О вменяемости оппозиции
В российской оппозиции настала пора ссор и разочарований. И это понятно – многие более года назад объединились против путинского режима, когда он закачался и поплыл. Тогда казалось, додави еще немного, и враг, пораженный коррупцией и неправдой, побежит, не успевая переводить деньги на Запад и бронировать бизнес-класс в самолетах. Но когда режим пришел в себя и начал разрушать стройные ряды несогласных безумными думскими законами и повышающимся на глазах уровнем мракобесия общества, оппозиция стала искать виноватых. Что случилось, почему так быстро проиграли? Нет ли здесь вины самой оппозиции?
Я не о том, что скандалы вокруг Навального, Ильи Понамарева и младшего Гудкова портят репутацию оппозиции и выгодны российским властям: ожидать благородства от власти было бы наивно. Как и ожидать белоснежной чистоты риз от оппозиционеров. Все – люди, ничто человеческое им не чуждо. Я о другом: в какой степени лидеры протестного движения понимают, что происходит со страной и что на самом деле противостоит попыткам сделать жизнь в России более вменяемой? Да, вековечная коррупция, да, отсутствие базовых институтов, да продажные суды и полиция, но почему?
Попробуем по порядку. Еще в декабре 2011 радикалы типа Лимонова стали утверждать, что оппозиции просто не хватило силы духа: надо было не идти ни на какие переговоры с начальством, а устраивать революцию. Мол, либералы, в том числе несистемные, – изначально были буржуазными трусами и предателями и предали не столько его, Эдичку, сколько идею народного восстания. Единственно способного сломать путинский режим. Либералы в ответ резонно уверяли, что до народного восстания было очень даже далеко, а бросать горстки неподготовленных людей на штыки власти (или на полицейские дубинки), чтобы подослать себе кровь под ноги – это, по крайней мере, подло. Все-таки Немцов не Ленин.
Хотя, если смотреть с высоты сегодняшнего дня, кто знает, может быть, морально неустойчивый Лимонов был и прав: его теперешняя деятельность, направленная на то, чтобы сводить счеты с бывшими соратниками, больше говорит о его человеческих качествах, чем о неправоте в таком тонком и трудно проверяемом деле, как политическое предвидение. С другой стороны, менять путинское шило на лимоновское мыло – найди дурака!
Тем временем ссоры, выражающие, прежде всего, недовольство собой оппонентов, продолжились и в среде либералов. Одни, умеренные, полагали, что надо использовать те легальные возможности вроде выборов, что еще оставались и вроде бы остаются: не лезть на рожон, не увлекаться критикой Путина и компании, а делать приятные малые дела – типа разоблачения плагиата в диссертациях и пехтинга: демонстрацию лицемерия власти, которая на словах за патриотизм, а на деле давно сформировала запасные аэродромы в Европе и Америке. Другие резонно отмечали, что выборы Путина-Чурова обречены: Чуров, пока для этого будет хоть какая-то возможность, всегда будет считать в пользу власти.
Об этом стали спорить «группа граждан» Пархоменко и Собчак в Координационном совете оппозиции и более радикальные Каспаров, Илларионов, Пионтковский. Как результат разочарования Пионтковский – один из самых резких критиков Путина и его власти – ушел из Координационного совета, Каспаров покинул руководство «Солидарности». В итоге Илья Яшин обвинил Каспарова в готовности эмигрировать (сообщил новость полишинеля о квартире Каспарова в Нью-Йорке), Александр Рыклин попытался защитить Каспарова, упирая на каспаровский авторитет, как будто бы авторитет спасает от ошибок. Увы, когда люди ссорятся, то проявляют далеко не самые лучшие свои качества. Обида заставляет говорить громче и резче – в результате поделить спорящих на правых и виноватых оказывается затруднительно. И все это на фоне подготавливаемых властью процессов против Навального и «узников Болотной» и стремительно сползающего в фундаментализм общества, то есть на фоне разрастания мракобесия и репрессий, когда общество во имя идеи самоспасения должно было бы объединиться.
