Возвращение в прошлое

 Хотя я уже почти написал текст о русском нарвском типе, я перед ним поставлю впечатление от возвращения домой, которое совершенно неожиданным для меня образом — даже в деталях — совпало с сюжетом возвращения в Бостон из Барселоны, почти полтора года назад, возвращением на самый страшный период нашей жизни, болезни, медицинских ошибок и смерти.

А начиналось все бодро: если вспоминать наше с Таней возвращение, то оно казалось очень продуманным и комфортным, после круиза по Средиземному морю, сразу после прибытия в Барселону мы отправились с чемоданами в аэропорт, где сдали вещи в камеру хранения, а сами поехали в город, между швартовкой круизного корабля и отлетом из Барселоны в Бостон у нас было почти полдня, и мы решили провести его в понравившемся нам городе.

Три дня назад я тоже поехал в Таллин из Усть-Нарвы утром, чтобы погулять по городу, провести полночи в гостинице недалеко от аэропорта, и не позже 4 утра быть в аэропорту. В отличие от нашего возращения через Барселону прямым рейсом до Бостона, мне предстояла не только бессонная ночь, но и 6 часов ожидания пересадки в Копенгагене. Прямых рейсов из Таллина или рейса с меньшим ожиданием – не было.

Тот наш последний день в Барселоне был окрашен грустью, я принял ее за ощущение конца вполне себе удачного путешествия, которое немного омрачалось ухудшением Таниного самочувствия; из-за чего мы в тех городах, в которые мы приплывали — ездили или на такси, или на экскурсионных автобусах (если они были). А тут мы вернулись в город, с которого путешествие началось, который нам понравился, и вот нам выпал еще один день, во время которого мы, не ожидая этого, прощались с ним и вообще обыкновенной жизнью навсегда.

Утром позавтракали на корабле, а обедали в каком-то ресторанчике, которые здесь открываются довольно поздно, а потом просто сидели около огороженной площадки для  выгула собак и смотрели на них. Тоже прощались, не зная этого.

У меня же все сложилось иначе, я приехал в аэропорт, чтобы подать жалобу на компанию SAS, которая испортила мне чемодан во время проверки, срезала замок, не умея его открыть, и проделала просто дыру возле молнии, с обратной от ручки стороны. Так что рука туда проникала легко, лишь прореж или порви подкладку. Но добраться до компании SAS  оказалось непросто, надо было ждать, когда объявят посаду на рейс, а до этого было два часа, никак не раньше. Более того, я понимал, что одно дело, если бы я сразу после получения чемодана пожаловался на испорченный чемодан, а другое спустя три недели – поди докажи, то ты не сам порвал. И я решил использовать предложение обмотать чемодан специальным скотчем, который надо прорезать, чтобы добраться до дыры. Я скептически всегда относился к тем, кто так обматывает вещи, хотя я в чемодане хранил и мой, доставшийся мне в наследство от Таньки старый Macbook pro 2015 года, пару объективов, дрон DJI, микрофонную систему от RODE  и много чего по мелочи. Но моя ручная кладь в виде рюкзака и так была страшно тяжелой из-за камеры, объективов и прочего. Кстати, камерой и всем прочим я практически не пользовался, у меня возникла какая-то преграда между ней и мной, а снимал в основном на телефон, благо он под рукой.

До Копенгагена мы добрались за полтора часа. И с соседом, который оказался не только русским американцем родом из Петербурга, но еще знакомым моих приятелей Инги Рекшан, Лени Мерзона, Доли (Лены) Осиповой и других. Он несколько раз делал со мной селфи, как со знаменитостью, которой я не являюсь, но он повторял, что иначе ему никто не поверит.

Короче мы с ним прошли почти весь аэропорт пешком до станции метро, сели в поезд и поехали в исторический центр Копенгагена, моего попутчика манила андерсоновская Русалочка и район Христиании, я просто хотел немного прогуляться и где-нибудь позавтракать. Попутчик, скорый на ногу, шел налегке, я с тяжёлым рюкзаком поспевал за ним с трудом, и на главной площади мы с ним расстались. Он побежал в сторону памятника Русалочки, я пошел просто погулять, а в перспективе и позавтракать. Но все кафе открывались позднее, было еще слишком рано, я поплутал по городу, посмотрел на канал, как всегда напомнивший Петербург, и в конце концов увидел людей, сидящих за ресторанными столиками с той стороны стеклянной витрины, и решил, что нашел нужное место. Я, конечно, понимал, что это ресторан от гостиницы, причем одноименной тоже петербургский, облюбованной Есениным, Hotel D’Angleterre. Понимал, что здесь будет все дороже, но вряд ли намного, решил я. Зашел, меня посадили, дали на выбор меню или шведский стол, я, хотя не был столь голоден, выбраk шведский стол, взял сосисок с омлетом и чай. А когда мне за этот скромный выбор принесли счет на 450 датских крон, то понял, что это, наверное, самый дорогой завтрак в моей жизни. Расплатился и побрел к метро.

