Жена. Глава пятьдесят третья: Барселона
И до поездки по Средиземного морю мы много куда ездили, в том числе и на круизных кораблях. Чаще всего на Карибы, Бермуды, Багамы, в Мексику, Пуэрто-Рико. И хотя Карибы живописны, пожалуй, более всего нам понравилось в Пуэрто-Рико, понятно, что отель на берегу, но без этих всех излишеств по типу «все включено». Нет, ели и сами платили за себя в ресторанах, общались с местным населением, что было очень интересно, ездили вместе с ними на автобусах, где часто поют боевые тетки, я много снимал бездомных. Потом мы взяли в аренду машину и проехались по острову, в том числе во влажный тропический лес. И хотя это была территория с промежуточным американским статусом, бедность все равно соседствовала с достоинством. В отличие, например, от Мексики, где курортный комплекс был таким концентрационным лагерем мехом вовнутрь. То есть все строения и пляжи были обнесены колючей проволокой, чтобы не дай бог никто снаружи не мог туда проникнуть ни крокодил, ни человек. И конечно, было это ощущение неравенства, когда местный обслуживающий персонал был одной расы, а постояльцы – другой. До вчерашнего рабства один шаг, быть в роли привилегированного американца неуютно.
В Европу мы специально не ездили, мы много в ней бывали, пока жили в России, а потом только проездом, во время пересадок, пока до 2014 летали в Россию. То есть мы были в какой-то мере опытные путешественники, примерно знали, что нам понадобится, а что нет. Понятно, что я вез с собой фотоаппаратуру, дрон, разные мелочи, плюс две с половиной пачки памперсов. Обычно я менял два-три памперса за день, но иногда чаще. В какой-то мере за четыре года ко многому привык, а в мае как раз исполнилось четыре года моему диагнозу, но многое было болезненно. Примерно раз в неделю я просыпался в луже мочи, она появлялась, если я переворачивался во сне на живот, или боком надавливал на памперс, из него все вытекало как из губки. Днем я ходил почти всегда влажный, не потому, что памперсы были дороги, просто памперс становился мокрым, если только чихнешь, кашлянешь или во время утренних упражнений на пресс или просто при резком наклоне или повороте. Замучаешься менять. У меня была специальная мазь на цинке, как для новорожденных, которой я мазал всю мошонку несколько раз в день. Когда вспоминал, делал упражнения для мышц малого таза, сжимая анус на счет 10, но чаще забывал, да и все равно улучшений не было.
Моя сексуальность в какой-то мере была похожа на сексуальность Джейка Барнса, героя Хемингуэя, мое либидо было в порядке, женщины меня все также привлекали, но для эрекции я должен был либо делать себе укол, либо принимать что-то вроде виагры, но и это давало ограниченный эффект. Как это ни смешно звучит, я стеснялся, но весьма умеренно, своей влажной рыбки, которая требовала такого ухода, что было немного неловко. Танька ходила со мной на приемы к моему новому онкологу-урологу, очень симпатичной женщине, такой конь с яйцами. Она несколько раз, глядя на Таньку, говорила, что у них есть специальные курсы для жен таких бравых молодцов как я, объясняющие основы секса с пациентами после операции по удалению простаты. Но Танька пропускала это мимо ушей, для нее эта ситуация была более болезненна, чем для меня. Когда я говорил что-то о своей сексуальности, она каменела и делала вид, что не слышит и не понимает моих шуток, потому что я и это, конечно, вышучивал. Ей казалось, что для меня как мачо — это такая ужасная травма, что я корчусь от внутренней боли, но я не корчился, я продолжал испытывать влечение и желание, но осуществлять их можно было только опосредованно. Скорее всего, хирург по неосторожности перерезал нерв с одной из сторон, в другой он удалил нерв сознательно, так как к нему близко подступали раковые образования, но это лишь мои догадки. И все — оставил лошадь без поводка и узды. Да, и еще из меня ничего не выливалось, для деторождения я был точно непригоден. Ни о чем таком хирург меня не предупреждал даже близко. В противном случае я точно выбрал бы радиацию.
Но меня это не погрузило в депрессию или отчаянье, их я стал испытать вместе с Танькиной болезнью, потому что она обнаружила мою беспомощность. А так я оставался совершенно таким же, сомневаюсь, что за эти годы хоть кому-то пришло в голову, что со мной что-то происходит. Я был таким же агрессивным, острым на язык и вообще непримиримым. К ужасу Таньки, я мог рассказать о своих проблемах любому встречному, ей, очевидно, казалась, что я должен это скрывать, как постыдную тайну, а я вышучивал, высмеивал. Я был как лиса и виноград. Мне все также Танька нравилась как женщина, я ее целовал, обнимал, тискал, она по привычке тянулась к моему ключу зажигания, который включал только часть двигателя. Но и это не стало причиной моего изменения, так, отчасти неприятная, отчасти забавная подробность жизни.
И рассказываю об этом сейчас, потому что попытаюсь показать, что случившееся с моей Нюшей – не случайность, а система, проявляющаяся непрерывно, только в моем случае она оканчивается вот так, как я рассказал, а в ее – трагически.
А еще я вспоминал один мой образ из романа Вечный жид, очень нравившийся Вите Кривулину: там герой воспевает женщину моей предстательной железы. Вот так это иногда возвращается.
Мы улетали во второй половине мая на две с небольшим недели, авиакомпания была испанской и далекой от идеального сервиса. К частности было банально холодно, потому что мы летели на юг и теплых вещей не взяли, а в самолете был колотун. Барселона нам страшно понравилась, мы решили не экономить и сняли отель в самом центре города, на бульваре Рамбла (Rambles), рядом с площадью Каталонии и Готическим кварталом. Здесь мы гуляли по вечерам, выбирая ресторан, в котором будем ужинать. А днем ездили смотреть разные достопримечательности вроде домов и собора Гауди, Триумфальную арку и прочее, добираясь на метро или такси, которое в Барселоне невероятно дешевое и, даже если едешь на короткое расстояние, нареканий от водителя не будет.
Танька все эти прогулки выдерживала прилично, уставая, она больше сутулилась, если была возможность, садилась отдохнуть, но все, что мы наметили, посетила и была очень оживлена. По утрам мы завтракали на балконе гостиничного ресторана, глазея на густой поток людей на бульваре. Поздно вечером выходили на свой балкон, смотреть на ночную толпу. Мы с удовольствием ели испанскую еду и пили испанское вино, и я, вспоминая, не помню ни одной Танькиной жалобы на какие-то желудочные или кишечные проблемы. Она ела все тоже, что и я, без ограничений. Зная о ее терпении, можно, конечно, предположить, что она могла о чем-то умалчивать, но таких эпизодов, которые имели место уже не корабле, в Барселоне я не помню.
И вообще все было так мирно и спокойно, как не было давно, мы попали в правильное место, нам нравилась эта страна и физически, и психологически, испанцы совсем не походили на американцев и были нам, конечно, ближе. Вообще Европа была ближе, была похожа и не похожа на место, где мы родились, потому что Ленинград-Петербург похож на многое, ибо скроен по чужим и именно европейским выкройкам, только там это было заемным, а здесь домашним. Мы подружились с одной официанткой из ресторана на бульваре Рамбла, прямо перед дверями нашей гостиницы, она нас видела издалека, стройная, гибкая, черноволосая, она с нами обнималась, целовалась, для протестантов это было бы дикостью или странностью. А нам было спокойно, как дома.