Волшебная Усть-Нарва
Я сейчас в путешествии (типа), приехал к своей давней подружке Ольке Будашевской на ее дачу в Усть-Нарве, где она живет вместе со своим мужем, англичанином Кевином, и морем (морем дважды, реальным побережьем Балтийского моря и морем друзей и приятелей, что при ее общительности и редко искреннему интересу к другим, говорит о просторах ее души точнее многого).
Почему приехал? Потому что у себя дома, в нашей с Танькой огромной квартире в Ньютоне, я просто охуеваю от одиночества и тоски, а Олька, при всей своей хрестоматийной насмешливости и язвительности, оказалась самой доброй и сочувствующей мне; всегда очень любила Таньку, поддерживала меня в моих писаниях-воспоминаниях о ней, и правильно посчитала, что пусть временное, но житье среди толпы благотворнее многого скажется на моей ненависти к себе и своей теперь жизни.
Ненависти, потому что я не могу простить себе болезнь и смерть моей несчастной девочки, и живу, пока пишу о ней, ибо все остальное потеряло смысл. Но это все в одиночестве, пока у тебя есть возможность пестовать крах и банкротство своей жизни, а когда ты среди людей, настолько других, что будет невежливо демонстрировать им свое горе, ты поневоле ведешь себя так, будто ты — обыкновенный человек, приехавший туда, где тебе было хорошо когда-то, заходишь с чёрного хода в иную жизнь, и пространство твоих переживаний скукоживается.
Я действительно не был в Усть-Нарве 33 года. Мы, с середины 80-х проводившие тут каждое лето, чтобы нашему Алеше было где дышать морским воздухом, жили здесь большой компанией друзей, также полюбивших этот странный и традиционный петербургский курорт, где тесно от знаменитых теней прошлого, а настоящее оборачивается псевдозаграницей, разрешенным, адаптированным Западом для человека из совка. Здесь мы встретили начало перестройки, здесь мы с моим давним приятелем Сеней Рогинским, тогда еще не возглавлявшим Мемориал и только что вышедшим из тюрьмы по Горбачевской амнистии, обсуждали контуры и направление моего будущего журнала «Вестник новой литературы». Здесь нам было хорошо, потому что мы еще не знали, что приход Путина разведет нашу разношерстную компанию по разным углам и поделать с этим ничего будет нельзя.
Последний раз мы были в Усть-Нарве летом 1992, когда объявление Эстонией независимости, введение собственной валюты и виз сделает затруднительным наш привычный здесь образ жизни с еженедельным возвращением в Ленинград (я тогда работал еще в котельной, как почти весь андеграунд, вытесненный на обочину социальной жизни, и моя работа заключалась в суточном дежурстве) и вообще прозрачной границей. Мы покинули Усть-Нарву накануне 13 июля, когда из Москвы в Америку уезжала моя двоюродная сестра Манюня с мужем, дочерью и мамой, моей тетей Инной, сестрой папы. Я должен был поехать в Москву проводить их.
Я не настолько сентиментален, чтобы возвращаться в придуманную Мекку прошлого, пока я жил со своей Танькой мы предпочитали смотреть и посещать новое, благо его было достаточно. Но ее уход все изменил, я не могу себе даже представить, что еду один на какие-то Багамы в Карибском море или туристом в Европу. Даже представлять это больно, осуществлять тем более. А поехать в некогда родное место к родному и любящему тебя и все вокруг человеку — реальный ход, если все остальные ходы невозможны.
Я пока поснимал только на пляже, который единственный совсем не изменился. Природе наплевать, что в России за это время дважды сменился строй (как общественный, так и строй мыслей большинства), да и вообще поменялось почти все; природа смотрит на эти изменения равнодушно, оставаясь верна себя как единственная константа в этой суете. И море с широким песчаным пляжем и ледяной водой при раскаленном солнце и таким обжигающе горячим песком, что больно идти купаться, и небо, и оторочка пляжа в виде лесной полосы — все не только на месте, но практически не изменилось.