Наш последний ланч в Барселоне обошелся для двоих раз в пять дешевле, хотя мы заказали вино и вообще, но надо думать, чем ходить завтракать в один из самых дорогих отелей. Вернулся в аэропорт и сел ждать. Уже это ожидание было, конечно, утомительным. Мне трудно ждать и догонять, как и многим, но ничего не поделаешь. Меня грело, что я, регистрируясь на рейс еще в Усть-Нарве, немного доплатил за место, в результате в самолете Таллин-Копенгаген сидел у аварийного выхода, что позволяло почти лежать в кресле, а вот место в самолете Копенгаген-Бостон было менее удобным, все остальные уже разобрали, и я просто взял то, что осталось.

Главная мука в нашем перелете между Барселоной и Бостоном был холод. Мы, уповая на лето, жару и июнь, взяли с собой по куртке, без свитеров и прочего, а тут выяснилось, что в этой испанской компании даже насквозь синтетическое и тонкое одеяло надо не попросить у стюардессы, а купить. Купить, чтобы через несколько часов выбросить, оно стоило копейки, 5 долларов, если не путаю, но это было такое крохоборство, что я снял с себя куртку, мы нацепили ее на Таньку, и я все часы перелета сидел в рубашке, хота в пору было надевать дубленку и шапку.

В компании SAS до продажи одеял еще не опустились, их, как и дополнительные подушки выдавали по первой просьбе, но вокруг было столько детей, что оставалось надеяться, что родители их хорошо воспитали. Но никакое воспитание не помогает в результате перелета через океан, последние несколько часов проходили под аккомпанемент детского плача, переходящего в рыдания на грани или даже за гранью истерики. Взрослому терпеть такой долгий перелет непросто, детям тем более.

Но все рано или поздно кончается. Как и в случае с нашем полетом из Барселоны, так и в моем перелете из Копенгагена в Бостон самолеты прилетели раньше времени, мы-то и я спустя полтора года радовались, а зря. Прилетевшие самолеты простояли почти сорок минут на полосе в ожидания места для выгрузки пассажиров и багажа, в результате самолеты были пришвартованы в дальних частях аэропорта, и все пошло комом-ломом.

Мы с Танькой ждали наши чемоданы более двух часов, их куда-то возили, совсем не туда, привозили, но не те, меняли; Танька устала, где-то нашла место, чтобы присесть, свободных скамеек не было вообще, и ждали, кажется, бесконечно.

То же самое произошло и со мной: чемоданы из Копенгагена появились часа через полтора, мой, спеленатый как ребенок белым скотчем появился почти последним, я выхватил его с ленты транспортера и пошел к выходу. И тут меня из толпы вылавливает меткий глаз дежурного, смотрит с подозрением в глаза и отправляет на дополнительный досмотр в очередь, состоящую из мужчин странного вида с тележками чемоданов, каждый из которых тщательно просвечиваются и осматриваются. В конце концов, я не выдержал и пошел выяснять, за что мне такая честь? Я понимал, что они считают, что я обмотал чемодан скотчем, чтобы его не досматривали, а значит, я что-то прячу. После переговоров меня переместили в другую очередь, просветили чемодан, и отпустили.

