О Вите Кривулина (в его день рождения)
Жён у Кривулина было пять – о первой я уже писал, о влиянии на него Тани Горичевой сказал, мне все были симпатичны и интересны, каждая по-своему, как колоритная часть Кривулина. Его внутренние зеркала. Как, впрочем, и пассии, из них помню троих, одна родила Витьке сына, очень на него похожего. Другая — дочку по имени Ника. В принципе он и дня не мог быть один, тетки на него вешались, забывая об очередности, одна волна сменить спешит другую, не дав Вите, чтобы очухаться, и полчаса.
Но лучше других учёт кривулинских жён вела Н.Я., вот у кого надо расспрашивать все подробности. Ее интересовал, прежде всего, уход: кто как Витю кормил, кто унёс с собой простыни, оставив одно рванье; и так получалось, что с точки зрения домоводства, у Н.Я. ко всем Витиным зазнобам были претензии.
Кстати, сама Н.Я. приезжала к Кривулину раз в неделю и забирала написанные за это время стихи. Она боялась, что в том несусветном бардаке, которым представала ей жизнь Кривулина, драгоценные тексты пропадут. И они, конечно, пропадали. Так, когда Миша Шейнкер стал собирать собрание сочинений, выяснилось, что у меня есть автографы стихов, которые он, главный его знаток, никогда видел. Я же был не единственным, кому Витя дарил свои сборники регулярно, так что и это тоже проблема.
Все его жёны начинали, как робкие монастырские послушницы, и смотрели на него с трепетом и обожанием, как на наместника бога на земле. Потом это, понятное дело, проходило. Танино «Витя, схромай за чайником» вошло в анналы. Чайник был на кухонной плите, в конце длинного коммунального коридора. Витя брел по нему, шатаясь в стороны, как китайский болванчик, и легкими касаниями стен поддерживал равновесие. А зато как он плавал, как рыба-меч.
Света, третья жена, тоже начинала с собирания рукописей и попытки вести учёт и контроль. Типа, мы выпиваем и разговариваем, а она со строгим видом запихивает в папку машинописные страницы. Кривулин смотрел на неё с хитрым любопытством, в котором читался вопрос: насколько, интересно, эту хватит? Кончила она тем, что с утюгом и без копейки денег улетела в Индию, рассчитывая утюг продать и жить там на вырученное от сделки. Потом она приезжала, с Кривулиным продолжала общаться, хотя тот жил уже с Наташей Ковалевой, по какому-то делу мы встретились на Невском, и она мне сказала: вас, Миша, не затруднит называть меня мать — и дальше шло какое-то невероятно длинное индийское имя, типа Брахмапутра. Нет, сказал, я могу называть вас Светой или не называть никак. Она спокойно кивнула. Она вообще была очень спокойная и немного флегматичная.
А ведь ее с Витей Левка родился с моим сыном с разницей в несколько месяцев, наши жёны сначала ходили с животами и обсуждали разные женские, а потом детские проблемы. Помню, как Света показывала, как лечила Левку от простуды: она взяла его, девятимесячного, за ножки, перевернула вниз головой и потрясла, и все сопли как бы вылились.
В принципе о каждой из жён я мог бы написать роман, но надо ли?
Он знал, что я буду писать о нем. Мы с ним много раз по этому поводу шутили, кто о ком будет писать некролог (он, кстати, незадолго до смерти написал по заказу известной немецкой газеты ряд некрологов на живых знакомых: газете нужна была уникальная информация и низкий старт на всякий случай. Я не суеверен, но мне не понравилась эта история). Кто уйдет раньше, это тогда 7 лет разницы в возрасте казались Днепром, который не перелететь, а вот теперь, когда я на десять лет старше Вити на момент его ухода, давно понял, что все и здесь относительно. Я несколько раз, особенно, когда он последний раз заболел, а я не знал, о чем с ним говорить, ведь он все знал и понимал лучше меня, пытался уговорить его написать мемуары, хотя у него уже не было времени, да и никогда он этого не хотел. «Другие напишут», — сказал он, не выговорив, но показав бровями: «ты и напишешь». Тем более, я уже писал о нем в «Момемурах». Да, у меня сохранилась среди Витиных писем и рукописей одна забавная расписка. Мол, я, Виктор Кривулин, обязуюсь передать Михаилу Бергу все доходы от своих публикацией, если разглашу содержание его романа «Момемуры». Вот в такие играли игры: все равно все растрепал, всем, кому можно, рассказал, но это и так понятно.
Кривулина уже нет ровно столько, сколько было его сыну Левке, погибшему за год до смерти Вити. Я много писал о нем, хотя все долги так и не отдал, да и не понял еще очень многое. Не знаю еще больше. Например, как и когда все началось? Сам Кривулин считал днем своего рождения как поэта 24 июля 1970, когда, по его словам, он понял, как нужно писать, что нужно писать и зачем писать. Определенным итогом стал знаменитый «Вопрос к Тютчеву», от которого он вел свою поэтическую биографию, хотя на самом деле поэтика этого стиха и последующих нащупывалась намного раньше и корректировалась впоследствии неоднократно. Но эти вопросы: как нужно писать, что и зачем – вопросами остались. Я попытался дать свою версию ответов, но как бы ответил сам Кривулин, не пожелавший уточнять, ибо хотел, чтобы ответы искались среди его строк, я не знаю. Естественный путь.
Это отрывок статьи, которая полностью выйдет в 9 номере «Звезды» в этом году