•     Новости
•     Проза
•     Статьи
•     Видео
•     Галерея
•     Кафедра
•     Био
•     Критика и интервью
•     Друзья и годы
•     Архив

автобио    карта сайта    контакты

Главная » Статьи 2023

Начну со знакового диалога Михаила Фишмана в последней передаче «И так далее…» со спортивным журналистом Александром Шмурновым о возможности/невозможности российским и беларуским спортсменам участвовать в следующих олимпийских играх в Париже. Это после предложения МОК допустить к участию тех спортсменов, которые не поддержали войну в Украине, несмотря на угрозы президента Зеленского бойкотировать Олимпиаду, если там появятся российские или беларуские спортсмены.

Диалог Фишмана со Шмурновым немного напоминал диалог слепого с глухим. Шмурнов излагал версию Олимпийского комитета, подчеркивая, что допуск предполагается только для тех спортсменов, которые не поддержали, осудили войну, и исключительно под нейтральным, а не российским флагом. А это полезно не только для спорта, но и для внесения раскола в путинское большинство в обществе. Так как будет наглядно показывать, что отказ от поддержки Путина полезен в личном плане.

На все доводы Шмурнова Фишман высказывал однотипные возражения, типа: а разве авторитарные и тоталитарные государства вроде России не используют спорт в интересах пропаганды? Используют, но если на Олимпиаде будут участвовать только те спортсмены, которые не поддерживают/осуждают войну, их достижения будут победой той части общества, которая в оппозиции в путинскому режима. А как технически это будет выглядеть, продолжал вопрошать Фишман, как убедиться, что спортсмен действительно против войны, а не конъюнктурщик?

Понятное дело, что Шмурнов – человек вежливый, не стал здесь отвечать, что, собственно говоря, со спортсменами, как и с вами. Как убедиться, что журналист, вполне еще год назад вписанный в путинскую систему, представляет собой не конъюнктурщика, а оппонента режима? Только по его публичным заявлениям, и здесь спортсмен ничем не отличается от журналиста Дождя, хотя Михаилу Фишману похоже казалось, что отличается, и он, и похожие на него имеют настолько твердую и уверенную репутацию оппозиционеров, что об их позиции и речи не может быть. Но на это можно посмотреть, по меньшей мере, с разных сторон, что мы и попытаемся сделать.

Посмотрим на российское общество в его так называемом оппозиционном изводе до 2014 года. То есть до аннексии Крыма. Возможно ли структурировать этот оппозиционный извод, и если возможно, то как? Для широкого потребителя ответ на этот вопрос кажется очевидным: оппозиционные взгляды репрезентировали, прежде всего, радио Эхо Москвы, телеканал Дождь, Новая газета. В той или иной мере острые материалы появлялись на Газете и Ленте (потом Медузе), пока режим не сменил там редакции на более для себя комфортные.

Но на самом деле существовали информационные ресурсы несравнимо более оппозиционные, да и существовавшие в медиа-пространстве куда раньше того же Дождя. Речь, например, о трех информационно-политических сайтах Грани, Еж и Каспаров.ру. Уровень политического оппонирования в большей части публикуемых материалов был выше и отчетливее, по сравнению с разрешенной фрондой Эха, Дождя и Новой. Если сравнивать с общим политическим контекстом, то уровень оппозиционности Эха, Дождя, Новой соответствовал уровня смелости так называемых системных либералов, и именно последние в том или ином виде присутствовали как авторы интервью или ньюсмейкеры в пространстве легальной оппозиции. Здесь не место подробно говорить, какими именно приёмами легальные либеральные СМИ поддерживали свою легальность, это всегда барьеры для тех, кто слишком критичен, а если какого-либо критика привечали, то всегда уравновешивали его мнение мнением вполне себе пропутинским. Типа, противопоставляли, скажем, Шендеровичу с его эмоционально-образной волной оппонирования предоставлением слова Проханову, Михаилу Хазину или даже Жириновскому. А на Дожде, если давали – редко — слово Навальному, а еще раньше Сергею А. Ковалеву, то тут же появлялся Чубайс или Мария Захарова. У Новой уровень свободы был вроде как выше по причине более низкого рейтинга печатного издания перед видео- и радиоинформацией, но, конечно, и здесь тщательно следили за тем, чтобы не перейти пресловутые красные линии.

