Детская карусель в парке

Во второй половине 80-х каждое лето мы жили в Усть-Нарве. Более-менее тесной компанией, но таких компаний там было много, в разной степени знакомых и принадлежащих одной примерно среде андеграунда. Или возле него. Мы жили в конце улицы Паркера, а чуть дальше, в сторону Силламяэ, жил Сеня Рогинский, к тому времени уже вышедший из лагеря и периодически приезжавший из города.

Помню, как-то я подвозил его от автобусной остановки до дома, и мы разговорились об одном нашем общем знакомом, который в тот год снимал комнату в нашем доме. Тоже недавно вышедший из лагеря, но человек другого поколения, значительно более старшего. Мы как раз накануне с ним поспорили о Горбачеве. Позиции понятны, они озвучиваются и сегодня, примерно в той же пропорции. Подробности и аргументы вряд ли нужны. Реформы сверху (а другие разве возможны?) — «и ни крупицей души я ему не обязан».

Ты его не обижай, сказал мне Сеня, он очень уважаемый зэк, сидел долго, ещё с войны, и стойко. Мне, конечно, было странно, что с апологией Горбачёва выступает не какой-то бывший комсомолец, но ведь границ в этой жизни много: на политические взгляды, как способ символического оправдания себя, влияет разное, от поколенческих ценностей до эстетических. Традиционализм редко когда соединяется с радикализмом.

Мне не хочется здесь называть фамилию моего оппонента, он давно умер, и я совершенно не уверен, что его близким будет это приятно. Этот разговор состоялся в году 1987-88. В 1986 меня чуть не посадили: а не посадили только потому, что как раз началась перестройка, но я не испытывал никакой благодарности к ее инициатору. А в 1989 году я уже с головой занимался своим журналом, в котором Сеня мне много помогал, как советами и чтением первого номера, так и двумя авторами, за которых я ему до сих признателен: он познакомил меня с Веней Иофе и Валерием Ронкиным. Да и в 89-м Сеня, кажется, уже не приезжал в Усть-Нарву, погрузившись в создание «Мемориала». Так что, скорее всего, 1988.

Прошло более 30 лет, казалось бы, по крайней мере два раза в стране поменялся если не строй, то режим, а оппозиции, полюса противостояния все те же. И все там же. Мамардашвили (примерно в это же, кстати, время) сетовал на то, что русская история ходит по замкнутому кругу, не умея разрешить одни и те же проблемы. Он имел в виду споры славянофилов и западников, так и не разрешённые почти за два столетия.

Конечно, споры о том, стоит ли благодарить за реформы сверху или они всегда есть разновидность реформ, пишущихся кнутом, не потеряли, как мы видим, актуальности. Вся перестройка в некоторым смысле вышла из этой колеи. То, что именовалось «демократическими надеждами», удивительным образом находилось внутри патерналистского русла. В той же перестройке по большому счету не было иных авторитетов, кроме тех, кто спустился с самого верха, с облака легитимной власти, как Зевс. Другой просто не узнавался, как Сергей Адамович Ковалев, например, тоже вчера отмечавший юбилей, только кто вспомнил об этом, потому что он не был начальником, не обладал необходимым условием для признания.

Протест против Горбачёва не случайно в результате был сфокусирован на фигуре Ельцина, который был выбран только потому, что выбирали исключительно из среды партийных бонз, патерналистский постамент был обязателен. Уже тогда можно было понять, что ничего не получится. Вернее, что получится примерно то, что получилось. Нет запроса на новое, на Гавела как бы, на авторитет, заработанный не внутри власти, а поперёк, против неё; все должно было вернуться на круги своя, и вернулось.

И дело, конечно, не в Путине, которого в свою очередь сменит такой же Путин, рангом пониже и пожиже, но из той же патерналистской властной обоймы: дело в том, что нет на бывшей одной шестой иных способов обретения авторитета, кроме как осенения светом власти. И значит, будущего тоже нет. То бишь есть, конечно, в различных подробностях личных биографий, но на тех кругах той же карусели, периодически проезжающей мимо фонаря с моргающим желтым светом. И словно притормаживающей на этом месте, чтобы лучше все разглядеть, эту лысую лужайку, убитую тропку, виляющую в траве, и клин подрагивающего света в пыли у ограды. Или это только кажется?