Усть-Нарва как прием

В Усть-Нарву я приехал впервые более 50 лет назад с моим папой, Таней и нашим одноклассником Юркой Ивановским. В 1974 мой папа купил новую машину, тогда казавшуюся верхом шика, «Жигули» 5-ой модели, белую сверкающую «пятерку», и позвал меня и моих друзей в путешествие на несколько недель. С Танькой мы не были женаты, это произойдет через год, а подружка Юрки, Наташка, как он по секрету рассказал уже в путешествии, залетела, была от него беременна, и свадьба состоится уже осенью.

Мы не сразу поехали в Усть-Нарву, сначала мы проехались по Псковской области, собирали грибы, и в одном месте наткнулись на волшебную поляну первый и последний раз в жизни, которая стоит перед глазами любого грибника: она вся была уставлена красными головками, мы собрали их неимоверное количество, а потом готовили на костре, так как ночевали в палатке. Все туристское снаряжение было папиным, они с мамой порой ездили путешествовать на машине, пока у него (кажется, уже на следующий год) не появится дачный участок, и путешествия на этом закончатся.

Мы несколько дней ездили по Псковской области, а потом папа повез нас в сторону Усть-Нарвы, где никто из нас не был, чтобы оттуда направиться дальше в Литву или Латвию, через Пюхтецский женский монастырь и кемпинг в Каукси на Чудском озере. В Усть-Нарве у папы был близкий приятель и бывший сослуживец Боря Гринчель, который перешел на другую работу, но хорошие отношения с бывшим начальником сохранил. Однако в наших планах было остановится на окраине Усть-Нарвы, поставить палатку на реке и попробовать там устроиться. Мы так и сделали, но невиданное обилие комаров превратили первую же ночь в кровавое побоище, и папа попросил Гринчеля устроить нас на одну или две ночи, чтобы комары не обглодали нас до скелета.

Так и получилось, дом Гринчеля показался нам фешенебельным (особенно после палатки с комарами), хозяева гостеприимными, а обед в местном ресторане «Маяк» превосходным, как и местный творог. Дом Гринчеля был на улице Паркера, если я не ошибаюсь, нам понравилось почти все, пляж, море, несмотря на мелководье, привычное нам по пляжам Сестрорецка, где жила двоюродная сестра моей мамы и куда мы часто ездили, и вообще для всей Маркизовой лужи, как называли наше побережье Балтийского моря.

Через пару дней мы поехали дальше, но в памяти Усть-Нарва осталась каким-то сверкающим, солнечным образом роскошного отдыха, на который нужно немеренное количество денег (что было не так), но следующего раза пришлось ждать более десяти лет. Мы с Танькой поженились, но Алешка появился далеко не сразу, я уже писал об этом, что Танька совсем не спешила заводить детей, и я немного недоумевал, почему она этого не хочет. Но когда ей пошел 29-ый год, я ей однажды сказал, все, я тебе сейчас сделаю ребенка, больше нельзя откладывать (я где-то слышал, что 30 лет – это граница для относительно безопасных родов у женщины), и именно так все произошло. Танька-то была уверена, что ничего не получится, гинекологи говорили ей о загибе матки, что-то еще. Но первый же раз, когда мы не предохранялись, оказался плодотворным. И она родила Алешку.

Дальше начались будни, обычные при рождении малыша, Зоя Павловна, Танина мама, приезжала помогать почти каждый день; моя мама не была столь целеустремленной, и куда реже приезжала с папой погулять с Алешкой. Но именно рождение ребенка стало причиной первых столкновений между моей мамой и Таней, особенно, когда мы первый раз приехали на несколько недель на дачу, которую Таня предварительно полностью вымыла, убрала, подготовила комнату под лестницей на первом этаже для нее с Алешкой, и мы приехали в ситуации легкого, но постоянного напряжения между двумя женщинами. Ничего особенного, но каждая тянула одеяло на себя: мама слишком настырно предлагала свои советы, Танька далеко не все из них принимала к исполнению, мама была очень самолюбива, нетерпелива, куда более эмоциональна. Холодноватой и сдержанной Таньке было с ней настолько не просто, что на следующий год она отказалась ехать на родительскую дачу. Не отказалась, конечно, для этого у неё был слишком мягкий характер, но ей явно этого не хотелось, и я принялся искать другие варианты.

Об Усть-Нарве нам напомнила мой приятельница Бэлка Улановская, которая, поговорив со своей, кажется, двоюродной сестрой, дала ее телефон, и Усть-Нарва, где двоюродная сестра Бэлки жила вместе с целой компанией много лет, опять появилась на горизонте. Без машины это было трудно осуществимо, но папа предложил, пока они живут на даче, брать его машину, только раз в сколько-то там дней привозить им на дачу продукты. 

Так мы и поступили, погрузились в папину машину, кстати, все ту же белую «пятерку», которая уже не казалась верхом изысканности, и поехали. А я потом каждую неделю ездил в Ленинград, на свою суточную смену в котельную, плюс отдавать и привозить Тане новую работу, как машинистке на Геофаке университета, и обязательно ездил к родителям, привозить им продукты.

