У нового фильма Певчих и ФБК про Невзлина, готовившего нападения на Леонида Волкова, Ивана Жданова и жену экономиста Миронова за нелицеприятную критику ими Ходорковского просматривается два уровня последствий. Понятно, что на всю либеральную оппозицию брошена не просто тень, не просто пятно, как говорил Василий Иванович Чапаев про Красную армию. Оппозиция теперь стала легко (или куда более легко) достижимой для дискредитации путинской пропагандой. Посмотрите, скажет Соловьев или Киселев с Марией Захаровой в парном конферансе, они сами заказывают друг друга, они пауки в банке, они бесчестны и у них кровавые мальчики в анамнезе. И это правда, что подтверждает независимая проверка таких вполне авторитетных персон как Христо Грозев и Роман Доброхотов, подтвердивших подлинность переписки Невзлина с организатором покушений.
Но есть и второй, казалось бы, куда менее понятный уровень, вытекающий именно из того обстоятельства, что – это правда, что именно Невзлин готовил три (из пока доказанных, их безусловно может быть больше) преступлений, но это тот случай, когда самая неприятная и самая ужасная правда лучше прекраснодушных отговорок и попыток навести тень на плетень.
Увы, это тот двужильный провод, который теперь будет всегда вместе: да, то, что Невзлин – о нем чуть-чуть ниже, — безжалостный и охуевший от безнаказанности убийца и преступник будет неразрывно с тем, что о его преступлениях знал, как доказала Певчих, на месяц раньше, чем ФБК, Ходорковский. Знал о том, что все три преступления заказал его друг и брат по музам, по судьбам Невзлин. И как не хочется (или не хотелось буквально вчера) верить, но обвинения Невзлина в убийстве мэра Нефтеюганска Петухова и покушения на еще одного врага Юкоса, главу австрийской нефтяной компании Евгения Рыбина и убийство его водителя, почти наверняка обоснованы. По крайней мере, они сегодня представляются куда более обоснованными, чем три дня назад, когда они имели статус путинской спецоперации по преследованию политического оппонента Михаила Ходорковского. И если эти убийства заказывал Невзлин, вероятность, что Ходорковский об этом не знал, примерно равна нулю.
Пару слов о Невзлине. Я знаю этот тип людей, как и по пространному опыту в восточных единоборствах, знаю людей очень сильных и умелых, способных, как говорят в боевиках, убить пальцем. Они никогда (нет, иначе), я никогда не встречал среди них развязных хамоватых психопатов, они выдержаны и спокойны, потому что первое, что с большой долей вероятности узнают от своего тренера: если можете уклониться от столкновения, вы должны это делать, потому что ваши руки – оружие, способное убивать, а вам нести за это ответственность. Но Невзлин, который за эти годы отметился несколько грязными и публичными скандалами, когда он на съездах оппозиции набрасывался с матом и пеной у рта на тех же представителей ФБК, которым потом начнет присылать убийц, или, не знаю, Илью Пономарева (и только за одно – за критику, вполне корректную – Ходорковского). Невзлин это тип приблатненного олигарха, просто человека, неспособного не то, что подраться, у него только есть что арсенал из бесчисленной охраны и нескончаемых финансовых ресурсов, как результат той же приватизации. Он как Жирик смел за счет других, и именно поэтому неизмеримо жесток, если тебе самому надо воплощать в жизнь свои амбиции и свои угрозы, ты двадцать раз подумаешь, не получишь ли ты в харю за свое хамство и жлобство.
Но как бы ни была очевидна ситуация вокруг Невзлина, куда важнее то, что произойдёт с репутацией Ходорковского, человека куда более тонкого, умного и осторожного, но повязанного той же процедурой приватизации и залоговых аукционов, которые не просто как Храм в Петербурге — на крови, они были невозможны без крови. И этот не окончательный, конечно, но существенный и почти сокрушительный урон для института российских олигархов и той приватизации, из которой вышли Путин, Сечин, Невзлин, Ходорковский и другие.
