Выбрать страницу

Рубинштейн в Гарварде

Сегодня в нашем Дэвис Центре Гарвардского университета читал свои тексты Лев Рубинштейн. Так как я слушаю его около 40 лет, то могу сравнивать, чем одна аудитория отличается от другой. Или, напротив, чем они схожи.
На самом деле Рубинштейн активирует примерно одни и те же реакции, которые присутствуют в его текстах как объекты деконструкции. То есть он сначала собирает коллекции речевых практик с отчетливой советской пропиской, а потом очень негрубо, даже тактично, с мягкой иронической интонацией разнообразных приемов дезавуирует их. Но не тотальным дистанцированием как у Сорокина, когда стилевая выкройка превращается в попытку обмана или насилия, а затем в мишень, которая уничтожается или уничтожает сама себя; не с метафизической глубиной как у Пригова, когда в советском проступает русская духовка с ее максимализмом и нетерпимостью, во всем великолепии уровня взлетов и падений русской культуры, не способной остановиться; а с той противоречивой непосредственностью, которая позволят одновременно сосуществовать и самому объекту деконструкции, и результату деконструкции, вроде как в лингвистическом раю, где лев дружит с ягненком, и наоборот.
Именно эта интеллигентная, мягкая, чуть-чуть, казалось бы, приправленная иронией коллекция насекомых под видом интонаций и советских штампов, которые, конечно, не прекратили жить с концом советской эры, а трансформировались в постсоветскую, казалось бы, другую, а на самом деле очень похожую страсть к самоутверждению, самообману, провоцирует слушателей воспроизводить в своих реакциях тот самый слой речевых реакций, которые только что автор деконструировал.
То есть, если соединить то, что говорили, о чем спрашивали автора его слушатели, то опять собирается в гармошку изначальная лингвистическая наивность, не фиксирующая свою субъективность, и, значит, готовая для деконструкции. И только потому, что Рубинштейн никогда ничего не уничтожает до конца, он вообще не уничтожает, а как бы держит на весу чуть подрагивающей ладони образчик интонации, а потом отпускает его, даже подталкивая и продолжая его любить вослед и существовать дальше, трепеща хрупкими крылышками золотописьма, потому что самоупоение вечно.
Рубинштейна спрашивали о том, как он из камерного автора камерной же аудитории превратился в звезду, в чем здесь секрет, как он объединяет под одним одеялом радикальные поэтические практики и политическую злободневность, собирается ли он пропесочить слинявших с родины эмигрантов так же, как он пропесочил хомо советикус, кто из молодых поэтов, пробующих на прочность хрупкий лед современной русской поэзии, ему занимателен, почему его тексты продолжают интересовать тех, кто знает о советской жизни по отражениям в зеркале в ванной родителей; Лева с обычной обаятельной тревожной нервозностью, нивелирующей разницу между ним и задающими вопросы, отвечал, держа себя под уздцы. Я спросил, каков, на его взгляд, генезис его поэтики, из какого куска шинели русской литературы или мировой культуры сконструирована акустика его стихов, подозревая, что ответа пока нет. И, кажется, не ошибся. Он ответил, что из кармана.

Персональный сайт Михаила Берга   |  Dr. Berg

© 2005-2024 Михаил Берг. Все права защищены   |   web-дизайн KaisaGrom 2024