© Знамя, 1992
Ф. Эрскин (М. Берг) в романе «Рос и я» тоже играет литературными клише — цитирует, пародирует, имитирует Набокова, «чинарей», жанровые схемы антиутопии или фантазии о прошлом типа аксеновского «Острова Крыма». И, конечно же, обыгрывает модные эротические конструкции.
Эрскин ироничнее и элитарнее Ерофеева. Два писателя как бы поделили между собой сферы интереса из эпатажной формулы Розанова о частной жизни: Ерофеев выбрал обывательское занятие, Эрскин — более поэтическое. Цель его игры, похоже, критическая: воссоздать кухню современной прозы. Вот, к примеру, очень точно составленный рецепт литературного блюда, предназначенного, «чтобы читатели мучались от неразделенных и стремительных оргазмов»: «Бесконечное разнообразие соитий, от оральных до анальных, плохо замаскированные коитусы в общественных местах и явное пристрастие к натюрморту из девического рта и мужского члена — и все это, пропущенное сквозь призму нарочито дремучего безразличия, с прогрессивно нарастающим числом комбинаций и участников <…> текст по сути дела состоит из переплетения цитат…»
Центральный сюжет романа — влечение к Рос (страсть к Розе, стихи «Рос, как любил я тебя, но страннейшей любовью…», «Рос, моя Рос, сероглазая дочь…» и т. п.); фрагмент о Рос-нимфетке отсылает к роману Набокова. Но параллель эта убийственна для современного романа. Для Набокова «Лолита» — продолжение его пожизненной темы поэтического обмана зрения, очередная попытка ответить на вопрос, можно ли, как сказал поэт, «жить и в придуманном мире». Это роман о любви, которая заблудилась в детстве, стала манией, потеряла из виду природу, но очистилась исповедью и трагическим концом героя. Кроме того, живая жизнь романа связана с усилиями писателя войти в новую культурную среду, завязать, так сказать, роман с «юной» Америкой; любопытно, что нечто подобное вычитывали в «Лолите» уже современники: то ли старая Европа развращает молодую Америку, то ли наоборот, замечали они.
Но вот в «Рос и я» (как и в «Русской красавице») такого подтекста, образуемого «дыханием почвы и судьбы», пожалуй, нет, во всяком случае, его совершенно затмила становящаяся самоценной игра.
В итоге и «секс» превращается в игру.
М. Берг в новомировской статье «Через Лету и обратно» оправдал обилие сексуального чтива на западном рынке: раскрепощенность не есть синоним распущенности. Но литература «по мотивам секса» может быть непитательна для культуры — когда он обращается в игрушку, в пустышку, в пузырь из жвачки.