Еще о жестокости русских
Для объяснения жестокости войны, начатой Россией в Украине, жестокости как глобальной, то есть исходящей от генералитета, дающего приказы о бомбардировке городов и тактике выжженной земли, так и жестокости исполнителей, убивающих и насилующих людей для запугивания населения или по собственной прихоти, существует несколько устойчивых объяснений.
Путинское командование сознательно уничтожает гражданскую инфраструктуру, мстя таким образом за упорство украинских войск и нанося максимальный ущерб Украине с прицелом на будущее. Мол, когда кончится война, и цивилизованный мир захочет восстановить Украину, военные разрушения будут долго тянуть страну на дно, препятствуя восстановлению.
Что же касается жестокости на земле, по личной инициативе, то это на самом деле истинное лицо русского маленького человека, получившего неограниченную власть над людьми и демонстрирующего ту же жесткость, что чаще всего скрыта под тайной семейных отношений и провинциального быта. В этом смысле ничего не изменилось со времен Гражданской войны, так изумившей Горького массовым проявлением изощренного садизма, как и с эпохи сталинских репрессий, когда иезуитские способы допросов и мучений подследственных стали нормой.
Но я бы хотел обратить внимание на еще один аспект. В мотивации Путина, начавшего эту войну, наиболее употребительны мотивы сохранения власти, то есть борьбы с падающим рейтингом (а этот рейтинг упал до рекордных 50% как перед аннексией Крыма, так и осенью 2021). И победоносная война, греющая душу русскому богоносцу, по факту удобный способ решения внутренних проблем.
Подчас справедливо указывают и на общий тренд агрессивности режима, который, начиная с протестов 2010-11 годов, все жестче и жестче преследовал оппозицию в рамках своей внутренней политики, а начав войну, продолжал ту же степень агрессивности в некотором смысле по инерции. Начав кричать, поздно переходить на шепот.
Не отбрасывая эти обоснования путинской жестокости, я бы добавил к ним еще одно. Многим не нравится попытка увидеть в политике Путина не только патологическое стремление удержать власть любой ценой, тем более, что это власть не одного человека, а масштабного слоя тех чиновников, силовиков и многочисленных исполнителей, которым страшно представить, что их сменит другая сила, потребующая ответить за преступления и попутно отнять нажитое у их детей. Это все есть, но все равно есть и идейная сторона: это комплекс идей о величии России и ее могуществе, интуитивно узнанных и мобилизованных для объяснения своей неконкурентной несменяемой власти. Но эта идея вполне стандартна для тех, кто в той или иной мере ищет обоснования своему поведению в рамках славянофильства или почвенничества, особого пути России и уникальной русской духовности.
Тем, кому кажется странным соединение цинизма путинской власти и идеализма прожектерских представлений в духе Хомякова и К. Леонтьева, можно напомнить длинный ряд вполне славных имен, отдавших должное славянофильским и почвенническим мечтаниям. Они объясняли почти постоянную неудачу России на пути конкуренции с цивилизованным миром Европы и особую стать по причине мистического предназначения России, которое словно млечный путь в полной темноте, способны видеть немногие.
И тут следует оговориться, что идеализм в самом общем виде очень часто куда более жесток и безжалостен нежели материализм. Ценности материализма реальны и будничны, профанны, именно подозрениями в цинизме и жадности путинской элиты были проникнуты довоенные убеждения, что путинская элита слишком любит деньги и комфорт, чтобы все это поставить на кон войны, которую выиграть на самом деле невозможно. Но этот цинизм и жадность ко вполне материальным благам, дворцам и роскошной жизни нуворишей легко уживается с идеализмом прожектерских мессианских идей, которые точно так же присущи путинской элите.
В одном из сказаний об Илье Муромце описывается его видение, в котором он видит два кольца в небе и во земле, и визионеру кажется, что если он схватится за эти кольца, то перевернет мир или опустит небо на землю. Что-то такое, возможно, видится и Путину: он прекрасно понимает, что не в состоянии победить сплотившуюся Америку и Европу конвенциональным оружием: поэтому запугивает атомной войной и при определенном сюжете, например, когда увидит, что его проигрыш неминуем, вполне способен к ней прибегнуть. Но я о тех кольцах, что позволяют поменять местами небо и землю, ведь мессианское сознание зиждется на тонкой перемычке между реальностью и воображением. В его украинских планах не только реальность, но и такое ее преображение, которое может стать последствием идейной победы. То есть овладение мистической Украиной способно так поразить ее западных покровителей, что они смутятся и отступятся, оставив его один на один с оглушительной победой.
Именно этот (или похожий) комплекс мыслей и принято называть безумием Путина. То есть на одной стороне санкции, в перспективе уничтожающие будущее России, а на другой та невидимая связь между мистической победой и ее влиянием на цивилизацию, что точно так же присутствует в путинском воображении.
При этом идеализм это субстанции такой нежной мякоти, что для ее защиты потребен панцирь волшебной прочности, способный выдержать ядерный заряд прямого попадания в бункер. Иначе говоря, нет материального, которое можно поставить на одну чашу с идеальным.
То есть Украина, ее войска и жители, не соглашающиеся стать функцией путинских мечтаний, могут и должны быть уничтожены, потому что они противостоят не только железу путинской силы, но и его мессианскому идеализму, который конвертируется в материальные ценности куда более сложным и прихотливым способом.
А разочарованный идеалист мстит презренной материи, как солдаты из русской провинции мстят первым попавшимся украинцам за свою социальную неудачу. Они не согласились стать подкладкой под его мечтания, и ответ за это жесток намного более, чем у обиженного материалиста, для которого излишняя, избыточная жесткость вредна, так как не может быть конвертируема в реальность цели.
Так что перед нами сложно составленный коктейль обиженной комсомолки, в котором жажда сохранить власть и накопленные состояния объединены в идеологической оправе из мечтаний славянофилов, Страхова и Достоевского. А у этого компота тщетно ждать сочувствия и жалости, он будет мстить до конца за поруганность белых одежд своей мечты.