Социальные правила
Дело
Так как нравственность — не природное свойство, а социальное, рациональное, прагматическое, культурно-историческое, то, может быть, не очень обидно прозвучит утверждение, что Америка, конечно, нравственнее России. То есть даже сравнивать нельзя.
Куда меньше воруют, куда реже обманывают, куда быстрее приходят на помощь, если брать, конечно, не маргиналов со специализацией карманник или грабитель (здесь свои законы), а, что называется, обыкновенный люд или средний класс.
Что воруют и что не воруют
На Рождество около каждого второго дома появились, помимо разукрашенных елок, целые библейские сценки из электрических огней, изображающие и рождение Христа, и волхвов, и животных, и утварь. А на близлежащих деревьях хозяева домов развесили разноцветные и дорогостоящие украшения — разные рождественские шары, пирамидки, игрушки. Все это сверкало днем и ночью (пусть дешевым электрическим блеском) иногда под специальную музыку, также не отключаемую круглосуточно, хотя слышать ее мог только случайный ночной прохожий да такие гуляки, как мы с женой.
И никто не подумал разрушить эту электрофеерию, никто не стащил у соседа дорогую (ценой не в одну сотню долларов) электрическую игрушку в виде прыгающего олененка или скачущей лошади, чтобы поставить это под своим окном и порадовать своих, а не чужих отпрысков. Никто не стырил алый или изумрудный стеклянный шар размером с дыню и не запустил с досады кирпичом в море огней, чтобы испортить чужой праздник, когда нет собственного.
К тому, что лежит открыто и не воруется, можно отнести стулья и кресла, расположенные на открытых верандах, или вещи, оставляемые прямо в саду, или бумажник, который тебе с большой долей вероятности вернут. Но в последнем случае все зависит от того, где именно вы его оставили и кто именно нашел. Если работающий американец — все будет в целости и сохранности, а если эмигрант с Брайтона — лучше с потерей сразу смириться.
Конечно, в Америке воруют. Спросите кого угодно, и вам расскажут о кражах через окно, благо здесь пожарные лестницы часто подходят к одному, а то и к двум (как у нас) окнам квартиры. Особенно в неблагополучных районах или там, где много студентов. Залезают через окно, крадут ноутбуки, реже фотоаппараты, то есть то, что плохо лежит, но лежит именно на поверхности, а значит, можно просто схватить и убежать.
Очевидно, это делают не профессионалы. У моей двоюродной сестры украли машину. Не новую, конечно, не застрахованную. Машину — возможно, для политкорректного равновесия — украли и у ее бывшего мужа (правда, та была без сигнализации). Даже не факт, что были закрыты все дверцы. Но крадут машины и закрытые, и с сигнализацией — всё или многое зависит от района.
Что делать с краденым?
Однако о том, насколько воровство представляет собой серьезную проблему, говорит вид большинства входных дверей, хлипких, очень часто просто стеклянных, запираемых на один «французский» замок, который, говоря по-русски, можно шпилькой открыть.
И это в Нью-Йорке — сумасшедшем городе приезжих и эмигрантов. А в глубинке очень часто вообще не запирают двери, полагая, что воровать некому и нечего. Ведь действительно: украл фотоаппарат — а что с ним делать? Продать проблематично: подержанные фотоаппараты, магнитофоны, музыкальные центры, кондиционеры и прочее можно купить за гроши на распродажах, которые именно в таких провинциальных городках устраиваются каждую субботу или воскресенье. Красть же деньги — наличные — трудно: никто наличными деньги не держит. Украдешь банковскую карточку — как с нее снять деньги, если тебя спрашивают номер социального страхования? А если повяжут с чужой карточкой, мало не покажется.
Как, впрочем, и если попытаешься обмануть государство. За экономические преступления здесь карают суровее, чем за уголовные. То есть сам феномен воровства (его легкости или затруднительности) оказывается зависимым от общего благосостояния, от среднего уровня жизни, ну и, конечно, от стереотипов массовой жизни и массовой культуры.
Массовая жизнь уравнивает всех: если ты работаешь, то можешь позволить себе купить и фотоаппарат, и ноутбук, и машину раз в пять лет. Можешь на Рождество устроить за окном на пару тысяч баксов электропраздник. А влиятельная и авторитетная массовая культура не даст тебе возможности чувствовать себя ущемленным, обиженным на социальную несправедливость. Она не раскручивает чертова колеса взаимных претензий и вечных обид, из-за чего в России никто никому не верит, а верит только плохому.
