Рифма

Тридцать с гаком лет назад совок сбил корейский лайнер, и я потерял первых своих друзей. Лучших, самых ценимых, которым, как тогда казалось, нет и не может быть замены. Я был писатель-нонконформист, меня уже уволили с интеллигентских работ, через пару лет дело дойдет до допросов и угроз в лицо, возможность попасть в лагерь входила в наши расчеты, как поход в следующем году (или позже) к зубному врачу. Мои друзья ненавидели совок, как и я, так мне казалось. Мы читали одни книги, обернутые газетой, говорили с обыденной откровенностью. Знали, казалось, друг о друге все — но Боинг стал водоразделом. Далее поплыл я один. Ничего особенно — никто не говорил, что Брежнев, Андропов или Сталин — герои, но случилась простая вещь: для моих друзей все стало сложно. Они не знали, они были не уверены, они считали возможной провокацию. И потом: ни одно уважающее себя государство не позволит пролетать над своей территорией шпионским самолетам. О, даже шпионским? Возможно, у меня нет информации, чтобы утверждать до конца, а у тебя есть?
Я смотрел на лица друзей и не узнавал их: это были государственники, русские патриоты (власть приходит и уходит, а Россия остается). Сомнение в очевидном, в том, что никогда не требовало доказательств, было то новое, что еще предстояло сформулировать: в советском я видел только советское, мои друзья в советском прозревали русское, которое, в отличие от советского, любили. Мы не поссорились с шумом и гамом: но то, что они, как древние алхимики, способны были из советского добывать русское, пригодное для любви, повело нас расходящимися тропками. Я не удивился, когда некоторые из них после перестройки стали ненавидеть либералов, другие Америку, не позволяющую России встать с колен, третьи стали почитать советские святыни типа Дня Победы. И двадцать лет о них ни слуху не было, ни духа.
Я вспомнил об этом, услышав те же аргументы по поводу малазийского Боинга: а у вас есть неопровержимые доказательства, не важно, кто сбил — главное погибли люди, все стороны хороши, каждый мог убить, а кто именно — большого значения не имеет. Ну и, конечно, центральная, конспиралогическая версия — правду мы никогда не узнаем, как не узнали, как убили Джона Кеннеди и его брата Роберта. А раз так — не время судить.
Мой опыт в этом плане однозначен: если человек сомневается в очевидном, он просто стесняется сказать, что он на другой стороне. Он по разным причинам выбирает вежливый способ оппонирования, но лишь деталями отличается от тех, кто с пеной у рта уверяет, что это пиндосы украли лайнер, набили его телами наркоманов из амстердамского морга и подставили, дабы разрушить репутацию Путина и России. Но концептуальной разницы между ними нет. Вера в тайну лишь камуфлирует веру в мистический русский мир, который они еще не готовы сегодня восславить. Они сделают это завтра.