Конечно, существует вариант, что Невзлин для Ходорковского этот такой же цепной пес как Кадыров для Путина, вроде бы без лести предан, но действует на длинном поводке и убил Политковскую, Немцова и других как бы по собственному почину, а не приказу начальника. Но что от этого меняется?
Что делать: те деньги, на которые все эти десятилетия существовала либеральная оппозиция и во многом существует до сих пор – грязные, это можно было подозревать, доказывать это теоретически, теперь это доказано практически, на примере из двух пальцев, и почти наверняка – или очень вероятно — будет доказано уголовно, в виде перспективного следствия и суда.
Легко ли нам от этой правды, не оставляющей почти никаких иллюзий о том, кто платит за весь этот базар и зачем? Нет, лучше знать ужасную правду, чем тешить себя прекрасной ложью. На мой вкус, по крайней мере.
Война, тем более страны большой против небольшой или намного меньшей, война жестокая, почти тотальная, с уничтожением всего живого и жилого, встречающегося на пути, провоцирует удобное сведение ее к противоборству добра, которое жертва, и зла, представляемого агрессором. Предводителем зла становится глава государства-агрессора, тем более что он, Путин, действительно ответственен за все или почти все жестокое и бесчеловечное, творимое на этой войне. И попытка увидеть, разглядеть нюансы, важные уточнения или добавления приобретают в публичном пространстве характер оправдания агрессора по ложному принципу: сначала надо победить зло, а потом разбираться в оттенках его и деталях. Но на самом деле при таком обобщении теряются важные и принципиальные вещи, имеющие отношение к началу войны, к поддержке ее со стороны населения или общества страны агрессора, а главное – к пониманию и уточнению того, что и почему все происходит именно так.
Потому что именно такое упрощение и вроде как естественное обобщение не только путает или затемняет причинно-следственные связи, но и мифологизирует то, что остается реальностью, не смотря на все мифологические интерпретации, для войны как бы естественные. И здесь есть два центральных момента, и я начну с представляющегося мне центральным, хотя по времени он является вторым. С попытки страны-жертвы, Украины (с молчаливого согласия и даже поддержки ряда влиятельных сторонников Украины в Европе и Америке) распространить ответственность за войну на всех жителей России. И этой интерпретации официально дал начало украинский президент Зеленский уже в мае 2022, заявив, что россияне, какие бы они ни были, ответственны за эту войну, странам Европы надо выслать их всех обратно в Россию, пусть идут на Кремль и останавливают войну хоть голыми руками. И это не было только эмоциональным всплеском, потому что превратилось в последовательную политику преследования всех тех, кто был связан с Россией по принципу гражданства или языка, даже если носитель этих качеств выступал против войны и Путина, бежал из России в знак протеста против войны или был многолетним оппонентом путинского режима.
Руководимые и направляемые из администрации украинского президента летучие отряды срывали или пытались сорвать любые выступления российских оппозиционеров или культурно-значимых персон в Европе, они подвергались шельмованию, их после протеста украинцев исключали из списка участников конференций и просто более-менее знаковых событий.
Одновременно в рамках интерпретации войны – не как колониальной войны путинского режима против молодого украинского государства, отстаивающего свою независимость, а как войны русских-орков против свободолюбивых воинов света, закладывались основы ошибочных экономических санкций, которые из инструмента правильного и умного давления на агрессора с целью уменьшения его поддержки обществом и умаления его силы превратились в инструмент мести и возмездия всем россиянам вне зависимости от того, поддерживали они войну или противостояли ей. В минусе миллиарды и существенная мягкая сила, стоившая Украине тысячи жизней и миллионов беженцев.
Я здесь не буду подробно говорить, что во многом это было в рамках давней и недобросовестной конкуренции между украиноязычными и русскоязычными украинцами в попытке оттеснить последних на второе и заведомо опороченное принадлежностью к стране-агрессору место.