Понятно, что на Гранях, Еже и Каспарове уровень допустимого был несравнимо более высоким. То есть только на их страницах все называлось своими именами. И пока до репрессий было еще относительно далеко, с ними боролись другим приемом: погружением в вакуум, тотальным игнорированием. После событий 2010-2011 годов, Болотного дела и ощущения, что путинский режим закачался, некоторые авторы-редакторы Граней, Ежа, Каспарова на короткий срок стали появляться в эфире разрешенной оппозиции, но редко и их не забывали уравновешивать голосами прорежимных спикеров.

Ситуация стала еще более определенной после аннексии Крыма, когда по требованию Генеральной прокуратуры Роскомнадзор заблокировал все три радикальных сайта, в то время как информационные ресурсы легального оппонирования продолжали существовать вполне комфортно до начала войны в Украине. Но между 2014 и 2022 было 8 лет, в течение которых медиа разрешенной оппозиции просто перестали замечать заблокированные оппозиционные сайты. Не то, чтобы помочь выйти из вакуума запрета и поддержать как первых пострадавших, а вообще сделали вид, что никакой другой фронды, кроме их вполне комфортного и удобного легального оппонирования не существует.

Были какие-либо цензурные ограничения на заблокированных сайтах? Да. Но эти ограничения касались не критики путинского режима, а персоналий, особенно, если с этими персоналиями у тех или иных сотрудников заблокированных редакций существовали личные отношения, ибо они подчас принадлежали к близкой, если не одной среде постсоветских либералов, просто к разным частям этого спектра. Болезненно воспринимались и такие темы, как критика правого правительства в Израиле или проблемы приватизации и ее влияния на трансформацию политики Ельцина и, тем более, режима Путина. Тотальных и артикулированных запрещений не было, но и здесь свои красные линии имелись, хотя в основном они касались дружеских связей, сакрализованных в редакционной практике. Иногда возникали вполне экзотические темы, типа, запрета на критику православия на Еже, но на общественно-политические темы запрета не было, что существенно отличало заблокированные сайты от разрешённых, которые продолжали делать вид, что именно они и есть вершина политического оппонирования.

Отчасти на руку подобного отношения играло и то, что уровень авторов на заблокированных сайтах был довольно разный, и вполне кондиционные материалы могли соседствовать с  материалами эмоциональными, наивными и декларативными. Что позволяло инфо-ресурсам разрешённой оппозиции проводить между собой и менее конформистскими медиа границы по уровню профессиональности (хотя она не артикулировалась и не акцентировалась, так как разрешенные ресурсы были в этом не заинтересованы, полагая игнорирование и умалчивание достаточным приемом).

Понятно, что ситуация принципиально изменилась в феврале 2022 после начала войны в Украине, эта война в среде легальных оппозиционеров и их информационных продуктов была  расценена как роковая ошибка Путина, возможностей для сосуществования с режимом Путина не осталось, и на пару недель до окончательной блокировки Эха, Дождя, а потом и Новой уровень разрешенного был поднят почти до уровня политической вменяемости и отчетливости.

Дальше — эмиграция и выход этих СМИ под теми же именами, но с куда менее конформистской позицией уже в других условиях. Спектр радикальности/конформности уже был мною рассмотрен в предыдущих статьях, где более подробно были рассмотрено функционирование эмигрантских информационных и расследовательских ресурсов, которые при принципиальной вроде как разнице с функционированием в довоенном российском информационном пространстве во многом сохранили приоритеты и приемы дистанцирования от всего, от чего они дистанцировались и раньше. И, конечно, наделения того или иного явления/персоны комплементарным или негативным отношением.

Стоит при этом заметить, что невидимое, казалось бы, разделение из довоенного времени продолжало существовать в качестве конституированной дихотомии свой/чужой. Свои все также преимущественно искались в тех частях оппозиционного либерального спектра, что и раньше. Грубо говоря, Каспаров, Пионтковский, Александр Скобов (уникальность последнего не только в том, что он диссидент и сиделец еще советской поры, но и единственный из всех перечисленных (и даже подразумеваемых) с левыми, а не праволиберальными взглядами) все также не появляются в эфирах Дождя или в правопреемнике Эха — Живом гвозде. Также не приглашается и другой ряд оппозиционеров типа Марка Фейгина и других по тем же, собственно говоря, соображениям: необходимости отстаивать свою позицию и в довоенном времени, как самая радикальную, что возможно только если не замечать никого более радикального. Поэтому лучше постоянно меняться местами: сегодня ты интервьюер и берешь интервью у меня, а завтра я – интервьюер и беру интервью у с тебя, дабы чужой, способный бросить тень на нашу позицию, никогда не получил слова.

