Поражение Путина
На что рассчитывал Путин, начиная вторжение в Украину? Что все пройдет по грузинскому сценарию. Ему представлялось, что после ракетных обстрелов, уничтожения аэродромов, прорыва границы в разных местах и бегства украинской армии, способной, по его мнению, лишь на символическое сопротивление, к нему бросится умолять об остановке войск Макрон. Ему будут обрывать телефон нынешний канцлер Германии, а также Меркель с мягкими упреками и слезными просьбами, назначать встречи в Москве поспешат высшие чины ЕС, а Байден предложит встречу на следующей неделе в Вашингтоне. Встречу как триумф. А он будет разговаривать со всеми через губу так же, как он разговаривал до войны, снисходительно читать лекции по истории, объяснять, что это никакая война, а принуждение к миру, что он давно объяснял обеспокоенности России, а его не слушали, а теперь послушайте.
Но все получилось иначе. С поводом для вторжения все получилось хуже. То есть выстрелили пару раз сепаратисты из Донбасса по своим сараям (жадность заела, не хотелось потом тратиться на восстановление инфраструктуры и платить семьям жертв), сделали вид, что почти началось вторжение украинских войск и, казалось, что даже если все не вполне дотягивает, то залатать можно риторикой. То есть какая такая разница, стреляли – не стреляли, если мы утверждаем, что стреляли и вторжение на русский Донбасс готовили. Главное, что мы скажем, что они первые начали, и мы не стерпели и решили очистить Украину от нацистов, наркоманов и толерастов. И объединить, как завещал великий Солженицын, Россию, Украину и Белоруссию в одном державном кулаке.
Очевидно, под вальяжностью тона скрывалась нервозность, план казался правильным, верным, но додумывать и доделывать детали фальсификации нападения укров на Донбасс не хотелось, да и время поджимало.
Путин не понял стратегии Запада и, прежде всего, Байдена. Они как бы открывали карты, что Путин по инерции интерпретировал как знакомую слабость. Они говорили о том, что знают о готовящемся вторжении, к нему приезжали уговаривать не делать безрассудные вещи и при этом наращивали уровень потенциальных санкций, которые обещали обрушить на него и Россию при начале войны. Но ему очень хотелось интерпретировать это как слабость, и он пошел по, казалось, расстеленной перед ним ковровой дорожке. Как Наполеон, как Гулливер среди лилипутов, как грозный скиф, с презрением взирающий на копошение мелюзги внизу, не способной на поступок и не знающей свое место. А ваше место у параши, просить униженно остановить мои грозные и ужасные танки, красную русскую машину, которая будет утюжить мятежную и предательскую Украину, как робкий, пухлый снежок в четверг поутру.
Он не сомневался, что при спорах о санкциях Европа знакомым образом разделится: англосаксы Джонсона будут бессильно рычать, европейцы, сидящие на его газовой игле – Германия, Австрия, Италия будут требовать договариваться и просить о прощении; Сербия и вообще славяне тайно гордиться невиданной русской мощью, которую он собрал в кулак. И будет смотреть на все это с постамента его военных успехов, усмиренной Украины, униженно просящем о прощении вертлявом Зеленском в клетке пропагандистского телевизора. И ему вернут ту половину Европы, которая принадлежит ему по праву. Как преемнику советского могущества и страха. Он исправит и залечит геополитическую катастрофу.
Все получилось иначе. Украинская армия не побежала. Не раскололась в спорах о пунктах капитуляции. Кто-то проявлял больше мужества и ратного умения, кто-то меньше, но Путин в одно мгновение превратился в реинкарнацию Гитлера, ожившего и бросившего свои войска в блицкриг. Он из грозного и ужасного стратега превратился в опасного и порвавшего путы санитаров сумасшедшего, которого, как и было объявлено, стали лечить сурово и беспощадно. Никто за три дня не позвонил, Киев взять не удалось, и продолжение войны, оказавшейся невероятно трудной, только увеличивало поток санкций, которые валятся как прутья ограды, если бежать и падать, бежать и падать возле нее.
Он даже не понял, когда он оказался с той стороны, ему все еще кажется, что победа все исправит, что он покорит малахольную Украину одним щелчком пальцев, он заставит бесхребетных европейцев молить о пощаде, а Байден, кусая губы и бледнея от унижения, пригласит его на двухместный трон управлять миром, где ему, как победителю будет уготована, естественно, главная роль. Человека, от движения пальцев которого зависит жить здесь всем или накрыться простыней на кладбище в Мытищах.