И хотя идея коллективной ответственности юридически ничтожна и не может быть принята судом ни одной цивилизованной войны, именно такая интерпретация стала основой, доминирующей рамкой понимания происходящего по принципу, ведь они не прекратили эту войну, значит они все виноваты. А то, что неправильно ориентированные санкции и несправедливо распространяемые упреки не уменьшали силы режима и его поддержку обществом, а усиливали его, приносилось в жертву сладкой мести за многолетнее имперское превосходство русских и всего русского над украинским, но послужило дурную службу идее украинской независимости.
Но здесь нужно сказать о еще одном аспекте поддержки российским обществом (реальном или молчаливом, вынужденном или осмысленном) путинской войны, и это второе важнейшее упрощение, которое привело и продолжает приводить к усилению, а не ослаблению поддержки войны.
Характерно, что и сам Путин начал войну со своего ошибочного упрощения и обобщения, что борется против украинского нацизма и защищает русских на Донбассе, которых злой нацистский режим решил уничтожить, хотя до начала войны уровень украинского национализма, действительно порой принимавшего уродливые формы в виде борьбы против русского языка как языка имперского подавления, сама Украина вряд ли была более националистически ориентированной, чем та же Венгрия или балтийские страны с победившим в них государственным этническим национализмом. И это вполне вставало в ряд с идеями немецких, итальянских или французских правых, трампистов в США или самооправдания такого вполне националистического лидера как Муди в Индии.
Это точно не оправдывало никакой войны, даже если тысячу раз повторять, что Путин пытался оправдать свою агрессию тем, что Америка делала еще более неприглядные вещи (и действительно делала), но одни ошибочные стратегии не оправдывают другие, якобы ими спровоцированные. И даже пресловутая война против Милошевича была принципиально иной, потому что Милошевич запустил войну и репрессии против тех республик, которые решили выйти из состава Югославии, и действительно творил акцентированную и масштабную жестокость в промышленных масштабах.
Однако если у начатой Путиным войны нет резонных оправданий, то у причин поддержки этой войны российским населением такие оправдания и объяснения есть. Об этом боятся говорить российские либералы-эмигранты, хотя открыто говорят в странах так называемого Глобального юга, что в многослойной войне России против Украины есть слой территориального спора. И многие русские, пропуская мимо ушей пропагандистскую лабуду об украинском нацизме, вполне отчетливо видели, что те земли, которые Украина называет своими, некогда и даже совсем недавно принадлежали России с ее географическим патриотизмом по принципу того, что территории если не защищают, то замедляют продвижение врага, если он нападает как Наполеон или Гитлер.
Стоит напомнить и позицию Анатолия Собчака, политика либеральных и просвещенных взглядов, который на своей знаковой пресс-конференции в 1992, то есть сразу после победы демократии в России, заявил, что спор о принадлежности, в частности, Крыма является реальным. Что при нормальном и цивилизованном разводе после распада СССР нормально, если уходящие республики уходят с территориями, с которыми они некогда вошли в состав СССР. А вот если уносимые с собой территории больше, чем были при вхождении, то это должно по идее стать предметом переговоров. Он принципиально отверг войну, как способ решения территориального спора, но сам спор от этого не перестал быть реальным. Однако от обсуждения этих проблем украинские власти и тогда и потом принципиально уклонялись.
Оправдывает ли это начатую Путиным войну? Нет. Объясняет ли ту существенную или молчаливую поддержку войны со стороны россиян – да. А вот стыдливое умолчание этого превращения российского населения в повязанных кровью рабов и дебилов – полностью на совести российских либералов, которые, выслуживаясь перед украинской аудиторией и властью тех европейских стран, куда они релоцировались, это огромное позорное пятно на репутации.
