Давно собирался поумничать по поводу природы дара, о которой мы все всё примерно знаем. Что никакого дара нет, а есть лишь обмен. Что, давая что-то, даруя, мы на самом деле ожидаем чего-то неопределенного в ответ. Не сразу, но впоследствии. Иногда сознательно, иногда не давая себе в этом отчет. И даже если у нас хватит такта не сказать в трудную минуту, а помнишь, как я тебе — даже в этом случае, мы помним, и тот, кого одарили, помнит, что он нам должен. А если не помнит или делает вид, ничего от этого не меняется.
То есть мы-то дарим, но при этом как бы даём в долг под неизвестные даже нам самим проценты, и по большому счету не так и важно, происходит ли дарение в рамках дружеских или семейных отношений, облагодетельствовали мы школьного приятеля или дочку Машку от первого брака. Уже то, что — даря — мы ощущаем себя как сыр в масле, должно подсказать нам о то, что мы давно тонем в трясине фарисейства. Мы раздаём инвестиции, а если потом не спешим уведомлять должников о сроке погашения кредита, даже о его существовании, от этого ровным счетом ничего не меняется. Даря, мы плодим должников.
А долг, даже если его не понимать с радикальностью Дэвида Гребера, это — тот обмен, который не может быть равноценным. Хотя бы потому, что дарим (даём в долг) мы в одно время и в одних скоротечных обстоятельствах, а предъявляем чек к оплате (или не предъявляем, а лишь натыкаемся на него, с упоением листая символическую чековую книжку) совсем в другой эпохе.
Понятно, мы редко когда хотим, чтобы нам вернули должок в той валюте, в которой оформляли заём. Как раз валюта дарения нам не интересна. Скажем, от дочки или жены мы никогда не потребуем вернуть нам все по прейскуранту, нам довольно будет чего-то принципиально нематериального. Любви, например. Ведь мы столько для них сделали, не щадя живота своего, так ведь натурально за это любить и уважать наши седины.
Да и приятелю не скажем: сколько я на тебя, дурака, песка времени потратил, неужели и ты, когда я попросил, не смог. Не смог, потому что — в отличие от нас ведёт двойную бухгалтерию в другом гроссбухе, и по его записям не он, а мы ему должны по гроб жизни, и лучше нам не начинать сверять эти столбцы благодеяний. В глуши бутылочного рая.
В некотором смысле вообще лучше бы не брать в долг, то есть — не принимать подарков. Все это в разной степени — данайские дары, да ещё втиснутые и всунутые в нашу жизнь как троянские кони, из которых с течением времени вылезают переодетые враги.
Кстати, так и поступают люди, которых принято называть неблагодарными: они словно заранее предчувствуют тот барьер в тридцать два шага, к которому их призовут друзья или родственники. И играют в известную игру, как бы неуверенно отнекиваясь от вручения им повестки о получении дара, делая вид, что он ему ни к селу, ни к городу, а адресат выбыл за ненадобностью. А если в итоге берут, то больше из желания не упорствовать в противодействии нашему упрямству и нехотя. Ну, раз тебе так удобнее. Ладно, коли настаиваешь.
Но и это не всегда помогает — такие уловки шиты белыми нитками, и мы только портим упаковку и момент, не более того.
Хотя тактика похожей процедуры дарения, при которой мы хотим как бы стереть саму возможность ответной благодарности и понимания, что это не дар, а обмен (как на самом деле и есть), вполне осмыслена. То есть при вручении подарка всячески принижать его значение и ценность, дабы обрушить, занизить цену, которую совесть и память принимающего подарок запишет на свой счёт.
В некотором смысле это та же стратегия, которую мы используем, желая скрыть своё самомнение и страсть к хвастовству, которые изводят нас всех без исключения, но в разной степени, конечно. А вот те, кого мы чтим за их природную скромность, на самом деле просто так умело умеют перелицовывать своё хвастовство и самомнение, что посторонние могут решить, будто этих распространённых недостатков у них нет. Есть, но то, что мы называем умом, вместе с тактом и умением видеть себя со стороны позволяют переодевать хвастовство и самомнение в постные одежды монашеской послушницы, хотя и послушницы, боюсь, столь же амбициозны, как полководцы, просто их самомнение и хвастовство говорят на другом языке, нам не всегда понятном. Паче гордости. Хотя просто ум — здесь не всегда помощник: мы все встречали избыточное число очень умных людей, которые не могли (да и не хотели) сдержать свою жажду похвастаться и покрасоваться. Причем, это свойство, столь неприятное при посторонних (да и своих), настолько живительно, что исчезает (если исчезает) последним. Когда больше ничего нет.
Но, так или иначе, стратегия переформатирования хвастовства и самомнения в скромно (или задорно) потупленный взор из той же материи, из которой шьют унижение дара при его отправке получателю.
Кстати говоря, рифма между даром, который мы доверяем великодушно подержать приятелю или родственнику в коробке с пышной алой лентой, и даром, которым обозначают талант или те или иные способности, намного более точная, чем иногда нам кажется. По крайней мере, приёмы его сокрытия приветствуются с равной благодарностью. Мы все многократно были свидетелями того, как выпячивали свой дар (для нас не всегда очевидный) его обладатели. И (как и с другой парой — умом и кичливостью) здесь ситуация похожая: ни огромность громокипящего дара, ни какие-то другие его свойства не являются гарантией, что их обладатель не будет порой удушливо высокомерным гордецом и несносным снобом.
Более того, боюсь, можно предположить обратное: чем отчетливее дар, тем с большим основанием его обладатель будет этот дар выпячивать, как будто он какой-то непризнанный гений из села Большие лопухи, ни разу не покидавший родные пенаты.
Хотя обратное предположение тоже не верно. Что обладатель скромного дара будет в ответ столь же скромным, как раз наоборот, но это хотя бы приемлемо. Я (как вы да, как целый свет) был знаком с большим числом чрезмерно даровитых (ещё говорят: с признаками гениальности — это если они ещё живы, чтобы после их кончины запеть об этой гениальности во весь голос), но скромных среди тех, кто ещё с нами, только двое. Я не назову их имена, так как это неуместно, да и потом — это лишь мое, насквозь ущербное (от фантастической субъективности) мнение. Тем более что и этих двоих я не могу оскорбить предположением, что они лишены самомнения или потребности хвастаться, нет, они просто умеют это делать с такой грацией, что закономерно живут на цоколе скромности.
Но если вернуться к тому, с чего мы начали, с дара, который почти всегда обмен (не материальных, безусловно, ценностей на материальные, а на символические или психологические), то я не знаю, какое искусство более редкое и потому ценное: искусство дарить, делая вид, что одариваемый освобождает тебя от обузы, и ты теперь ему будешь по гроб (горб?) жизни благодарен. Или такое принятие дара, в котором скромность дарителя не должна тебя вводить в заблуждение: теперь ты будешь должен, пока смерть не разлучит вас. А так — да, дар троянский, дар случайный. А главное умение: отдать его даром.