Поэтому невидимые границы продолжают разделять по меньшей мере два дистанцировавшихся друг от друга спектра оппозиционной политической журналистики: на одной стороне, новые инкарнации Дождя, Эха, Новой, плюс, конечно, Медуза, а также вышедшие из той же среды проекты расследователей Проект, The Insider и т.д. А также проекты Ходорковского и последователей Навального (несмотря на сложные личные отношения между последними и, скажем, Венедиктовым – ему не прощается его половинчатая и во многом разрушительная политика Эха, размывавшая ценность оппозиционного высказывания).

На другой, Каспаров с его многочисленными и в разной степени осмысленными структурами в виде гражданских форумов и продолжения линии сайта «Каспаров Ру», плюс из года в год приглашаемые эксперты с вполне либеральными и довоенными репутациями типа экономиста Алексашенко, Иноземцева, правозащитников эпохи Болотного дела  и так далее.

Сегодня, когда довольно разнообразные и пестрые по взглядам и бэкграунду российские оппозиционеры схожим образом относятся к путинскому режиму, который осуждают за войну в Украине и желают ему краха, казалось бы, какая разница в том, какие позиции они занимали в прошлом? Что, кроме психологического и символического подтверждения своей политической и социальной позиции, что всегда важно, отличает их и дифференцирует их политические стратегии? На самом деле многое, коренящееся как раз в прошлом, продолжающем влиять на настоящее. Речь идет о тех претензиях на реальный и опять же символический пирог, который разные группы оппонентов путинского режима делят сегодня и в еще большей степени заинтересованы в делении этого пирога в будущем.

Сегодня это гранты, которые те или иные проекты типа расследовательских или журналистских получают от разнообразных западных фондов, и представить свою позицию как последовательно критическую по отношению к режиму Путина, это часть заявки на грант. Поэтому интерпретировать свою позицию до и после аннексии Крыма, как стойкую и последовательно критическую, не только важно, но и необходимо. А вот любые сомнения в том, что эта позиция была столь же последовательной, а не носила в той или иной форме соглашательский характер, сокрушительны для репутации соискателя западной помощи.

Еще более важным представляется перфектологическая позиция той силы, которая будет иметь право претендовать на власть и особое положение в послепутинской России. Понятно, пока еще не делятся портфели в будущем правительстве, но симоволические претензии давно предъявляются, как в виде форумов гражданского сопротивления под эгидой Каспарова; в виде многозначительных публикаций с предложением переходного правительства; в виде списков коррупционеров и разжигателей войны (здесь знаковым является включение в список, составленный соратниками Навального, главреда Эха Венедиктова, который сам вполне может претендовать на место в послепутинской России как представитель одного из наиболее популярных в либеральной среде СМИ). Понятно, что будут использоваться разные козыри: соратники Навального смогут апеллировать к своей вполне успешной политической борьбе, которая велась вроде как против коррупционеров при власти, а на самом деле реально подтачивала режим, да и обладала разветвленной организационной структурой, что и вылилось в репрессии и попытки убийства самого Навального.

Именно поэтому и у Навального, если ему удастся пережить тюремное заключение, как, впрочем, и у других непримиримых сидельцев, таких как Яшин и Кара-Мурза, конкурентов в будущем будет существенно меньше. И этот несмотря на то, что Навальный прошел непростой путь от маршей националистов и осуждения Грузии в начале российско-грузинской войны 2008 до расследования состояний известных коррупционеров и самого Путина, что в определённой мере приближалось к более леволиберальной, нежели праволиберальной позиции. Плюс несомненные организационные способности, вылившиеся в создание и функционирование его штабов по всей России вплоть до его ареста.