Сказал ли я обо всех упрощениях в интерпретациях войны, которая, конечно, не является войной русских против украинцев, не войной орков-рабов и имперцев против украинских рыцарей свободы, война остается агрессивной и преступной, но в ней есть нюансы – не факультативные подробности, а основы смысла, без которого и война и мир и общества (оба) превращаются в удобные мифы, совершенно не совпадающие с реальностью.
Чисто поведенчески и физиогномически Дуров мне чужд: позер, избалованный представитель золотой молодежи из статусной семьи, его либертарианские взгляды а-ля русский Маск (как и сам Маск) идейно мне враждебны. Но это или не имеет или имеет совсем поверхностное значение для оценки столкновения его как создателя Телеграма, с французской Фемидой. С демократией макроновской Франции в ситуации очень острого кризиса власти для самого Макрона, проигравшего два тура важнейших выборов и испытывающего огромные трудности при формировании следующего правительства. Но и это всего лишь обстоятельства, в рамках которых французское правосудие решило самоутвердиться в столь сложной и щекотливой области как уровень и характер свободы социальных сетей.
Конечно, есть ряд подсказок: если руководитель государства (практически дословно повторяя Путина) заявляет об отсутствии политики в решении задержать и предъявить обвинения Дурову как создателю и руководителю мессенджера с миллиардом подписчиков, это лучше всего говорит об обратном. То, что очевидно, не нуждается в подчеркивании, если вы что-то педалируете, вы не уверены, что педали будут крутиться самостоятельно.
То же самое касается утверждения о независимости французской юридической системы, если она независима, она не нуждается в избыточной рекламе. Более того, французская система права действительно во многих рутинных аспектах независима, то есть независима там, где работает в рамках прецедента, то есть повторяя то, что делала раньше. Но случай Дурова и вообще проблема уровня и характера свободы социальных сетей к этой рутине не относится, а представляет собой правовую целину, где просто непаханое поле проблем.
Но и этого мало. В свое время Пьер Бурдье, французский авторитетный социолог, сравнивая капиталистическое и социалистическое общества (последнее, казалось бы, вообще всегда вариант автократии или диктатуры) находил в них важную и общую деталь конструкции. Оба общества — иерархические, то есть не только построены по принципу иерархии, но не обладают способностью не повторять эту иерархию в любом своем фрагменте.
Эта иерархичность, то есть зависимость от вышестоящих, конечно, проявляется в праве, но это может быть затушевано уже указанной рутиной, инерцией, когда те или иные решения попадают не только под чиновничью иерархию, но и иерархию инерции, рутины, когда инерция оказывается сильнее, чем власть чиновника. И очень часто так происходит именно в уголовном праве или при разрешении трудовых и политических споров, но не в случае совершенно новых проблем социальных сетей.
И здесь французское право, как мы видим, мгновенно оказалось вне иерархии прецедента и наоборот под действием чиновничьей иерархии. Потому что обвинения, предъявленные Дурову, не имеют правовой базы, они выглядят как субъективные, практически не имеющие шансов быть подтвержденными в рамках конкурентной судебной процедуры.
Несколько слов о том, почему основной массив российских либералов-эмигрантов, как и в случае со своим восторженным украиноцентризмом, пытаются бежать впереди паровоза и быть святее папы римского. От неуверенности, от шаткости своего положения, от зависимости от европейских властей, спорить с которыми они не в состоянии (особенно после инцидента с телеканалом «Дождь» в Латвии). Они новички, фрешмены западной жизни и предпочитают перебарщивать с законопослушанием, чем ставить себя под новый удар.
