Беда Кремля

Оригинал текста

Интуитивно многие не сомневаются, что поражение Кремля неизбежно. Некоторые говорят: мыльный пузырь должен лопнуть. Но путинский режим — не мыльный пузырь; почему, ещё скажем. На штыках долго не усидишь — однако государственное и общественное образование, возникшее на территории России в этом веке, — не хунта и не жесткий тоталитаризм, по типу красных кхмеров или сталинского ГУЛАГа.

Я попробую разобрать силу и слабость Кремля, не предлагая ничего нового, кроме терминологии. Начнём с простого. Запад, долгое время не желавший видеть экспансионистскую природу путинского режима, вяло реагировал на его шалости, отвечая только необязательными и не очень болезненными санкциями. То есть санкции иногда приводили к существенным материальным потерям, но — к удивлению Запада — поддержка Кремля на фоне ухудшения материального положения не уменьшалась.

Понятно, что в этом процессе поддержка реваншистской политики Кремля (по реанимации величия совка в том или ином виде) и обнищание носит нелинейный характер зависимости: до определенного момента ядерный электорат (запомним это обозначение) храбрится, хорохорится, но точка обрушения здания, построенного на песке, трудно прогнозируема, но неизбежна. Почему «на песке» еще уточним.

Ведь это именно та материя, которая нам более всего интересна. Что такое в конечном итоге патриотизм, великодержавная гордость великороссов, ностальгия по советской империи и прочие вещи, которые, казалось бы, трудно пощупать, однако влияние их на реальную политику государства более чем ощутимо.

Отметим одну параллель: Путин в противостоянии с Западом опирается именно на эту материю. На другом языке это называется: брать на понт. То есть он постоянно шантажирует Запад ядерной войной, и под зонтиком этих угроз и вызванного ими страха вполне себе неядерными приемами отвоевывает все больше и больше.

Ведь все приобретённые территории и позиции — Южная Осетия и Абхазия, Крым и Донбасс, Приднестровье и Сирия — он завоевал или завладел, пугая войной. Мол, отдал приказ о ядерной готовности сразу, как только сапог российского солдата — зеленого человечка — вступил в Крым.

Как только возникает самое легкое сопротивление, скажем, желанию защищать Асадаво что бы то ни стало, как тут же на подведомственных телеканалах и из уст высокопоставленных чиновников несутся вопли о близости Третьей мировой войны и ядерной катастрофы. И получается, что экономически несравнимо более слабая страна, то есть Россия, с помощью ядерного шантажа, добивается все больше и больше. Путин, если присмотримся к карте, иногда притормаживает, но никогда не отступает.

Теперь почему я провёл параллель между поведением Кремля в его внешнеполитической, агрессивной, захватнической (пусть и не всеохватной) политике и поддержкой его населением, которое под влиянием санкций и изоляции России, беднеет, но все равно поддерживает этот экспансионизм.

В обоих случаях мы имеем дело с символическими ценностями, которые не имеют шанса конвертироваться в материальные. Хотя это звучит угрожающе академично, явсе-таки скажу: главная беда и слабость России — это опора на символические ценности, не имеющие шанса для конвертации.

В принципе, это и есть — понт. То есть жабры раздуваются, холка приподнимается, зубы оскалены, но вся эта угроза не может быть реализована. Ведь, как мы понимаем, фундамент путинской агрессии — это угроза ядерного ответа. А он не может быть реализован, так как его реализация обнулит – скажем так — ситуацию. То есть Путин как бы постоянно предлагает: давайте меряться силами по эквиваленту ядерных боеголовок. А ему вроде бы трезво отвечают, что мы в ваши угрозы и могущество не верим, давайте лучше мы будем сравнивать по экономической мощи, а вы по этим параметрам — где-то в середине второй десятки. А если сравнивать со всем коллективным Западом, то вообще — внутренняя Монголия или Венесуэла.