А вот все вокруг поменялось значительно. Я просто почти ничего не узнаю. Ни дороги, которая из Нарвы ведёт в Усть-Нарву, потом что это было узкое убогое шоссе с двусторонним движением, а теперь довольно широкая магистраль с велосипедными дорожками и тщательной разметкой. Я не могу даже найти площадь, на которую в советское время приезжали автобусы из Ленинграда, делая здесь конечную остановку, чтобы потом отправиться в обратный путь. Теперь въезд в Усть-Нарву совсем другой, какие-то огромные (и типичные) супермаркеты, сверкающие бензоколонки, новые рестораны и большое количество новых современных домов, построенных на месте старых деревянных развалюх. Или не развалюх, но все равно старых домов.
Но это не меняет того обстоятельства, что здесь все также доминирует русская речь, Усть-Нарва остается русским курортом, куда едут из России, купившие здесь (или снимающие их) дома, сюда приезжают русскоязычные эстонцы, в то время как не русскоязычные игнорируют Усть-Нарву, предпочитая места, где они будут среди своих.
Напряжение по отношению к русским нагляднее все демонстрирует граница, раньше она проходила по реке Нарове, прямо на мосту и была прозрачной и фиктивной, как многое в совке. Теперь сразу за мостом, вплоть до первой большой площади (надо уточнить ее название, которое я забыл) построен огромный погранично-таможенный комплекс, к которому тянется жирной змеей очередь из желающих вернуться (то есть поехать) в Россию. Неизвестно по какой причине (случайно, что вряд ли, или по приказу властей, что вероятнее), этот таможенный переход невероятно затруднен и занимает много часов. Можно, конечно, при наличии связей купить себе место в очереди поближе примерно за 50 евро, но большинство терпеливо стоят в ожидании, когда их вещи будут досмотрены в придирчивом и равно бессмысленном досмотре. Понятно, практически никто не везет с собой запрещенных вещей, зная о тщательном осмотре, но таким образом эстонские власти дают понять о своём отношении к тем, что посещает Россию, ведущую войну против Украины. Русскоязычные эстонцы, имеющие родственников в России, постоянно опасаются, что за частые поездки туда могут лишать гражданства, что напрягает. Но никто из них, кажется, и не собирается перебираться в Россию навсегда, жизнь в Эстонии значительно комфортней, правда и отказаться от поездок на родину не могут тоже.
Я пока не был возле ни одного из домов, в которых мы здесь жили, а это было, кажется, четыре или пять разных дома, в принципе я хотел бы посмотреть на них и может быть снять, но я всего лишь четвертый день в Усть-Нарве, а учитывая джетлаг из-за перелета через океан и смены часовых поясов, все еще хочу спать днем и не могу угомониться ночью.
Я думал, что буду испытывать болезненные ощущения от посещения мест, где мы жили с Таней и Алешей, где мы были внутри состояния, очень часто описываемого как счастье, но пока ничего подобного не происходит. В моих писаниях ностальгии больше, чем в реальных впечатлениях, возможно, потому что я все еще немного припизднутый от смены часовых поясов, возможно по тому, что слишком многое изменилось. И у меня нет возможности через оптику прошлого увидеть себя, мою ненаглядную девочку, Алешу, тени наших друзей и приятелей. Ничего и никого. Пока или вообще все прошлое выветрилось, как случайный запах, унесенный ветром. Я знаю, что был здесь, знаю, что здесь была моя Танька, которой я каждую неделю привозил и увозил работу, ибо мы были без оговорок бедны тогда, были почти нищие по сегодняшним меркам, а по меркам того времени, были почти счастливы, хотя никогда так не говорили, да и не считали тоже.
Я помню много раз встречаемый феномен, едешь на машине из Ленинграда и почти всю дорогу небо в хмурых тучах, накрапывает дождь или льет с монотонным раздражением, похоронное настроение и соотвествующий пейзаж неприбранного русского быта в провинции. Но вот переезжаешь реку Нарову, по привычке сравнивая крепость в Ивангороде и крепость в Нарве, и здесь впервые начинает ненароком проглядывать солнце. Едешь от Нарвы по шоссе к Усть-Нарве, и солнце становится все смелее, а когда въезжаешь в Усть-Нарву, солнце жарит во все лопатки, и ты здесь, на волшебном русско-эстонском, скорее петербургско-эстонском курорте. И вокруг ярко раскрашенное лето и неожиданное ощущение беззаботности и отпуска из будней твоей привычной жизни. Ты — за границей всего привычного, и значит, чудо еще возможно.