Более того, в свое время, более десяти лет назад я написал серию очерков «Западник на Западе», где попытался рассмотреть эту проблему – взаимоотношений русского западника, приезжающего на Запад и открывающего для себя то, что его умозрительный и во многом пропагандистский Запад не совпадает с реальностью. А дальше все дело в интеллектуальной честности и последовательности, если сил на противостояние нет, то западник продолжает транслировать эти навязшие в зубах возражения, наиболее характерные в устах прямодушного Шендеровича: а вот представьте, могло ли это (какое-нибудь российское и путинское мракобесие) пять минут просуществовать в Норвегии или Швейцарии? И трезвый голос того же Пьера Бурдье здесь будет не на стороне наивного западника, пытающегося отстаивать свои утопические представления о Западе на этом самом Западе, далеком от утопии примерно так же как Россия, но только с другой стороны.
Можно было бы посочувствовать нашим либералам-эмигрантам – эмиграция не только здесь не сахар, а тяжелая болезнь, выйти из которой таким же как раньше не удается практически никому. Но статусные либералы навязывают свою ложную систему ценностей, построенную на благоглупостях и поверхностности своего опыта, и заставляют часть российского общества, самоопределяющегося во время войны и диктатуры на родине, путаться даже там, где это излишне. Мы и так живем в ситуации чудовищного напряжения, которое реально, в отличии от большей части воззрений эмигрантских лидеров общественного мнения, которые опять слепые вожди слепых.
Споры об аресте Павла Дурова и его Телеграме как всегда поляризуют российское общество, склонное к максимализму на всех своих полюсах. Можно отметить, что за Дурова, вспоминая как он яростно противился российской цензуре, когда путинская власть решила его обломать (что особенно контрастно по сравнению с тем же неизмеримо более богатым Ютубом, который и пальцем не пошевелил для сохранения своих инструментов свободы), вступается та же команда Навального в лице, например, Албурова. А вот клянут Дурова и то, что Телеграм используют русские военные в Украине, те, кто знают, перед кем выслуживаться, как всегда лучше встать на сторону сильного и как зарабатывать символический капитал на пустоте.
Ну а если не упрощать? С чем сравнить мессенджер? Можно подумать, что мессенджер – это часть речи. Один скажет: я тебя люблю, милая. Другой: я тебя отдрючу, сучка. Можно договориться о составе альманаха «Аполлон», можно о том, чтобы ограбить банк на Тверской.
Одновременно, мессенджер – часть языка, диалект. То есть язык с локальным акцентом. На нем может разговаривать Ленин, партия, Боратынский, Вася Филиппов, но подвергать его рестрикциям за то, что кто-то ботает по фене, примерно то же самое, что хлестать проточную воду.
Еще мессенджер — библиотека, не обязательно Вавилонская, но крупная такая, как Салтыкова-Щедрина на углу Невского и Садовой при совке, потому что в ней был спецхран, куда я попал еще школьником, получив приглашение в отделении на Краснопутиловской. Можно выкатывать претензии, что там хранится Кодекс строителя коммунизма, «Малая земля» Брежнева, Лука Мудищев, Mein Kampf , номер журнала «37», одно не исключает другого, потребности разнятся. Конечно, библиотеку можно закрыть, часть фондов перевести в малодоступный отдел в подвале, сжечь, полагая ее излишней по том или ином переломе. Можно попытаться объявить язык вне закона, потому что на нем Путин отдает приказы Герасимову, Кириенко строит свои каверзы, а мы с вами мыкаемся, пытаясь сказать пару слов без пролета в пафос или пустоту.
Еще мессенджер – игра. По большей части банальная, порой рисковая, находящаяся вне закона, публичная или вполне приватная, выдумать игру, в которую станут играть, отдавая ей предпочтение среди прочих, сложно и почти невозможно. Одни ставят здесь деньги, другие репутацию, третьи чужие жизни, но игра – это не более чем правила, отчасти объявленные, отчасти угаданные. С утра садимся мы в Телегу: мы рады голову сломать и, презирая лень и негу, кричим: пошел, ебена мать.