Ему, скорее всего, продолжают шептать о его величии и гениальности, для него фильтруют базар новостей, дабы представить русскую армию, которая фехтует бомбардировками не хуже Клинтона в Белграде и Ново Саде. Он смотрит на себя в зеркало их зрачков и пытается увидеть эту победу, но и зрачки как-то странно сужаются в точку, занавешиваются пеленой, и он не видит почти ничего, а слышит лесть с каким-то непонятным дребезгом внутри. Будто детали конструкции начинают разбалтываться, вылетают какие-то гайки и болты, все трясется как дырявое ведро с использованными запчастями в автосервисе, и непонятно, что делать.
В любом случае – надо додавить Украину, надо взять Киев, надо показать их унижение по телевизору всему миру, надо вызволить кума из домашней темницы и вывести, как и обещал, на белый свет и короновать в соборе Святой Софии. И тогда все опять вернется, сфокусируется, победа появится из всей этой кучи лохмотьев, в которые превратился его план: и нищий обернётся принцем, русским принцем, перед которым все падают ниц.
Его окружение уже все понимает, Медведев, ошарашенный катком санкций и оглушительным осознанием, что все пошло не так, все плохо, очень плохо, и на фронте и от этих европейцев, которые забыли о страхе и валят и валят валежник на костер рестрикций и унижений. Медведев, не зная, чем испугать, грозит национализацией иностранных компаний и их пакетов акций в русском бизнесе, только топя уже тонущую лодку. Он грозит отобрать квартиры у уехавших в Америку и Европу пенсионеров, в надежде, что те побегут к Белому дому с просьбами умолять Путина о прощении.
Все не так. Все пропало. То есть ничего не будет, как мечталось, даже если удастся взять Киев, потому что он возьмет Киев как Гитлер. Как отверженный и заплеванный, очередной коротышка, униженный и проигравший, потому что вся игра оказалась шита белыми нитками, и эти нитки видны любому, кто хочет смотреть. И пока свои, те, которые обещали поддержать, по словам ВЦИОМ, знакомые 73 процента (не 87, но ничего, и этого довольно), поднимут на щит своей гордостью и скрасят царапины от дрожащих и мгновенно уставших рук на руле. Но пока кричат ура и бросают чепчики только запасные пропагандисты, хотя скоро и у них начнется странный дребезг в артикуляции победы, которая на нее не похожа, и чем дальше, тем больше.
Был ли план «Б» у Путина? Готовился ли он к другому повороту, кроме триумфального шествия вдоль склоненных перед ним голов? Вряд ли. Его бог поцеловал в макушку, когда спас из пожара на даче. Когда с удивительной точностью выбрал и призвал на русский трон: его, еще вчера мечтавшего о заработке таксиста, а теперь могучего белого царя. Это же не случайность? Случайность у презренных атеистов, не верящих в Провидение, которое вело его от победы к победе, увеличивая цены на нефть, усиливая его военный потенциал, обогащая его голос обертонами уверенности и непобедимости. Как бог решил отвернуться от него? За что? Такого не может быть?
Еще звучат отзвуки фанфар в душе, которые Путин слышал, чертя по мягкой карте стрелы, поражающие бессильного Себастьяна. Красные стрелы его триумфа. Его победы, которая полагается ему по причине смелости и твердости, за что награждает судьба всегда.
И он гонит от себя дурные мысли, каждый час звоня в генштаб и требуя реляций о победах, победах, и не слыша эту короткую паузу перед скороговоркой о делах на фронтах, которые рядятся в чужие одежды, как переодетые комедианты.
У Путина нет сил признать очевидное. У него же столько резервов, вот послал спецназ абреков Кадырова для устрашения, все отрезанные головы всегда можно будет списать на эксцесс исполнителя. У него еще полная горсть козырей и два в рукаве. Он не сдастся, он никогда не сдастся. И никогда не скажет: боже, я кажется, проиграл? За что? Что я сделал не так?
И никто не скажет ему: да, ты проиграл. Это не суровый русской бог мороза и хитрых уловок шептал тебе на ухо советы. Это был шум от кондиционера, хотя говорили, что он бесшумный, это было шевеление шторы, шаги по пушистой ковровой дорожке где-то в глубине или на другом этаже, это были глюки, наконец. И теперь он шепчет, хотя уши уже давно закрыты руками: ты проиграл. Проиграл. Ты подвел Россию. Ты ее уничтожил.