В ком не булькает на подгоревшем днище жажда злой и беспощадной справедливости, наказания за умелую хитрожопость (вне политики, дорогой Исполком, вне политики: одна чистая, как слеза, месть-разочарование, — и договориться о мировой, кажись, поздно). И кабы в прицеле простонародная кагэбэшная сволочь с погонами-семафорами в желтых зрачках: учился, конечно, плохо, зато по общественной линии мастак. Ан нет: вполне себе расчетливое интеллигентное животное, сосавшее и западную матку, пока из нее тек нектар бесплатной патоки, и по-отечески оттопыренную с путинским великодержавным птичьим молоком. И хотя хочется рассказать всю подноготную, которая известна тебе лучше, чем другим, но — нельзя как бы пока.
То есть как услышишь, что старый друг лучше новых бухих еще с нонконформистской юности — верткий и членистоногий крымнашист, почти уже не скрывающий свой хорошо темперированный патриотизм (но только попробуй — возрази, меня и так держат четверо: память, жалость, страх обидеть, хотя обидеть есть за что, и то, что располагается на месте мудрости: на хуя скандалить-то, если излечить невозможно?)
Да, есть такая профессия: стричь с двух рук двух овец — и белую, и черную. И овцу, ощипанную западными санкциями, с худыми запавшими боками, но щедрую на ласковое слово, которое и луганской кошке приятно. Но при этом и от паршивой черной овцы неохота отказываться — вдруг позовут на конференцию в Потсдам или в богом забытую Венецию, оплатят переезд и суточные; вот тебе и от паршивицы клок.
Хорошо тем, у кого овца — одна, да и та не дает; или вообще вместо овцы — козел, от которого как от тезки молока. У того выбора — ноль. А так: ну чего злиться на чела, который по тем или иным причинам уже не может против шерсти, потому что шерсть свалялась, и он как бы скурвился вместе с нею. Так что если можно, промолчим, удрученно качая башкой: первая, что ли, потеря, п