Жена. Главка третья

Зоя Павловна, Танина мама, была совсем другого кроя человек. Ее родители были из деревни Удино, семья была сослана в коллективизацию как кулацкая, в район Синявино. Кем работал Танин дед в Питере я не помню, помню, что он играл на гармошке, был подшитый, бросил пить, себе покупал Ситро, но любил подливать и угощать других на регулярных семейных посиделках. В большой квартире на улице Куйбышева жило сразу несколько членов большой семьи, но потом разъехались, по крайней мере, к тому времени, как я стал бывать здесь, никого из родных не осталась. Но именно Танина бабка, работавшая продавщицей в овощном магазине и познакомившаяся там с тетей Маней, сосватала свою восемнадцатилетнюю дочку Зою, девочку еще, за более старшего Сашу, младшего брата Мани. Быстро сыграли свадьбу, сразу родилась дочка.

Зоя Павловна, с которой я познакомился во второй половине 60-х, была человеком уникальным. Во-первых она была красавицей с аристократическими чертами и манерами. Как это все получается, когда у двух деревенских людей рождается дочь (бабка Тани была до конца жизни неграмотной, с грехом пополам читала, но писать не умела и ставила вместо подписи какую-то закорючку), на них совершенно непохожая, ни внешне, ни по складу души и манер. Хотя определенное сходство между Зоей и ее матерью было, но как если бы более грубую заготовку долго и любовно обтачивали, превращая в совершенство.

Нормального образования из-за раннего замужества и стремительного рождения дочки она не получила, поступила, кажется, в техникум или что-то похожее, но закончить не смогла из-за семейных забот. Работала кладовщицей на Монетном дворе, что в Петропавловской крепости, брала для дочки Моденова и Фихтенгольца, когда они понадобились ей в 30-й школе. Еще подрабатывала преподавательницей на курсах кройки и шитья в одном ДК, сама обшивала всю семью, в том числе Таньку, стараясь компенсировать хроническое отсутствие денег.

Я долгие годы наблюдал за ней, с симпатией и изумлением. Так как не смог привыкнуть и понять, откуда в ней этот комплекс черт и манер, которые обычно обозначают словом порода. Откуда эта аристократичность, это спокойное, не педалируемое достоинство и уместность во всем, от тембра голоса до смысла сказанного. Понятно, что при желании можно было отыскать границы культурных горизонтов, но и это было непросто, так как в ней совершенно отсутствовала амбициозность, ей не нужно было казаться какой-то другой, более умной и знающей. Она умела быть на своем месте, которое могло быть в принципе любым, она бы могла стать женой премьер-министра или академика, а была женой инвалида со второй нерабочей группой и нищенской пенсией, на которую он покупал сигареты и редкую чекушку, остальное отдавая в семью, но это не откладывало ровно никакого отпечатка.

Она не то, что принимала удары судьбы с достоинством и спокойствием, она просто воспринимала все как есть, не ропща, не жалуясь, не сетуя. Даже мысли, что она может развестись с больным мужем или перестать о нем заботиться, не приходила ей в  голову. А если приходила, как морок, который был просто нелепой тенью. Махнула рукой – нет ничего. Она была человеком долга, исполняемого без тени натужности или позы, что сыграть невозможно или очень трудно.

Конечно, с течением лет она потяжелела, оставаясь грациозной и уместной (ее фото в первом комментарии), Танька говорила, что единственным недостатком, который она в ней находила, было упрямство. И некоторая холодноватость, пониженная экспрессивность, эмоциональность, но имея ввиду ту жизнь, что ей предоставила судьба, это были вполне простительные свойства.

Расскажу сразу же одну историю уже из совсем другого времени. Десятые годы 21 века, мы уже несколько лет жили в Америке, приехали в Петербург, это был последний раз, когда мы виделись. Мы приехали на Васильевский с подарками, конечно, застолье, все как обычно в России, только подернутое легкой пленкой усталости и ухода сил: Зою Павловну волновали внуки, не очень благополучные, болезнь младшей дочери, все, как у всех. За минут пятнадцать до того, как садится за стол, Зоя Павловна отозвала меня в свой закуток, где в столовой стояла ее тахта и кресло, и начала разговор, смысл которого я понял сразу.

Она стала говорить, что прожила большую жизнь, естественно от нее устала, но ей не жаль было бы отдать ее на благое дело. Она готова его убить и просила, чтобы я поговорил с теми, от кого это зависит. Понятно, что речь шла о Путине, Зоя Павловна не просто преувеличивала мое знакомство с радикальной оппозицией (да и была ли она за год до Крыма, да и есть ли сейчас). Просто она помнила мою позицию в советское время, эта позиция ее, наверное, ужасала, и этот ужас оказался пролонгирован в путинскую эпоху. Ей, возможно, виделось, что я вращаясь в революционным кругах, типа, декабристов, которые ищут добровольца, способного положить конец это позорной эпохе. Я как мог, чтобы не обидеть, постарался разъяснить, что нет сегодня таких сил, который были бы способны на столь масштабный теракт, да и это вряд ли возможно, при существующей охране нашего царя.

Но про себя я с недоумением подумал, откуда это, откуда эта страсть и эта ненависть, ведь она не пользовалась компьютером и, значит, не знала ютуба, не была подписана на Дождь, смотрела обыкновенное путинское телевидение и не имела ни одного человека, с кем она могла бы поговорить о насущном и воспринять от него те или иные мысли. Но в приемнике ее души копилось ощущение чудовищной несправедливости, которую она фокусировала на Путине, как на острие огромного гнойника.

Это не был старческий психоз, хотя возраст сказывался несомненно, Зоя Павловна была как всегда здрава, спокойна, говоря, чуть-чуть мелко кивала головой в такт мыслям. И это пример того, как люди, далекие от политики и какой-либо интеллектуальной сферы, способны сами дозревать до понимания того, как устроена эта жизнь и где кощеево яйцо с иголкой внутри.