Приговор пензенским (по преимуществу) анархистам по делу «Сети», как почти все, именуемое сегодня в России политическим, провоцирует две реакции: эмоциональную и рациональную.
Естественно, первая более распространена и намного более удобна. Она заключена в том, чтобы делиться своими чувствами, в данном случае — возмущёнными. Выражая так своё несогласие, типа: озверевшая от беззакония власть, пытая несчастных пейнтболистов, зарабатывает на их выбитых под пытками признаниях звездочки. А также предупреждает таким образом своих будущих оппонентов: вот, что бывает за неосторожные слова и мысли, подумаете в следующий раз, стоит ли произносить их. Тем более крошить на нас батон.
Так или иначе власть перешла очередную красную черту. Нет, молчать невозможно, мы должны делиться своим возмущением, говорить правду, чтобы не дать преступной власти утонуть ещё глубже в яме беззакония.
Казалось бы, все нормально с этой позицией, разве что непонятно, почему ее назвали эмоциональной, это нормальная человеческая реакция возмущения откровенным беззаконием и жестокостью. Без какого-либо подвоха.
Однако попробуем рационализировать ее. Двигаться в сторону нанизывания эпитетов по отношению к действиям власти не слишком плодотворно. Тем более сейчас, когда приговор уже вынесен. Хотя стоит отметить, что до приговора того, что именуется общественной поддержкой, было совсем немного, особенно, если сравнивать с протестами по поводу московского дела. И эти протесты, скорее всего, сыграли свою роль, уменьшив наказания для участников летних протестов.
То, что соизмеримой поддержки фигурантам дела Сети не было, объясняется, на первый взгляд, тем, что Москва ближе — Пенза дальше. Своя рубашка. Но не только.
Участники московских протестов и культурно, и социально близкие, они ходят по тем же улицам, тем же кафе, читают схожие книги и имеют похожую ленту фейсбука. В то время как пензенские анархисты — намного более чужие и чуждые. Анархисты, левые, которых обвиняют не в том, что кидались пластиковыми стаканчиками или просто вышли из метро на площадь, а за подготовку терактов, взрывов, якобы нашли оружие и компоненты бомбы. Конечно, можно строить свою защиту на том, что никаких планов вооруженного сопротивления не было, их просто запутали, спровоцировали как и в деле «Нового величия». А если были? Что, получается, нужно оправдывать тех, кто не отвергает насилие и собирается свергать эту власть, так сказать, вооруженным путем?
Да и потом, все эти пензенские рябята, даже если они не террористы, все равно — левые, которым только бы все отнять и поделить, экспроприируя экспроприаторов. А общественное мнение в России состоит сегодня почти исключительно из правых либералов, которым левые идеи напоминают марксизм-ленинизм в университете и прочих Чегевар и Чавесов.
Так или иначе строгость приговоров Сети в той или иной степени есть функция отсутствия реальной поддержки со стороны общественного мнения. Это общественное мнение испуганно не отреагировало на самоубийственный теракт в архангельском ФСБ: и как прикажете на него реагировать, одобрять убийство и насилие? Это общественное мнение разочаровалось в слишком радикальном Павленском, и не только из-за мутной истории с принуждением к сексу, но и потому что он захотел отдать свою премию Гавела на юристов приморских партизан. Про то, что никто не захотел защищать самих приморских партизан, дремучих мужиков с ружьями, нечего и говорить.
То есть — да: путинская власть, отступая на один шаг, там, где на неё давят, делает два шага вперёд там, где у неё коридор возможностей. И, безусловно, стоит эту власть за это клеймить, здесь трудно переусердствовать, но стоит и на себя, кума, оборотиться.
Постсоветские либералы исповедуют убеждения, которые в общем и целом понятны и, что скрывать, вполне удобны. Границы разрешенного зафиксированы, лавировать в них – не бином Ньютона. Но это удобство представляет собой очевидную ловушку. И из этой ловушки нет иного выхода, кроме как просить власть о снисхождении или упрекать ее в жёсткости.
Но власть прекрасно знает о своей жестокости, она поэтому ее и демонстрирует на беззащитных юных максималистах, ибо правильно понимает, что столичные либералы, слишком ценящие свой образ жизни при кровавом режиме и возможность вполне безопасно этому режиму оппонировать, никогда не решаться поддержать левых или анархистов.
Так как здесь поблизости нет никого, кто бы походил на Бабченко, скажу, что речь ни в коей мере не идёт о трусости. Она есть, но о ней нечего говорить, если только не имеешь цель намекнуть на свою отчаянную и безусловную смелость. Защита тех, кого пытают и кто по причине юношеского, возможно, провинциального максимализма куда точнее понимает природу этой власти, совершенно не обязательно воплощать в призывы взрывать и убивать путинских чиновников-временщиков. Владение словом подразумевает такое использование нюансов, чтобы выразить любую мысль практически в любых обстоятельствах авторитаризма (полезно отличающегося здесь от тоталитаризма). И здесь можно защитить любого, если, конечно, есть желание защищать.
А желание защищать должно быть, потому что защищаются не только конкретные молодые люди с возвышенным нетерпеливым нравом и запасом идеализма, но и пространство разрешённого. Власть такими процессами и приговорами существенно сужает это пространство, и ее дурная сила начинает действовать в более узком коридоре, что опасно для всех, кто в нем находится.
Так что если эмоциональная реакция состоит в том, чтобы уличить власть в жестокости и нечестности, то рациональная в том, что увидеть ответственность за этот приговор на постсоветских либералов, которым оказалось западло защищать левых и анархистов, и именно это — главная особенность политической ситуации в России.
Ответственность за приговор на власти и обществе, возможно, в равных долях, хотя, скорее всего, на обществе — больше.