Август в Новой Англии выдался не такой жаркий, как обычно, ночью порой 12-13 и днем даже при высокой температуре сносно. Я пропустил месяц по причине того, что отходняк от поездки на кораблике по Средиземному морю оказался долгоиграющим и надоедливым. Я, кстати, проходил по тому же маршруту, где на днях затонула яхта около Сицилии, но у меня осталось обманчивое впечатление, что Средиземное море – это такая Маркизова лужа только на юге.
Среди других проблем: в Кембридже, на Central Square, где местные бомжи вальяжно отдыхали на скамейках, как всегда напоминая русские привычки бедных – все снесли, заасфальтировали в ноль, и теперь здесь неожиданно пусто. И куда перебрались мои модели, я пока не нашел. Скорее всего, это в рамках борьбы с наркотиками, так как это было намоленное для нариков место, но среда homeless заметно поредела, хотя стада туристов бродят и пасутся на одних и тех же маршрутах. Мне импонирует повторяемость и ритмичность – она позволяет представить себе мир без нас, который на удивление будет практически таким же: отряд не заметит потери бойца, как бы бойцу не мешали самомнение и эгоцентризм.
В Кембридже разговорился с одним знакомым бомжом, который на этот раз отказался фотографироваться, зато угостил меня беседой на темы России, KGB, опасной роли Путина в мире, а сам сидел в облаке аммиака в окружении моря разнокалиберных пакетов, как в парадной Вити Кривулина на Петроградке. В основном, фотографироваться отказываются женщины, тщательно препятствующие появлению в пространстве компрометирующих фотографий, где они не фотогеничны, и те, кто боится, что вы — представитель властей и будете использовать их снимки для лишения их каких-то бенефитов. Но не власть я по крови своей, и со мной они равны, потому что я там, где социум сконцентрирован до его исчезновения, потому что бездомные – это уже мир почти что физический, без амбиций и того, что воду делает отличной от надежд на славу или успех, здесь все это уже не в минусе, этого просто нет. Один день под солнцем, не более.
Определить информационную или аналитическую пропаганду (пропаганду в виде комментария) одновременно легко и трудно. Трудно, потому что очень часто информационные или аналитические продукты выглядят вполне профессионально. Более того, они исходят от авторов с репутацией, крепким образовательным бэкграундом и вообще неглупых людей. Но все равно почти всегда на выходе мы имеем дело с пропагандой, пусть и умелой.
И критерий оценки довольно прост – если вы, описывая войну, агрессивную и начатую одной стороной, не критикуете вторую сторону, сторону жертвы, то вы воспроизводите канон пропаганды. То же самое при описании внутренних проблем страны-агрессора: если вы описываете ее как сборище преступников, трусливых и полезных идиотов, если вы убедительно не раскрываете причины поддержки авторитарного или тоталитарного лидера, начатую им войну, то все, что вы говорите, несмотря на подчас интересные подходы, факты и отдельные соображения, — пропаганда.
Понятно, что изначально российская эмигрантская пресса оказалось в непростой ситуации. Эмигрировав из России в самом начале войны, отчасти в знак протеста, отчасти спасая себя и свои семьи, многие известные журналисты, аналитики и просто медийные персоны оказались в подвешенном состоянии. Подчас не имея второго гражданства и не желая (или не имея возможности его получить, например, при эмиграции в Израиль, что более чем сомнительный выход), либералы-релоканты мгновенно попали в зависимость от доминирующей правительственной позиции тех стран, в которых они оказались.
А если говорить о наиболее территориально близких к России странах Балтии, то они изначально занимали проукраинскую позицию, основанную на давней истории ненависти и страха перед Россией. И, как правило, не позволяли бывшим российским журналистам делиться объективной информацией, как это произошло с тем же Дождем, попытавшимся заниматься не пропагандой, а информацией. Или, что точнее, соединять информацию с пропагандой в зависимости от ситуации. И тут же вступили в противоречие с политикой балтийской страны, которой, кроме антироссийской, антиимперской пропаганды, выставляющей Россию и ее граждан как жестокого и глупого агрессора, ничего другого не позволялось.