Однако Путин раздувает именно ядерные жабры, добиваясь под влиянием страха, который оскаленные зубы внушают, вполне реальных и перманентных уступок от Запада. В принципе так ведёт себе и его ядерный (здесь имеет смысл увидеть не переносный, а прямой смысл) электорат. Он — ядерный, так как патриотическое воодушевление точно так же держится на ядерной мощи, ибо иной нет.

Но ядерная мощь (как и патриотизм ядерного электората) — это только претензии на значительность, не имеющие возможности для конвертации. В этом (без особого желания спекулировать на ярких лозунгах) и содержится так называемая русская национальная идея: опора на символические ценности, не способные и не пригодныедля конвертации. То есть формально конвертация ядерных угроз возможна, но так она означает обнуление, уничтожение самой системы координат и способов подсчёта, то это и означает, что конвертация невозможна.

Не всегда патриотизм — мыльный пузырь, хотя это опять плохое сравнение: ценности, возвышающие в собственных глазах, но не способные к конвертации, — не мыльный пузырь. То есть они могут стать мыльным пузырём за мгновение до того, как он лопнет, но пока этого не произошло, они вполне способны сплачивать электорат вокруг тех или иных популистских лозунгов.

В чем сила и слабость символических ценностей? Сила в том, что, пока конвертация не произошла, истинную их цену определить затруднительно. Хотя понятно, что приёмы предварительного подсчета имеются, и так или иначе символические ценности обладают предполагаемым уровнем конвертации. И в этом их сила.

Не случайно, другое комплементарное обозначение для этих ценностей — сила воли(сила духа). Путин постоянно демонстрирует силу воли и пока побеждает. Но сила воли без, не знаю, силы тела — тот же понт. Однако все революции — кровавые и бескровные, все войны — мировые и гражданские, начинаются со спора по поводу символических ценностей, которые разными сторонами оцениваются по-разному. Однако без символического противостояния, которое предшествует противостоянию материальному, ничего бы не происходило.

Но здесь и главная слабость символических ценностей — если они не конвертируются в материальное преимущество на протяжении долгого периода, они если не обнуляются, то обесцениваются рано или поздно. Именно это — главная угроза, перед которой стоит Россия и Кремль с его ядерным электоратом. Если путинский троллинг, путинские угрозы не превратятся в ядерное противостояние, влияние угроз — девальвируется. А это означает крах, глобальный кризис всей системы, построенной на ценностях, не способных к конвертации.

Для ядерного электората и общества, скажем, Судного дня — любая перспектива огорчительна. Или ядерная угроза материализуется, и тогда России не будет. Или ценности, которые не могут конвертироваться, будут зримо побеждены обыкновенными ценностями, конвертирующимися легко. А, значит, русский понт, русский патриотизм, русская вера в своё мессианство и особую духовность, у которых никакой иной основы нет, тоже рухнут. Что опять же означает конец той России, которую мы пока не потеряли. России неоправданной, неконвертируемой амбициозности.

Здесь нельзя не упомянуть еще об одном важном принципиальном (хотя и с понятнымсоциальным бэкграундом) свойстве русского человека, о котором знают власти и на которое опираются. Способность гибнуть легко, за понюшку табака. Невысокая ценность собственной жизни – основа множества русских военных стратегий. На миру и смерть красна, лучше, чем от водки или простуд. То есть в регулярном, естественном порядке. Скорее всего, и эта самоубийственная беспечность – есть следствие опоры на неконвертируемые ценности. Прахом прах поправ.

Какой выбор станет окончательным приговором, я не знаю, первый вариант чреват физическим уничтожением, второй — уничтожением русского духа, бессмысленного и беспощадного. Который и есть неконвертируемое мессианство.

Помните смешную формулу, состоящую из привычных нам неконвертируемых понятий: Россия — Третий Рим, а четвёртому не бывать. То есть в случае, если планы иллюзорные сбываются, история кончается, и другие возможности обнуляются. Не бывать. Не бывать.