Нечего на зеркало пенять
При всей симпатии ко Льву Пономареву его протест против намерения ликвидировать «Мемориал» совершенно наивный. Не говоря уже о попытке отделить бояр-опричников из силового блока от царя-батюшки, и самого царя-батюшки периода прекрасной политической юности, когда он вроде как осуждал репрессии, от сегодняшнего Путина, вроде как предающего идеалы прошлого, но невольно, так как «чекисты прижали Путина к стене скорби»: эта простота, что хуже воровства.
Вообще ситуация с переходом репрессий, так сказать, холодного типа, когда репрессии выверены, пугливы и осторожны, к горячей фазе, когда репрессии валятся как снег на голову или лед с очищаемой крыши, в этой ситуации к самой власти, осуществляющей репрессии, вопросов куда меньше, чем к тем, для кого это оказалось громом среди ясного неба.
Понятно, можно упрекать власть, как это делает Пономарев, мол, вот же вы были вполне нормальными и осуждали то, что осуждают все нормальные люди, а потом словно забыли свои слова и под давлением обстоятельств из стеснительного пролетария во власти стремительно превратились в обыкновенного диктатора, разве что пока не решающегося сформулировать свои цели со всей определенностью. Или пока не видящего в этом смысла.
В некотором роде почти все общество, по крайней мере та ее часть, которую можно назвать постсоветскими либералами, солидарно со Львом Пономаревым и упрекает Путина за то, что он обещал или подразумевал одно, когда только входил в воду власти, пробуя ее пальцем ноги, а когда окунулся с головой и ощутил, что его власть далеко не так прочна, как ему казалось, стал таким стеснительным вроде как тираном, который уничтожает институции и без обиняков говорит: персоналиям приготовиться. Навальный, я сказал: Навальный.
Но какие претензии к советскому кагэбэшнику во власти? Он – кагэбэшник, никогда от этого не отказывался и вполне советский, неслучайно развал СССР почитает главной геополитической катастрофой нашего времени. Да, он много чего говорил, пока жареным не пахло, но верить ему можно было только, если очень хотелось верить. Что все вроде как нормально: постсовок в натуральную величину, но с человеческим лицом в роли помощника главного прораба перестройки Собчака. А теперь как бы полный афронт: взял и попробовал скрипучий, неуклюжий поворот руля в сторону типичной русской диктатуры самодержавного толка, к которой рано или поздно приходит любая русская власть, не взирая на политико-экономическую формацию.
Постсоветским либералам очень хотелось все эти десятилетия верить, что капитализм и рынок сами все исправят, что у начальства дети учатся на Западе и там же их состояния в швейцарских банках или офшорах, и они не будут рубить сук, на котором сидят. Но какие бы ни были претензии к власти, что она, оказывается, всего лишь обыкновенная такая постсоветская тирания, только прикидывавшаяся демократией, пока это было возможно, и сейчас прикидываться уже неохота, да и дорого это, куда проще и дешевле рубить пока головы, не слишком поспешая. И объявлять врагами государства всех, кто позволяет себе эту власть дискредитировать, неважно, по делу или по слову.
А ведь все могло быть проще. Если бы изначально считать власть – вражеской, советской, хитрожопой и трусливой, но все равно испеченной в той же печке, где пекли другие советские пирожки и кулебяки. И знать, что с ней нельзя иметь ничего общего, ибо это в самом лучшем случае – самообман, а на самом деле самообман вперемежку с обманом и соучастием в нем.
То есть, когда вроде как лучшие из постсоветских либералов (или самые видные их них), устав зарабатывать гонорары в принадлежащих олигархам из того же продуктового набора, переходили на работу в Кремль, то надо было понимать, что вы не улучшали власть, а лишь помогали ее гримировать, разбойничью советскую рожу камуфлировать под демократа из народной гущи. Или, попросту говоря, шли работать на врагов, на врагов общества, на врагов, с которыми на одном поле срать зазорно, не то, что зарабатывать вместе симоволический и прочий капитал.
