Жена. Главка пятьдесят четвертая: Канны, боль и эта Ницца

До круизного лайнера от гостиницы мы доехали на такси, и, оставив вещи в каюте, которая была вполне вместительной, а главное – с балконом, стали ждать на одной из верхних палуб, когда нам принесут наши чемоданы.

Все дальнейшее описание будет иметь внутреннее противоречие, у моей Таньки именно во время круиза проявятся все признаки болезни, и это, без сомнения, мучило и ее, и меня. Но при этом круиз продолжался, во всех местах, куда корабль причаливал и которые были предназначены для лицезрения, мы с моей Нюшей шли или ехали вместе со всеми в город, ходили по нему, видели то, что успевали увидеть; и это было последнее, что моя Нюша увидела, как путешественник, настроенный на туристические восторги или критику. И, может быть, те или иные красоты и городские пейзажи пусть мельком вспоминались ею, когда она будет бороться со своим недугом с тем мужеством, которого нет у меня и которое я в ней не подозревал. И поэтому мой обзор будет сопровождаться моими фотографиями, потому что то, что я снимал, видела она, комментировала, одновременно превозмогая болезнь, прежде всего, боль в спине. Потому что именно здесь, на корабле у нее проявилось два недуга, один, более яркий и болезненный как бы камуфлировал второй, подступавший исподволь, и ему на фоне болей в спине не придавалось значения, которое на самом деле он заслуживал. И эта ситуация, которая будет длиться несколько месяцев, даже когда мы вернемся домой, когда, казалось поначалу, не очень опасные и понятные проблемы с пищеводом оттенялись куда более сильными, но несравнимо менее опасными болями в спине.

Но проблемы с глотанием, назову это так, появились далеко не сразу, а через несколько дней, а вот боли в спине постоянно не давали Таньке быть тем путешественником, которым она хотела быть. Сам корабль был вполне стандартным; мы, много плававшие из Америки, Бостона и Нью-Йорка по Карибским странам, надеялись, что лайнер, отправлявшийся из Барселоны по Средиземному морю, будет немного другим, более европейским, что ли, прежде всего, своим меню. Но – нет, точно такая же американская пища, вернее, акцент на том, что любят американцы, со всеми добавками и европейской, в том числе итальянской, или китайско-корейской едой, но не более того.

Вообще этот корабль был в какой-то степени прообразом фальшивого коммунизма. Если вы заранее заплатили, как заплатили мы, буквально за все, то вам предоставлялась бесконечная жратва в нескольких десятках ресторанов на разных палубах, почти круглосуточно. То есть я несколько раз среди ночи, не умея заснуть, выходил из каюты и всегда находил, по крайней мере, один работающий ресторан, понятное дело – казино и ряд музыкальных площадок, я не говорю про бары: одни из них открывались и работали почти все ночь, другие закрывались на короткий перерыв, чтобы через час или два открываться заново. У нас здесь было заплачено буквально за все, нужно было только протянуть бармену или официанту свою заветную карточку, чтобы получить доступ к тому, чего хотелось.

Первые часы, пока кораль только собирал пассажиров, мы провели на палубе, недалеко от того бара, где разрешалось курить, и в назначенный час корабль тронулся и поплыл по своему маршруту. Так было продумано, чтобы ночью мы плыли от одно порта к другому, а днем останавливались, выгружались на берег и шли глазеть на красоты Средиземноморья. Утром ухо фиксировало сквозь плотные шторы приближение к порту и звуки швартовки, но мы спали сколько хотели, опоздать было невозможно.

Но в Каннах мы спешили быть на берегу пораньше, потому что еще раньше наметили съездить из Канн в Ниццу, которая была относительно недалеко. Таково устройство Лазурного берега или Французской Ривьеры, что из Канн можно было добраться и до Марселя, и до Ниццы. Но русский контекст, даже цитатный контекст, отдавал предпочтение Ницце над Марселем. Избалованные Барселоной и вообще Испанией с ее очень недорогими такси, мы также намеревались доехать до Ниццы на такси, но получилось иначе.

Мы приплыли в Канны на следующий день после завершения кинофестиваля, все о нем напоминало, в том числе и на набережной Круазет, которая, когда фестиваль кончился, уже не была далеко такой фешенебельной, как в телевизионных репортажах. Везде еще висели постеры с фотографиями актеров, в том числе на временных заграждениях, огораживающих места реконструкций или ремонта, что отчасти походило на русскую практику, именуемую потемкинскими деревнями. Потому что покосившиеся заграждения пытались безуспешно скрыть то, что находилось внутри и было далеко от туристических стандартов. Канны походили на Сочи, еще больше на Батум или Гагры, с пальмами, тропическими растениями, но после закрытия фестиваля уже без избыточного лоска, а как брошенная жена, щеголяющая в былых нарядах и украшениях, но все равно брошенная и покинутая.

