Сидеть до конца, пока не откроется дверь

Поводом к этой статье стало интервью Александра Аузана, которое привлекло меня словами краткого описания, стандартного для роликов на ютюбе, где мой глаз зацепился за «маленькое русское экономическое чудо». Я ничего не слышал о том, где Аузан — уехал в эмиграцию или остался в России, но уже первые слова интервью, записанного на полях Петербургского экономического форума, развеяли неизвестность, — остался.

Но тем более мне показалось интересным послушать, как известный либерал и рыночник Аузан позиционируется во время войны, и не пожалел. Не могу сказать, что я внимательно слежу за Аузаном, кое-что давно читал, а последний раз слушал его в рамках программы Полный Альбац, где он вместе с Георгием Сатаровым и Зоей Световой что-то обсуждал, я не помню – что. Запомнил только презрительную реакцию на слова Световой — это журналистика, что было сказано настолько свысока, с вершин как бы науки, для которой журналистика — низкий жанр, что я до сих пор помню осадок неловкости момента, посочувствовал Световой и пережил острый приступ неприязни к этому снобизму. Хотя кому принадлежала ремарка — Аузану, Сатарову или еще четвертому собеседнику (кажется, он был), не помню.

Но Аузан, у которого в Википедии почти дословно воспроизведена формула Жириновского (мама — русская, папа — юрист), сказано, что он по матери — латыш, для меня интересен, прежде всего, его принадлежностью к либеральной постсоветской тусовке. То есть, к той среде, которая в лице наиболее видных представителей почти полностью уехала в эмиграцию после начала войны, а Аузан остался. Характерно, что он, отвечая на вопросы, по большей части оказался верен своим предыдущим убеждениям — либерала и рыночника. Да, насколько возможно быть рыночником и либералом во время войны, репрессий и диктатуры, но он продолжает возглавлять экономический факультет МГУ, и было интересно следить за тем, как он старательно вписывал свои старые убеждения в новую реальность.

А это, действительно, непросто. Понятно, что маленькое русское экономическое чудо — это то, что удалось спасти российскую экономику в эпоху западных санкций. Более того, спасла именно не мобилизационная экономика, а рыночная, которая организовала параллельный импорт и вместе с правильными решениями финансовых властей смогла уберечь экономику от краха. Заранее скажу, что ни слова война или словосочетания военная операция — произнесено не было. Но он проговорил, что сегодня рыночные методы экономики сочетаются со строгой политической властью (пересказываю своими словами, то есть так по смыслу, буквы могли быть другими). Но на все вопросы он давал вполне рыночные и отчасти либеральные ответы, насколько это вообще возможно летом 2023 года в России.

Несколько раз я восхищался его изобретательностью и ловкостью, скажем,  журналистка спрашивает — после слов о русском экономическом чуде — вот советник Путина Белоусов утверждает, что сегодня бизнес играет роль гражданского общества в России, на что Аузан отвечает словами Оскара Уайльда — каждому лучше быть собой хотя бы потому, что все остальные роли заняты. И это не только и не столько защита гражданского общества, но и отчасти политики путинской России, которая остаётся собой, не желая быть трафаретной частью Запада. И при этом утверждает, что и в сегодняшних непростых условиях гражданское общество в России продолжает существовать и выполнять важную роль, например (что же он придумает, подумал я): в добровольческом движении и волонтерском.

Я, конечно, малость прибалдел, оказывается можно и так, можно добровольцев, за большие бабки едущих убивать на агрессивной войне, интерпретировать как проявление гражданского общества. Да и еще приравнивать их к волонтёрам, помогающим по определению бесплатно, но если начал вписывать либерализм в диктатуру, то останавливаться на полпути глупо.

Была еще одна тема в связи с вопросом журналистки о том, что если Россия — особая цивилизация, то какая у этой цивилизации экономика, но тут Аузан попробовал мягко продемонстрировать твердость, и, вспомнил даже книгу Хантингтона, отнеся ее выход на 25 лет назад, что верно лишь отчасти, одноименная статья о столкновении цивилизаций вышла аккурат к октябрьскому путчу 1993, и борьба Ельцина с просоветским Верховным Советом легко легла в русло ее темы. Но мы все ошибаемся с датами и цитатами в интервью, так что речь не о правильной датировке, а о попытке быть либералом при диктатуре.