Увы, в эпоху разброда и шатания объединение маловероятно: и раскол, скорее всего, будет продолжаться. Тем более что нет согласия по поводу главного: что мешает России быть «нормальной» страной? Отчего так крепок феодализм и патернализм, почему Россия вот-вот превратится в православный Иран, в чем истоки российской великодержавности?
Те временем Каспаров опубликовал статью, в которой в очередной раз упрекнул системных либералов вроде Кудрина, Ясина, Гуриева в поддержке режима (что справедливо, но является ли причиной проблем оппозиции?) и опять (возможно, от отчаянья) напророчил ему (режиму) скорую гибель. Что вряд ли, выдавать желаемое за действительное – не самый сильный ход при очевидном поражении.
Да, для того, чтобы признать реальность, в том числе реальность собственных неудач, нужна особая сила. Сила понимания. Есть ли она в оппозиции? Не всегда. «Я в унынии, господа, — написал Аркадий Бабченко в замечательном по отчетливости и пронзительности тексте. — Не от попов или доверенных лиц и их оскорбленных чувств, упаси боже… Я в унынии от того, во что они сумели превратить мою страну. Во что страна позволила им превратить себя. Как быстро и какому гигантскому количеству людей они сумели вбить в макушку крест мракобесия по самую перекладину и какое гигантское количество людей искренне радо этому вновь обретенному рабству».
А в конце утверждает то, с чем сегодня готовы согласиться многие: уже нет более сил терпеть, хочется определенности. «Мне надоело это подвешенное неопределенное состояние. Я уже хочу, чтобы оно закончилось. Плевать уже, чьей победой — но чтобы наступило, наконец, определение. Православный Иран — значит православный Иран. Свободная Россия — значит, свободная Россия. Я уже хочу развязки».
Увы, никакого быстрого конца не будет. Будет неумолимое и программируемое властями погружение в болото реакции, которому, конечно, стоит сопротивляться по мере сил, но которое в ближайшие годы неизбежно. Неизбежно, потому что уровень поддержки власти остается высоким, а описания того, что на самом деле творится в простом народе, удручают. «Оказалось, что материальных потребностей у этих людей нет, эмоциональных тоже. То есть мотивировать их нечем. Каждый второй сказал, что ему не нужен туалет в доме. Двадцать восемь процентов не видят необходимости в душе, тридцать пять — в легковом автомобиле. Шестьдесят процентов ответили, что не стали бы расширять свое личное подсобное хозяйство, даже если бы представилась такая возможность. Такое же количество, шестьдесят процентов, открыто признались чужим людям — опрашивающим, что не считают воровство зазорным. А сколько еще просто постеснялись об этом сказать! При этом значительное число «неворующих» отметили, что им просто нечего красть».
Об этом же 150 лет назад писал Лесков, описывая неудачные попытки реформы деревни после 1861 года, а Мамардашвили четверть века назад уверял, что мы упорно ходим по замкнутому кругу.
Россия в основной массе невероятно бедная, асоциальная и неприхотливая страна: к асоциальности и неприхотливости ее приучила история и каноническая религия – та версия православия, которая утверждала на протяжении веков, что человек в этом мире только странник, и ему не стоит устраиваться здесь всерьез и надолго. Понятно, что начальство, и светское, и церковное, пользующееся неприхотливостью паствы (граждан), само себе обычно ни в чем не отказывает. Но такой тип народа очень удобен для управления и манипуляций. Чем меньше потребностей, тем только проще обвести вокруг пальца.
Некоторое время назад Белковский призвал к осторожному переформатированию православия – увы, боюсь, что переформатированием не обойтись: нужны радикальные реформы, вроде тех, что произошли в Европе в XVI веке. Нужна реформация, которая в результате сменит господствующий вариант лицемерного и мракобесного православия чем-то куда более современным и культурно вменяемым. При той господствующей византийской культуре, которая доминирует сегодня в России, социальные изменения вряд ли возможны, как бы ни хотелось их дождаться образованному классу. Дело не в вере, которая частное дело каждого, дело в правилах общежития, которые в России очень часто препятствуют жизни как таковой.
Понимает ли это оппозиция и ее лидеры? Я не уверен.