То есть сначала начали с врагами водить компанию, потому что это казалось удобно и выгодно. А когда по перемене обстоятельств власть показала свое истинное лицо, которое на самом деле никогда не скрывала: гимн, красный флаг и прочие атрибуты были показаны сразу, без задержки. И если вы почему-то полагали, что это так, фанаберия просто, ностальгия по совковому детству и юности в комсомоле, то это ваши проблемы. Вы позволяли власти прикидываться доброй, расширяли ее мощь, а теперь стонете, когда она объявляет вас врагами, хотя она и была нашим врагом изначально. И если бы это было правильно понято сразу, то ничего бы, возможно, не случилось, не было бы постепенного сползания маски с мерзкой разбойничьей рожи. Рожа была с самого начала, только вы помогали натягивать на нее маску.
Самые простые вещи. Вот сейчас великий стон раздается по поводу угрозы ликвидировать «Мемориал». И К. Рогов уже устанавливает истинное соотношение ценностей: мол, «Мемориал» будет всегда, а вот действующий сегодня в России политический режим переходит сейчас в статус «режима, который пытался запретить Мемориал». Более всего это напоминает шутку времен Брежнева: мол, кто такой Брежнев, это мелкий политический деятель эпохи Пугачевой. Да, смысловое наполнение другое, но формула та же.
И давайте зададимся вопросом: как это так получилось, что тот же «Мемориал» оказался настолько наивным, что не смог подготовиться к вполне естественному перерождению (хотел написать я), но какое там перерождение, когда просто надоело изображать демократию, и вернулись к истокам. То есть обыкновенной советской диктатуре. Как «Мемориал», при всей его опытности, не смог подготовится к этой трансформации? А ведь подготовиться у него были силы и время. Уже при Путине была горячая, но мало кем замеченная дискуссию о том, надо ли «Мемориалу», имея в виду тот авторитет, которым он стал обладать уже в 90-х, превращаться в настоящую политическую силу, а не оставаться правозащитной организацией, существующей по воле этой самой власти. И понятно, что власть очень боялась и не хотела превращения «Мемориала» в политическую силу, политическую партию, которая могла бы бороться за власть не от лица постсоветских либералов, а от лица диссидентов, советскую власть ненавидевших и с ней боровшихся. Но руководство «Мемориала», в том числе Сеня Рогинский, не захотели рисковать, не решились быть теми, кто не оказался бы сегодня у разбитого корыта, когда «Мемориал» можно прихлопнуть, как надоевшего комара: раз и пустое место. И мокрое пятно, размером с монету. И крики возмущения, протеста, апелляции к той самой власти, что и прихлопнула, к ее прошлому, к ее словам, некогда сказанным, ведь слово не воробей? И если и не прихлопнут сегодня, там считают возможные убытки, то все равно прихлопнут завтра, потому что время упущено и былая сила превратилась в ужасающую слабость.
То, что произошло с «Мемориалом», произошло и со всем постсоветским обществом: ему захотелось поверить, что власть стала демократической, так как у нее появился демократический катехизис и разговорник, и это было удобнее, как всегда удобнее прислуживать, а не воевать.
А надо было воевать. Надо было знать, что власть – это враги, захватившие ее по нашей оплошности и лени, и ей нельзя давать руку – увязнешь по локоть. Увязнешь по локоть – сам станешь прислужником врагов.
Теперь, когда обнаглевшая от безнаказанности власть без экивоков, по своей уже воле обнаруживает свое вражеское мурло, бессмысленно пытаться ловить ее на противоречиях. О них надо было думать раньше, когда соглашались на сотрудничество. А теперь – только плакать. Стонать, истошно протестовать и плакать – лучше только не из-за вероломства власти, она такая, какая есть, а кусать локти из-за собственных ошибок, соглашательства и робости.
На себя в зеркало взгляни.