То есть, покинув Россию в знак протеста против навязываемого государственного конформизма, они очутились в ситуации, где от них требовался практически такой же конформизм, только с другим знаком.
Среди легких и очевидных признаков того, что перед нами не информация или аналитика, а пропаганда, есть несколько мнемонических правил. Например, когда Россию, начавшую агрессивную и жестокую войну, именуют злом, воплощением зла, полюсом зла, что по словоупотреблению и коннотации подразумевает, что противостоит злу добро. И, значит, можно не тратить время на доказательство того, что перед нами противостояние добра и зла, и можно просто ограничиться одним вырванным из контекста примером, скажем, жестокости или варварства, чтобы махнуть рукой и пригвоздить: это сущий ад и вопиющее зло.
Почему это пропаганда? Потому что разделения чего-либо на добро и зло принадлежит теологии, религиозной догматике с ее черно-белой картиной двух миров, что противоположно аналитике или добросовестной информации с ее вниманием к оттенкам и деталям. Но разве начало агрессивной войны – не зло? Ну, если пользоваться таким ярлыком как метафорой, то зло, но никак не большее, чем все те войны, которые устраивали практически все империи перед окончательным развалом с желанием предотвратить его.
То есть война Путина — агрессивная и жестокая, но никак не более агрессивная и жестокая, чем война Франции в попытках удержать Алжир и Вьетнам, Англии – Индию и многие из своих азиатских колоний, Португалии в Мозамбике и Анголе, США, которые вообще входили в Латинскую Америку как на свой задний двор каждый раз, когда им не нравился политический тренд той или иной страны с ее часто левым поворотом. Но небрежно определяя, что Россия или путинский режим – это просто зло, практически ни один аналитик или ньюсмейкер не ставил ее в ряд с другими империями, проливавшими никак не меньше крови в желании не допустить независимость колонии, о ней возмечтавшей.
Есть ли разница между войной путинского режима с войнами тех же Франции, Англии или США? Если и есть, то временнЫе: те войны были в прошлом веке, а в этом как бы считается, что это уже архаика (и это архаикой действительно является). Плюс разница культурных стереотипов, у православия, увы, куда отчетливее государствоцентричный тренд и пренебрежение к индивидууму, личности, ценность которой на практике растворяется в преобладающей ценности государства. Однако если аналитик или ньюсмейкер не делает этой оговорки, не ставит агрессивную и жестокую войну России в один ряд с другими жестокими и агрессивными колониальными войнами прошлого, а просто цепляет ярлык – голимое зло: значит, перед нами пропаганда.
Не менее важно утончение, касающееся и второй стороны конфликта, Украины, против которой путинский режим и начал войну, стремясь загнать ее обратно в имперское стойло. Потому что начала войны – это преступление Путина, но ведение войны – это то, что творится с двух сторон. И если журналист или аналитик описывает исключительно зверства российской армии, но не упоминает военные преступления украинской, перед нами пропагандистский пирог с фальшивой начинкой.
Среди аналитиков и обозревателей, неизменно упоминающих не только российские военные преступления, но и военные преступления украинской армии, например, Руслан Левиев. Каждый раз, когда украинская ракета прилетала в жилой дом на Донбассе или Белгороде, он вместе с анализом того, откуда прилетала ракета, точно ли она украинская, а не российская, говорил о военных преступлениях, вызывая ярость среди проукраинских патриотов, настаивающих на том, что, раз войну начала агрессивная и жестокая Россия, все действия Украины заведомо оправданы, ибо она жертва. Но правила ведения войны не разделяют военные преступления на преступления жертвы или агрессора, что косвенным образом признала сама Украина, ратифицировавшая статут Международного уголовного суда с оговоркой, что в течение 7 лет отказывается рассматривать обвинения в военных преступлениях украинской армии, что свидетельствует о том, что украинское командование знает об этих преступлениях, но скрывает и покрывает их. А когда это становится достоянием гласности, громогласно заявляет, что проведет расследование, вот только ни одно из них так и не доведено до конца.