У других политических сил российской оппозиции успехов в реальной политике практически нет, но они могут апеллировать к почти не менее важной процедуре многолетнего осмысления и критики путинского режима. И тут поведение в прошлом опять же возрастает в цене как то, что будет конвертироваться в будущие прерогативы власти. И именно поэтому критика легально оппозиционных СМИ за половинчатость их позиции, за желание усидеть на двух стульях, более, чем болезненна. Но они сегодня берут массовостью аудитории, которую им удалось, по крайней мере отчасти, сохранить после бегства из России после начала войны, а это будущие избиратели и сторонники.

Если вспомнить уже имевшийся прецедент, имевший место в начале горбачевской перестройки и продолжившийся при раннем Ельцине, когда именно умеренно конформистские силы благодаря известности полученной при советской эпохе, легко обошли на вираже диссидентов и нонконформистов, то это уже репетиция будущего. Тогда тоже более последовательные и непримиримые в критике советской власти проиграли в борьбе за массовую поддержку, которую либеральная советская интеллигенция получила, а диссиденты и нонконформисты – нет. Потому что выбирают себе подобных, и конформисты-избиратели склонны прощать конформизм политиков, так на них похожих.

Еще одна важная деталь сегодняшнего позиционирования уже была затронута при характеристике Александра Скобова, как чуть ли ни единственного левого среди поголовной праволиберальной позиции практически всех остальных знаковых оппонентов путинского режима. Что означает, по меньшей мере, одно: праволиберальные оппозиционеры не видят исток путинского режима в ельцинской эпохе и, в частности, в проведенной тогда приватизации и вообще в системе перераспределения собственности. И понятно, почему: они все эти годы существовали на деньги, полученные от приватизации, деньги бенефициаров ее, которым по разным причинам не нравился путинский режим, но они хотели бы его трансформировать, не затрагивая при этом фундаментальные вещи вроде собственности. И победа – более, чем вероятная – именно тех праволиберальных сил, которые сегодня в общем хоре осуждения Путина и его войны – будет означать во многом косметический характер перемен.

Типа, надо создать новые независимые институты, которые и позволят противостоять авторитарным, тоталитарным и имперским тенденциям. Как будто институты на покоятся на фундаменте собственности, и если этот фундамент также не будет переосмыслен, реинкарнация русского великодержавия будет более, чем вероятной.

И тут имеет смысл вернуться к началу: к спору Михаила Фишмана с Александром Шмурновым о допуске/не допуске российских и беларуских спортсменов на Олимпиаду в Париже при условии осуждения ими войны и дистанцирования от путинского режима. Речь, конечно, о компромиссе, потому что авторитарные режимы всегда используют спорт и победы своих спортсменов для усиления режима, но компромисс, я бы сказал, знаковый, может быть полезным. Как сегодня можно инициировать спортсменов (а вместе с ними и болельщиков) на отказ от поддержки путинского режима (пусть и вполне в конъюнктурных соображениях), так и завтра должны быть построены санкции против путинских олигархов.

Сегодня эти санкции устроены квадратно-гнездовым способом, они просто накладываются на любых владельцев больших состояний и путинских чиновников, что говорит о том, что американская политическая система (а вслед за ней и мировая) не считают эти состоянии легитимными. С их позицией можно согласиться, но и увидеть одновременно в таком использовании санкционного механизма существенную ущербность. Если бы вместо тотального осуждения была бы предложена система выхода из-под санкций, то это послужило бы ослаблению режима Путина и приближению его конца.

Если бы олигарху предлагалась возможность выйти из-под санкций при условии публичного осуждения режима Путина и его войны в Украине и при отчислении весомой части состояния, четверти или трети, а может быть, половины, на восстановление Украины и ее сегодняшнюю борьбу, то путинский режим получил бы куда более весомую пробоину по борту, чем сейчас.

То же самое мне кажется правильным и по отношению к перспективам выхода из путинского режима при его крахе, если мы до него доживем: просто отнимать состояния – при отчетливом понимании, что они все бесчестные – возможно, не самая правильная стратегия. Наказать приспособленцев и воров, конечно, приятно, но общее благо диктует, увы, компромисс, который надо, конечно, заслужить. Как и кому, вопрос перспективы, возможно, далекой, возможно, нет.

В нашем мире справедливости немного, ее заместителем и выступает компромисс, приперченный толикой личной честности, которая, впрочем, традиционно не в цене и интерпретируется в лучшем случае как синоним самомнения. Возможно, справедливо.