Выбрать страницу

Беспощадная вдумчивость Орхана Джемаля

Оригинал текста

Трое российских журналистов убиты в Центральноафриканской Республике: Орхан Джемаль, Александр Расторгуев и Кирилл Радченко. Они снимали документальный фильм о деятельности в стране российской «частной военной компании «Вагнер». Это был совместный проект Центра управления расследованиями и Расторгуева.+

По данным агентства «Франс-пресс», которое первым сообщило о гибели россиян, у убитых были пресс-карты. Они ехали со столицы республики Банги в населенный пункт Бомбари. Россия в свою очередь объяснила, что причиной убийства группы журналистов было ограбление.

Орхан Джемаль занимал проукраинскую позицию и даже называл себя «укропом».

«Крым не наш, потому что наш — это категория собственности. Крым не наш. Мы захватили его, мы им управляем, мы его администрируем, мы, может, даже деньги в него какие-то вкладываем, но он не наш — он нами украден. Вещь, которая кем-то украдена, не является собственностью этого человека, она не его. Точно так же и Крым не наш, он украинский, потому что это юридическая категория «наш — не наш», — высказался в одном из своих интервью Орхан Джемаль относительно оккупации Россией украинского полуострова.

Напомним, что Россия долгое время использует так называемые частные военные компании для интервенции в другие страны, в частности Украину. Эти структуры дают возможность Кремлю вести агрессивную гибридную войну, избегая юридической ответственности за свои действия.

КИРИЛЛ РАДЧЕНКО, АЛЕКСАНДР РАСТОРГУЕВ, ОРХАН ДЖЕМАЛЬ / ФОТО FACEBOOK


Некролог, как и любой текст, говорит не только о том, кому некролог посвящён, но и о том, кто его пишет. В посмертных отзывах на гибель Орхана Джемаля (как, впрочем, и других погибших), прежде всего, делается акцент на его храбрости, на удивляющем наблюдателей патологическом отсутствии страха.

Говорится это с ужасом восхищения, но не только. Так как это главное, онтологическое свойство погибшего, то именно оно и является причиной смерти. А раз так, то сообщающие об этой отчаянной или даже безразличной к сомнениям храбрости как бы проводят невидимую черту. Он был безрассудно смел, зато мы живы. То, что мы живы именно благодаря отсутствию у нас этого вида безрассудства, подразумевается.

Я в своей жизни встречал разных храбрецов. Возможно, вы тоже. Причём двух сортов, что понятно. Есть храбрость, грубо говоря, физическая, как у солдата или военного корреспондента, или просто у человека, столкнувшегося с жестокой дворовой шпаной в подворотне конца 1950-х. И проявляющего готовность умереть, но страха не обнаружить. И, кстати, многие умирали, смелые умирают намного чаще, первыми уж точно.

Но есть и другой вид смелости, которая совершенно не коррелируется с физической отвагой, это — смелость противостоять большинству, в каком бы обличии оно не обнаруживало себя. В виде диктата вкуса или групповых ценностей, в роли института тоталитарного общества или просто желания жить, как все нормальные люди (скажем это с возбужденной интонацией наших родителей или учителей).

Мой опыт говорит о том, что смелый и сильный физически очень часто оказывался рабом общественного мнения, и для него только на миру смерть красна. И, напротив, я встречал тщедушных и совершенно не брутальных людей, которые в трудную минуту обнаруживали такую отвагу и оставались в меньшинстве в окружении не врагов, это ещё куда ни шло, а осуждающих друзей.

В этом смысле Джемаль, что тоже бывает, был обладателем обоих родов смелости. И скажу сразу, его смелость репортёра, мне, безусловно симпатична, но только потому, что он демонстрировал и другой вид храбрости: не боялся противостоять диктату среды. Хотя и это не было для меня самым важным.

Думаю, многие встречали отчаянно храбрых, но при этом обезоруживающе глупых. Или не умеющих артикулировать сложные вещи. Или не могущих обуздать эмоциональность. Такая комбинация вполне реальна, недостаток, как мел на рукаве, подчёркивает достоинство.

Я не буду говорить, что Джемаль был умным (слишком долго определять, что это такое), но он, как комментатор (а именно в этой роли я его слушал на «Эхе»), был кропотливо последователен и не противоречил своей позиции, мне симпатичной.

Не во всем, конечно. Скажем, его каноническое для правоверного верующего неприятие гомосексуализма, мне было чуждо и удивительно, заставляя пристальнее вглядываться в него, ища другие приметы архаичности; но религия для того и существует, чтобы вводить в искушение сомнением. Однако о российской политической реальности он рассуждал с той степенью отчетливости и жесткости, которую допускала цензурная политика радиостанции.

Иногда казалось, что он переходит черту разрешённого Венедиктовым, и получит-таки чёрную метку. Но нет, появлялся опять, и вновь говорил с той беспощадной вдумчивостью, которою не позволяли себе другие.

О чем речь? Он, собственно говоря, оценивал происходящее, как это делали и все другие приглашённые головы. Только оценка Джемаля была беспощадно подробнее и радикально последовательнее, но при этом не грешила декларативностью, а оставалась в рамках корректного рассуждения.

И все же, сравнивая Джемаля с другими, я отдавал ему предпочтение именно за соединение вдумчивости и беспощадности. Беспощадности как мерила точности, и беспощадности, как ориентира политической оценки. Он, возможно, единственный говорил — иногда прибегая к той или степени фигуральности, а иногда и почти открыто — о необходимости войны. Не войны между группировками в ЦАР или войны между Асадом и повстанцами, а войны между режимом, захватившем власть в России вместе с многочисленными коллаборационистами, этому режиму помогающими, и теми, кто этот режим не приемлет. По разным, кстати, причинам. Джемаль рассуждал, конечно, не договаривая до последней точки, так как это точка могла оказаться в области интересов карательного российского правосудия, но говорил именно об этом: о том, что без наказания нет преступления, без крови от этой болезни не вылечиться. Он говорил это в рамках рассуждений о тех или иных российских проблемах, но его определенность в анализе и верность своей позиции была крайне решительной. А говоря на языке некролога — отчаянно смелой.

Я не знаю, как определить эту политическую позицию, мне близкую. В политическом ассортименте сегодняшний российской политики такой позиции точно нет. Возможно, ее вообще нет. Какой-то вид анархизма, без безумств и отрицаний. Но если говорить о прошлом, истории, я думаю, народовольцы или эсеры были ему тоже близки.

Конечно, Орхан Джемаль был не либерал. Он был радикалом, сдерживающим себя под уздцы. Причём не потому, что либерализм плох сам по себе: не плох, как и неплохи многие либералы, просто в современной ситуации это вряд ли чему-то поможет, кроме как карьерному росту или просто частной жизни. Как и любое дистанцирование от проблемы.

Эти идеи крайне непопулярны в российском обществе, которое сегодня, воздавая почести погибшим, отмечает их отчаянную смелость, про себя додумывая: поэтому они мертвы, а я жив. Горе со слезами потаённой радости. Но кому-то стоит формулировать на грани фола и тролить чувство исторического самосохранения, балансируя на опасной границе полной определённости, и делать это не на митинге, а в простом рассуждении о жизни за окном. Джемаль делал это, не боясь остаться в одиночестве. В нем, именно в нем он остался.

Персональный сайт Михаила Берга   |  Dr. Berg

© 2005-2024 Михаил Берг. Все права защищены  |   web-дизайн KaisaGrom 2024