Мотивы для того, чтобы никогда не обращаться к Украине с критикой, а говорить только о непрерывных преступлениях России, которая их совершает, как и совершила главное из них, начала войну, перешла своей армией границу суверенного государства, превращает любое информационное или аналитическое сообщение в пропаганду. Среди тех, кто решается все-таки критиковать Украину есть всего лишь несколько украинских спикеров, среди которых я бы прежде всего назвал Андрея Баумейстера и отчасти Алексея Арестовича (почему Арестовича – отчасти, потому что сам язык Бурмейстера практически полностью аналитический, а у Арестовича по большей части публицистический с аналитическим, конечно, бэкграундом, но и разница очевидна). Как и то, что оба вынуждены были стать эмигрантами и критикой действий украинских властей занимаются из-за границы.
Я не упомянул другие аспекты украинской политики, которые достойны критики, на которую тотально не решаются российские обозреватели и публицисты, а именно языковая политика украинских властей, ставящих практически вне закона (или всячески унижая и третируя) язык почти трети своего населения, причем никак не менее патриотического, чем украиноговорящие граждане. Не менее достойна осуждения попытка навязать статус коллективной вины (или ответственности при всей терминологической разнице) всему российскому населению: как тем, кто в знак протеста против путинской войны покинул Россию и выступает против войны, так и тех, кто находится внутри страны и не может или не хочет возвышать голос против режима, резонно опасаясь репрессий.
Я уже не говорю о том, что для многих их них, частичная или полная, вынужденная или сознательная поддержка войны – это их уверенность, что в ее основе лежит спор за территории, на которые, по мнению доминирующей части российских граждан, Россия имеет право претендовать. И каким бы спорным это мнение не казалось другим, анализируя поддержку действительно жестокой и агрессивной войны, которую нельзя была начинать, даже если вы не согласны с нынешним территориальным делением двух стран, не упоминать этого, изображая всех русских безликими рабами, имперцами и заслуживающими уничтожения или наказания безвольными сторонниками войны, — пропаганда, позорная для тех, кто подменяет ею аналитику и информационное свидетельство.
Пропагандой по преимуществу является и информация с западной стороны. Почти все в правительственных или официальных сообщениях, так как в них естественным образом никогда не критикуется Украина; и потому что не упоминается один из важнейших мотивов войны – принципиальная поддержка всего, что ослабляет геополитического противника, Россию. Я не обсуждаю резонность такой стратегии, во многом она оправдана, но не упоминать об этом, погружая конфликт между свободолюбивой Украиной и агрессивной Россией только в интерпретацию имперского и великодержавного комплекса последней – пропаганда.
Максимально выходят за пределы пропаганды аналитические и информационные обьзоры ведущих правозащитных организаций, фиксирующих преступления и нарушения правил ведения войны с обеих сторон, что делает их по сути фигурами нон грата в обеих странах. Журналистские материалы ведущих западных газет и информационных агентств существуют на грани между информацией, аналитикой и пропагандой, так как уровень профессионализма не позволяет не обозначать проблемные точки, но общий же тренд не позволяет раскрывать их в полной мере.
Повторим: не ставя под сомнение агрессивный и преступный характер войны, начатой путинским режимом, стоит отдавать отчет, что почти все эти милые и известные нам десятки лет российские журналисты и комментаторы вынужденно или сознательно подменяют свою работу голимой пропагандой, ведущей не к выяснению истины, пусть ее и выяснить затруднительно, но можно хотя бы стремиться, а к ложной и односторонней картине того, что является войной, жизнью и историей. И не зло с добром борется на экране нашего монитора, а самооправдания, архаические интерпретации, ложные уподобления, тотальное умолчание и попытки свалить все шишки на противоположную сторону. Увы нам.
