотря на то, что машина сильно пострадала, я продал ее вполне прилично тем же, у кого пять лет назад ее и купил.

Ну а что случилось на выезде из Разметелево, напротив могилки нашего Нильса, так и останется загадкой.