Но, как выяснилось, как тогда, когда мы с Танькой возвращались из Барселоны, так и в случае моего перелета через Копенгаген, мы очутились на другом конце аэропорта, относительно того места, куда приезжали машины, вызванные по Uber. И у меня, и у Таньки было по два места, чемодан, и ручная кладь, надетая на ручку чемодана. Казалось бы, удобно, но у Таньки быстро кончились силы. Я пробовал тащить и свой и ее чемодан с прицепом, но они разъезжались, и это было не езда, а ерзанье. Но напомнило мне наше первое возвращение из-за границы, когда в 1989 году мы ездили в Гамбург, к нашим приятелям Эдику и Антье Фалькенгофам; я потом ездил ещё в Мюнхен, на радио «Свобода», кое-что заработал, и мы возвращались с бесчисленным количеством вещей. Одних книг из того списка, что считался еще запрещенным, было около 100, включая Солженицына, полный комплект Континента и так далее, подаренных мне после выступления в одной библиотеке. Но то возвращение было вполне мажорным, мы не просто были первый раз на Западе, мы были в нескольких месяцах от выхода первого номера нашего журнала «Вестник новой литературы», вся жизнь, казалась, лежала еще впереди, да так и получилось.

Из Барселоны я прилетал с женой, которая, несмотря на ее героический стоицизм и просто неумение жаловаться, чувствовала себя так плохо, что мне приходилось останавливаться, возвращаться за ней и ее чемоданом, тащить его, позволяя Таньке немного отдохнуть. Но все равно это была какая-то мука, с неправильным поворотами, лифтами, этажами и долгим поиском места для pick up машины от Uber.

 Мы возвращались совершенно в другую жизнь, чем та, что мы покинули все пару недель назад, мы возвращались на Голгофу мучений, боли и смерти, о которых ничего не знали и даже не предчувствовали, наверное. Но все было так долго, муторно и некомфортно, что мрак поневоле заползал в душу. И я это еще раз ощутил, идя практически по нашим следам с разницей в полгода – такой же мало комфортный перелет, долгое до 40 минут ожидание на взлетной полосе, двухчасовое ожидание чемоданов, а затем плутание по ночному аэропорту (в случае Барселоны) или вечернего (из Копенгагена).

Я возвращался домой и одновременно в свое прошлое, в эти муки, которые предстояли моей девочке, даже в машине от uber все оказалось неладно, женщина-водитель, везущая нас с Танькой, то ли ошиблась, то ли я в заказе ткнул не свой адрес, а адрес моего папы, и это было дополнительным временем плутания. В машине, что мне прислали после Копенгагена, уже сидел другой пассажир, его надо было отвезти сначала и только потом меня. Водитель непрерывно говорил с кем-то через наушник телефона, телефон держал где-то у колен, никакого обычного навигатора у него не было, он ехал по подсказкам пассажиров.

Да, я возвращался домой после трехнедельного гостевания у своей подружки, милой-премилой Ольки Будашевской и очаровательного Кевина, который по-русски не бум-бум, но строил свои английские фразы так, что, даже не всегда и не все понимая, я видел, что от тщательно избегает банальностей, как и полагается английскому режиссеру-интеллектуалу, лауреату почти всех, которые на слуху, премий, кроме пока Оскара. Да и еще на неделю приехал мой друг и соредактор по «Вестнику» Миша Шейнкер, с которым мы не виделись с 2013 года. Много говорили, с прискорбием констатируя, что та линия продолжения андеграунда с его независимостью от государства и денег, не то, чтобы потерпела крах, нет, многие их наших друзей, такие как Пригов, Сорокин, Лева Рубинштейн, Кривулин, Шварц, другие ленинградцы – на слуху. И если не прославлены, как того заслуживали, то все равно остались в культуре. Но сама линия на независимость от государства и рынка не получила в культуре почти никакого отчетливого продолжения. Есть те, кто в силу профессиональной гордости исповедует подобные ценности, но не потому, что получили их по эстафете, а потому что сами выбрали их. А так, как сказал мне Миша, качая головой, мы потерпели поражение, мы не оставили после себя наследства, разве что в собственной судьбе, не столько учащей, сколько отвращающей от андеграунда, как стратегии лузеров.

Но это все равно было совсем не та пропасть отчаянья, в которую мы очень быстро погрузились с моей несчастной Танькой, не сумев получить назначение на эндоскопию в течение 4 с половиной месяцев, а получив результаты, стали медленно умирать на фоне неправильных и несвоевременных решений врачей.

Я ехал на такси домой, где меня никто не ждал, и теперь никто не будет ждать никогда, кроме Танькиных цветов на подоконнике. А так, открыл дверь, вошел, втянул чемодан с рюкзаком, и попал в объятия полного и окончательного одиночества – единственной линии, оставленной мне этой жизнью.