И здесь, собственно говоря, стоит сказать о том, о чем я подумал, слушая Аузана. Казалось бы, это интервью демонстрировало то, что и так было понятно, что его многочисленные и более молодые коллеги, выбравшие, в отличие от Аузана, эмиграцию, сегодня могут говорить и писать куда как свободнее. Но сделали ли они более правильный выбор, что кажется вроде как очевидным, ведь они свободнее в высказываниях и им не нужно видеть в добровольцах, продающих свою жизнь за большие и кровавые деньги, гражданское общество?

И тут вот какая деталь представляется важной. Если внимательно проанализировать, кому в России споспешествует удача и карьера, то это те, кто – скажем предварительно — терпит до конца, почти всегда опережая тех, кто более нетерпелив.

Здесь я использую термин нетерпение в духе романа Юрия Трифонова, который нетерпеливыми именовал революционеров. И в его коннотации получается, что Аузан терпеливее тех своих более молодых коллег, которые сейчас вроде как свободнее в своей политической эмиграции, но кто кого обойдет на последнем повороте, то есть когда путинский режим развалится, далеко не очевидно.

Дело в том, что общественная карьера в России может быть уподоблена ситуации в переполненном советском автобусе или троллейбусе, когда тот, кому удалось сесть, сидит на своём месте до самого конца, то есть до того, как двери на его остановке откроются, и только после этого вскакивает, начинает пробираться к выходу и выскакивает в самый последний момент.

Это и есть формула успеха в российском обществе. Те, кто проявляет нетерпение и начинает демонстрировать принципиальность, пока дверь еще не открыта для всех, почти всегда проигрывают, а выигрывают те, кто сидит до самого последнего момента и вскакивает только тогда, когда не вскочить означает пропустить свою остановку.

Это подтверждалось множество раз, в том числе во время горбачевско-ельцинской перестройки. Понятно, что были нетерпеливые, — диссиденты, нонконформисты, просто принципиальные люди, которым все было понятно уже в шестидесятые, и они выбирали оппозицию советскому строю ровно в тот момент, когда это понимали. Но российское общество такую принципиальность (нетерпеливость) не ценит, и когда началась перестройка, то первые места заняли те, кто встал в последнюю очередь, типа, вышел из КПСС после августовского путча: и они как были на своих местах в номенклатурных креслах глав издательств, музеев или главредов газет и журналов, так и оставались в привилегированном положении. Потому что вскакивали с места, когда двери открывались и нужно было только пробраться сквозь тела к выходу и успеть зафиксировать выигрышную позицию. Поэтому общество выбирало не Сахарова (или тем более не тех, кто был еще раньше), продемонстрировавшего принципиальность за эпоху до перестройки, а Ельцина, вставшего с места в последний момент, а до этого сидел, пока не позвала труба.

И хотя вся эта система приоритетов не проговаривается, она существует на уровне взаимоподдержки тех, кто сидит до последнего и поэтому выигрывает в итоге. Если говорить об Аузане и вообще постсоветских либералах, то и они сидели как бы на двух стульях, стараясь и либеральность продемонстрировать, и свою позицию при ельцинско-путинском режиме не упустить. Но для большинства показалось правильным терпеть это положение до начала войны, им почудилось, что война открыла дверь, и надо пробираться на воздух, дабы не пропустить свою остановку. Но тот же Аузан — куда более терпелив. И он не сомневается, что еще успеет двадцать два раза встать, когда путинский режим покатится в тартары, и тогда он заявит о своей латентной оппозиционности и, возможно, еще раз обойдет на последнем повороте тех, кто терпел до начала войны, ошибочно посчитав, что уже пора.

Но посмотрите как тщательно те, для кого остановка — это начало войны, берегут чистоту рядов и не пускают к себе никого. Как им не дают покоя соратники Навального, вышедшие из автобуса намного раньше их, дабы смикшировать их и свою позицию, но и ФБК тоже не дураки. И делают ставку на другой выбор и не хотят смешиваться с теми, кто для них конъюнктурщик, да еще со стажем, хотя сегодня их убеждения как бы совпадают.

Понятно, что выбор осуществляет то самое гражданское общество, которое сегодня посылает добровольцев на украинский фронт, а его мнение спрашивают раз в сто лет после революции. А в перерыве просто работают шарниры и механизмы стереотипов, как вид культурного выбора и памяти. И тут вполне может оказаться прав Навальный, как один из самых нетерпеливых; но это если произойдёт революция, а если нет, то первым опять будет Аузан, сидящий на попе ровно, мыслящий изобретательно, политизации избегающий старательно, так как знает, что его остановка еще нескоро, можно подремать, не привлекая к себе излишнего внимания: главное не пропустить объявления в хриплый и грязный репродуктор времени.