Таньке эта прогулка далась тяжело. Она должна были периодически садиться и давать отдых спине, так как скамеек все также не было или было намного меньше, чем нужно, мы как бы двигались от одного кафе к другому, где, дабы просто посидеть, надо было купить чашку кофе или чего-то еще. Все было заметно дороже, чем в Барселоне, а такси мы вообще не увидели ни одного. Более того, те, с кем мы беседовали, говорили, что такси до Ниццы будет стоить баснословно, и надо идти к вокзалу, откуда каждые полчаса-час до Ниццы отправляются поезда. Но сам вокзал располагался на горе, и моей Нюшке было очень непросто туда взобраться, хотя я держал ее под руку и пытался помогать.

На вокзале мы далеко не сразу во всем разобрались, рассматривая расписание, я посчитал, что если мы отправимся в Ниццу в пределах этого часа, то вполне успеем погулять по Ницце, увидеть, о, этот блеск от этой Ниццы, продолжая путешествовать по цитатам, и вернуться в Канны до отплытия. Были некоторые проблемы с покупкой билетов, так как автомат был только на французском (или мы не нашли переключение на английский), и только с помощью симпатичной тетки в служебном кителе мы все это осуществили.

Тут произошел один весьма характерный эпизод, когда мы уже стояли с билетами в руках, и собирались искать нужную платформу, наша помощница на вокзале потянулась ко мне, взяла за мой фотоаппарат, висевший на шее, засунула его мне поглубже подмышку, и стала застегивать пуговицы на куртке, чтобы фотика было не видно. Для Америки с ее культом приватности и невозможности прикоснуться к другому человеку, это было непривычно. И еще она сказала: будьте очень осторожны, здесь полно грабителей и воров. Я с благодарностью принял ее заботу, но как только мы миновали турникеты, расстегнул куртку и вернул фотоаппарат на место. У меня, конечно, бывают сырые подгузники, но я даже не представляю, чтобы кто-то попытался меня ограбить. Не говорю – прикоснуться к моей Нюшке: мое российское детство в полублатной обстановке конца 50-х, моя внутренняя готовность давать отпор в любой момент никуда не делись. Я очередной раз похудел, был резким и сильным, и я не завидовал бы никому, кто решил бы проверить мою готовность к отпору. Об обиде моей девочки, я не говорю, мои манеры и улыбка до ушей никогда никого не вводили заблуждение, так что дежурная на вокзале перестраховалась, советуя быть осторожным. Но я был тронут ее заботливостью.

Пейзаж за окном поезда был вполне обычный и среднеевропейский, разве что, когда уже при подъезде к Ницце начались морские пейзажи, в нем появилось своеобразие, свойственное портовым городам. Мы вышли из вокзала, встретившего нас стойким запахом высыхающей мочи и рядом лежащих на тротуаре бездомных; спросили дорогу, надо было двигаться по широкой улице, перпендикулярной морю, как нам сказали, 15-20 минут, но все оказалось куда дольше. Более того, моя подружка почти не могла идти, я не сразу догадался, что надо было ехать на трамвае, ходившем посередине улицы как на каком-нибудь Литейном в незапамятные времена или по Лиговке. Но мне хотелось дойти ногами и снять эту Ниццу, прозревая в ней Тютчева, но Танька идти просто не могла. Давай, я посижу немного, а ты иди, времени не так-то много, ты побудешь на набережной, а я тебя догоню. Только дойдя до берега моря я понял, как это далеко, и что Таньке будет трудно. Я позвонил ей, посоветовал ехать на трамвае, она так и сделала, доехала до последней перед морем и пляжем остановки, где я ее встретил, но до набережной идти у нее не было сил.

Это будет той схемой, по которой будет развиваться наше путешествие, пока мы не поймем, что ходить больше ста метров она вообще не может, и стали передвигаться на такси или какому-нибудь туристическом автобусе. Она будет идти, пока хватало сил, потом садилась и просто ждала. Я только потом понял ее замысел, ей изо всех сил не хотелось портить мне путешествие, она старались как могла, а когда силы и боль останавливали ее, просто садилась и говорила: иди, потому расскажешь или покажешь. Она и здесь думала только обо мне, а я думал о ней, не всегда при этом понимая ее состояние, как случится потом, во Флоренции.

Что же касается набережной Ниццы, то, как я не вертел головой, не заметил никакого следа русской поэзии, ничего из того прошлого, которое европейцы умеют сохранять; нет, в угоду туристическому бизнесу, все было новомодно и безлико. Я добросовестно все поснимал, и, чувствуя беспокойство и угрызения совести, побежал искать свою Нюшку. Она была там же, сидела на скамейке, курила, мы сели в трамвай и поехали обратно, все приближаясь и приближаюсь к тому ужасу, что ждал нас за очередными поворотом.