Начерно, шепотом

Сказать, что эмиграция (даже такая невольная, как у меня) выводит человека на чистую воду, было бы преувеличением. Но какие-то частности обнажаются, типа подгоревшие провода при скачке напряжения. И не в общем котле, где после варки такой крепкий бульон, что морковку от свеклы отличаешь только во рту.
 
Я это к тому, что лишь в Америке окончательно ощутил, что я — без почвы, без рода и племени, и это неслучайно. Не национальность, которую обрели многие шедшие этой узкой тропкой до меня, не мистика (точнее — мистификация) крови, а то, что было и так понятно: язык и культурные предпочтения — не кожа, а внутренние органы, получаемые в пакете с прочитанным, долгой жизнью на одном месте и попытками осмысления. И чем хуже дела на родине, чем неприличнее быть к ней причастным, тем отчетливее это неприличие я ощущаю своим, как запах позавчерашних трусов.
 
Иногда я себя успокаиваю тем, что три поколения до меня прошли сквозь гимназии, университет и атеизм, потеряв по пути обрусения язык предков, религиозный пафос и чувство крови. Мне досталась эстафета и инерция: говорить, писать, ебать и печаловаться по-русски, оттененная социальной индукцией, навязывающей тебе вину в виде липкой дворовой присказки: жид-жид по веревочке бежит. В России память о том, что ты, по общему мнению —  чужой, была какой-то игрой в испытание, мучительной в детстве, трудной в юности, не лишенной приятности в молодости; в эмиграции она почти сразу растворилась в киселе куда более густой чуждости, поджидающей любого приезжего на границе лингвистических способностей.
 
Многие потянулись к общности, которая очевидна. Я предпочел отказаться даже от того, чем владел. Не могу сказать, что мне понятны мотивы выше написанного: хвастаться особо нечем, горевать всем давно невмоготу. Как безродный космополит, ненавижу национализм, мессианство, богоизбранность, считая все это иллюзией. Но быть в глубокой жопе — в этом что-то есть.