И дело, конечно, не в том, что, мол, природа русского человека хуже. Повторю, такие, казалось бы, личные свойства, как нравственность, правдивость и прочее, не что иное, как отражение социальной жизни, структурирующейся теми правилами поведения, что навязываются обществу во имя его же спокойствия, пока не приобретают статус традиций. И тогда уже защищают себя сами.
И, конечно, дело не в том, что русский человек по своей натуре хуже финна, который ворует меньше всех в мире, или американца, который обманывает общество не намного чаще. Просто у финнов и американцев многие поколения элит, навязывающих обществу правила общежития, кажущиеся им верными, были, осторожно скажем, умнее и точнее в своей социальной политике.
А вот русским с собственными элитами традиционно не везло и не везет. Мало того, что эти элиты презирают плебс, полагая его несмышленым, ленивым, вороватым и вечно пьяным народишком. Они, элиты, так быстро меняются, так стремительно трансформируют правила социальной игры, так озабочены, говоря народным языком, урвать и отвалить, что никакого взаимодоверия не возникает.
Общество справедливо подозревает сами элиты в бесчестности и не может относиться серьезно к прокламируемым правилам поведения, причем не важно — на христианской или прагматической основах. В результате доверие вызывают только те элиты, которым больше других удавалось удержаться у власти, которые плодили бесконечную бюрократию и которым удавалось, играя на слабостях общества, переводить стрелку упреков с себя на что-либо другое. Но эти элиты обычно были жестоки, кровавы и беспощадны.
Единожды солгав
Кстати говоря, Америка никак не менее бюрократическая страна, чем Россия. Возможно, даже более. Куда больше здесь бумажек, подписей, проверок, комиссий, инспекторов. Да, получить эти бумажки проще: ни одна государственная контора не исчезает бесследно, телефон всегда один и тот же, а если нужный чиновник занят, случится не тоскливый отбой после хамской и усталой скороговорки, а режим ожидания.
Но чем ниже твой социальный уровень, чем меньше ты прожил в стране, тем больше и больше тебя здесь проверяют, а на самом деле приучают к правилам социальной жизни, для которой обман — страшный и окончательный грех. Один раз обмануть зачастую уже достаточно, чтобы перечеркнуть свою жизнь. Особенно если это связано с деньгами. Второго повода можно и не дождаться.
Относится ли американская элита лучше к собственному обществу? Вряд ли. Элита появляется в результате жесткой социальной конкуренции — мягкотелых и прекраснодушных там мало. Но американская элита очень хорошо и давным-давно поняла, что надо обезопасить себя от возможных треволнений. А за безопасность надо платить.
Огромные социальные программы поддержки неимущих — это не доброта и не прекраснодушие, а трезвый расчет. Надо сделать социально ущемленных сытыми и одетыми, надо дать им хоть какое-нибудь занятие, отвлекающее от черных мыслей.
Я сначала не понимал, почему почти все социальные службы, занимающиеся неимущими, заполнены черными и латинос? Слишком мало платят, чтобы туда шли белые? Почему одна бессмысленная комиссия, убедившаяся, что мы действительно сняли ту квартиру, которую указали официально, платим за нее именно столько, сколько указали, сменяется другой, проверяющей то же самое. Некуда девать деньги?
Нет, все не так просто. Идея в том, чтобы занять максимальное число неблагополучного народа, опасного в смысле бунта и возмущения, каким-либо занятием, дающим ему пусть небольшой, но заработок. Пусть они все работают плохо или даже очень плохо. Пусть они постоянно ошибаются, так как их уровень образования и подготовки очень низкий. Пусть их работа не имеет большого смысла, но это работа, дающая возможность жить и обеспечивающая уровень самоуважения, достаточный для существования.
Американская элита трезва, умна, расчетлива. Профсоюзные баталии в прошлом веке научили ее делиться и делиться щедро, когда речь заходит о тех социальных слоях, которые могут доставить ей беспокойство в будущем. А русская элита — это жадные, недальновидные временщики, ненасытные и бессмысленно корыстные, плодящие только одно — кровавое и бессмысленное будущее для себя и русского общества. И так как представители элиты понимают это, то стараются сделать все еще быстрее, то есть хуже.