В Усть-Нарве, где компания родственницы Бэлки Улановской нашла нам комнату в том же доме, где они все жили (Танька бы тут же сказала бы, как ее звали, как звали ее мужа, переводчика, как звали ее сестру из Москвы – кажется, Оля – но я к моему стыду не помню). Хотя без них никакой бы Усть-Нарвы не было, мы подружились, в городе виделись не очень часто, только когда они приходили на какие-то чтения или выставки, а здесь целое лето прожили одной дружной компанией. 

Дом на улице Лидии Койдула был расположен не доезжая нескольких десятков метров до международного лагеря Норус (Юность), что позволяло пользоваться некоторыми из их удобств, в частности душем. Потому что в доме, который мы вместе снимали, душа не было, не помню, была ли горячая вода, но водопровод был. Дом был огромный, им владел дед, которого мы сразу окрестили бывшим лесным братом из-за его молчаливой мрачности. Еще он ездил на телеге с лошадью, но в его доме жило семей десять, и его родственников, и нас, летних арендаторов.

В Усть-Нарве все было великолепно, только вода в море была слишком холодной, мы приехали в июне, воздух уже давно прогрелся, а вода даже на мелководье оставалась очень холодной. Дети все равно бегали по ней и пытались купаться, мы, как могли, сдерживали Алешку, но все же отвадить его от воды не могли. В результате однажды у него вспухли все железки, на шее и еще где-то на теле. Мы, очень испугавшись, повезли его к врачу в Нарве, где очень доброжелательна врачиха прописала какие-то лекарства и подтвердила, что это от простуды. «Да,- сказала Таня, — он, наверное, перекупался». – «Вы с Черного моря только что приехали?» — «Почему с Черного, здесь, у вас, в Усть-Нарве». – «Да вы что, в такой воде купаться нельзя, нельзя взрослым, простудиться нечего делать, а ребенку – тем более. Наш курорт не предполагает морских ванн, только загорать и дышать морским воздухом». Но ее благоразумные рекомендации, естественно, были оставлены без внимания, и дети, и взрослые лезли в ледяную воду, ну а в июле вода потеплела.

Однажды на тропинке к морю мы столкнулись лицом к лицу с нашей питерской приятельницей Иркой Молнер, совершенной белокурой красавицей и женой переводчика Майкла Молнера, переводившего и Лену Шварц, и Витю Кривулина. Майкл постоянно не жил в Ленинграде, только наезжал, Ирка жила – не помню, снимала или имела квартиру – где-то рядом с домом Наля Подольского на Декабристов. У Наля был один из салонов ленинградского андеграунда со знаменитым выходом на крышу, где кто только не буянил, в том числе Женя Рейн, который напившись громогласно среди ночи, обращаясь к пустынным улицам, читал стихи посвященные Бродскому. И настолько громогласно, что приехала кем-то вызванная милиция. 

Мы бывали и у Наля, и у Ирки Молнер, но, кажется, уже после того, как пересеклись на тропинке к пляжу. Вместе ходили на море, вместе загорали; Ирка была небольшого роста, очень худенькая, стильная, а раздевшись первый раз продемонстрировала огромный и ужасный бордовый шрам на животе, а поймав мой взгляд, пояснила, что это кесарево сечение. У нее были очень тяжелые роды, и она благодарна, что ее спасли. Я недоверчиво посмотрел на ее шрам, весь в каких ответвлениях и зазубринах, будто его делали тупым консервным ножом. Нравы советской медицины.

На следующее лето, мы опять решили ехать в Усть-Нарву, а так как двоюродная сестра Бэлки Улановской сказала, что они решили сделать перерыв, сколько можно ездить столь далеко (машины у них, кажется, не было), и мы пригласили своих друзей. Все еще школьных, но прошедших через последнее десятилетие второй культуры, противоречивый, но и интересный для неофитов андеграунда Клуб-81, все эти выставки и концерты Курехина.

Очень скоро пути наши разойдутся, уже в 90-х появилось ощущение, что мы смотрим на происходящие события с разных сторон. Я почти на десятилетие нырнул в наше с Мишей Шейнкером журнальное предприятие по редактированию и изданию «Вестника новой литературы», одновременно уволился из котельной и стал зарабатывать газетными и журнальными статьями. Потом стал работать на радио «Свободу», и помню, один разговор с моим приятелем детства, тем же Юриком Ивановским, который, кажется, по поводу убийства Галины Старовойтовой, сказал, что скептически относится к радио «Свобода», потому что она не хочет, чтобы Россия встала с колен. Не глупый, вполне еще совсем недавно антисоветски настроенный, он смотрел на перестройку, которую делали, конечно, в своих интересах представители все той же советской номенклатуры второго и третьего звена, но ведь для конкуренции они все-таки впустили элементы свободы в нашу жизнь. Но для тех, кто еще через десять лет станет путинистом, Россию Запад поставил на колени. Но я все равно был изумлен, не столько даже смыслом, сколько стилистикой, пропагандистским штампом без особого стеснения использованным моим другом детства, не зная, что это только начало.

Но к Усть-Нарве это имело лишь косвенное отношение. Мы были здесь еще вместе и даже не представляли, что найдутся силы, способные развести нас по разным углам. Мы жили не на ярком, но все равно почти Западе, немного отдыхая от убогого советского быта, и любили Усть-Нарву, может быть, по-разному, но все равно любили.