Жена. Главка пятьдесят шестая: вечный город вне вечности
Я не помню, появились проблемы с глотанием до Рима или после, но расскажу здесь. В основном мы обедали в самом большом ресторане, кажется, на 11-й палубе, стараясь выбрать место с окном, чтобы смотреть на бескрайнее море, лишь тебе не дано примелькаться; иногда в одном из открытых кафе, что на свежем воздухе, если позволяла погода и было не в лом брести сквозь все рестораны на другой конец корабля. Брали примерно одно и то же, салаты, какие-то закуски, горячее, все можно было выбирать из множества вариантов, но мы примерно знали, что нам нужно. Другое дело, что прилавки с едой постоянно менялись местами, разве что по центру, где были разные супы и вообще самое ходовое, существовало относительное постоянство. К обеду или ужину мы брали по бокалу (редко по два) вина, реже пиво, а после еды, когда Танька шла курить либо к себе на балкон, либо, что чаще, в бар для курильщиков на 12-й палубе, я брал нам по коктейлю Negroni(негрони), состоящий из порции лондонского джина, двух сортов вермута Кампари и Чинзано с цедрой апельсина; назван коктейль был в честь итальянского графа Негрони и пропиской рождения также имеет Италию. Мы к нему пристрастились.
В тот раз мы сидели за столом, что-то уже поели, и вдруг Танька поперхнулась (так это выглядело со стороны); знаете, бывает, пища попала не в то горло, человек начинает перхать, как бы пытается вытолкнуть пищу обратно, и именно так это вроде как происходило у моей Нюши. То есть только что ела совершенно нормально и вдруг остановилась, и начала как бы покашливать, руки положила на стол вдоль тарелки. Это продолжалось не больше минуты (или почти минуту), я успел спросить: что такое, что случилось? Она отмахнулась от меня рукой, мол, отстань, сейчас все пройдет. И действительно, еще пару раз кашлянула, выпила воды, и стала есть опять. Необычным было то, что никогда я раньше такого не помнил, конечно, она ела не так медленно, как мой папа, но все равно никогда не торопилась, она лучше не доест, чем поторопится, как я, будет глотать, спеша, большими кусками, дабы побыстрее кончить. Танька вообще была предельно аккуратной во всем, в любом деле, одна из постоянных причин ее упреков мне состояла в том, что я торопился, делал все в куда более быстром темпе, а она такая старательная отличница, которой некуда спешить. Она говорила это от ее папы, у которого во всем и везде был абсолютный порядок.
Но что-то в этом эпизоде мне не понравилось, то, с каким напряжением она пыталась протолкнуть или наоборот вытолкнуть застрявший кусок еды, как напряглось лицо, немного, совсем чуть-чуть выпучились глаза, и как она вроде как замерла, будто ожидала, пока спазма пройдет.
За десять дней круиза такое произойдёт еще один раз, точно по одной схеме, начинает есть, вдруг останавливается, замирает, опускает руки, пытается то ли продышаться, то ли откашляться. Не было какой-то специальной или перченной еды, не было вообще ничего необычного, вот только такие приемы как попить воды, не помогали. Этот приступ с застрявшей в горле едой длился не более минуты, она терпеливо ждала, когда приступ пройдет, и потом продолжала есть как ни в чем не бывало. Нехорошо, нехорошо, — сказал я, когда это повторилось второй раз, надо будет показаться врачу, Нюшка махнула рукой: это, наверное, моя грыжа, еще Фишзон-Рысс говорил мне, что я должна спать на высокой подушке, не носить тяжести и не затягиваться ремнем.
Фишзон-Рысс – был очень известным в Ленинграде гастроэнтерологом, давним знакомым моей мамы еще по Первому медицинскому институту, и был нашим таким домашним доктором, которого вызывали при проблемах с животом. Чаще ко мне, у меня был хронический колит, иногда с какими-то длительными поносами, так перед рождением Алеши в начале 80-х, у меня диарея более года, и я похудел килограммов на 30. Кстати, это вообще была одна из моих особенностей, которую я обнаружил в себе после использования диеты Дюкана, я очень легко сбрасывал вес. Но ездил Фишзон-Рысс и к Таньке, нашел у нее эту самую грыжу подвздошного отверстия диаграммы, из-за которой у нее случались проблемы, но до таких симптомов, чтобы она начинала давиться едой, никогда не доходило.
Могло ли быть что-то еще, кроме этих двух случаев на корабле? Возможно, но Танька была терпеливой до невозможности, она вообще никогда не жаловалась на здоровье и повторяла пословицу моей мамы: муж любит жену здоровую и сестру богатую. Этот муж был порядочный скобарь, у меня не было сестры и тем более я не зарился бы на ее деньги, вообще не игравшие в нашей жизни большой роли, в противном случае я не провел бы десять лет в кочегарке, не желая приспосабливаться к советской литературе. Да и Танька, ни разу в жизни не упрекнувшая меня за недостаток денег, вряд ли была из породы жлоба-мужа из пословицы.
Но она все равно практически никогда не жаловалась, даже если заболевала, сначала в тайне от меня меряла температуру, смотрела на какие-то симптомы в интернете, делала тест на коронавирус, а если говорила что-то, то только если не могла без меня обойтись: типа, съездить в аптеку. За почти двадцать лет в Америке она так и не получила права, хотя я пару раз ее учил, много раз уговаривал пойти на курсы. Я ведь ни секунды не сомневался, что уйду из жизни первый, и очень беспокоился, как она будет одна. Но Танька отчаянно не хотела получать права, хотя уроки вождения проходили у нее вполне нормально, ей еще в молодости кто-то сказал, что мужчины добиваются получения прав у супруги, чтобы она садилась за руль, когда он переберет лишнего за столом. Этого она точно не хотела, чтобы она должна была не пить и лицезреть, как ее благоверный надирается до положения риз. Чего просто никогда не было и не могло быть, я уже рассказал о единственном случае, когда я крепко перепил на свадьбе нашей Наташки Хоменок.
К чему это я? К тому, что если у нее и раньше возникали какие-то проблемы с едой и глотанием, то она точно нее побежала бы мне об этом сообщать. В том числе и из-за моей присказки: вот, допилась до ручки. Она ужасно боялась такого упрека, и даже если у нее возникали какие-то проблемы со здоровьем, ставила меня в известность в самую последнюю очередь. Но и врать бы не стала: если я спрашивал, у тебя было раньше такое, то она отвечала, как есть. По крайней мере, я на это надеялся.
Тем временем наш круиз шел своим чередом. Так как к самому Риму ближе на большом лайнере была не подобраться, мы остановились в порту с трудно произносимым названием Чивитавеккья, за 70 километров от самого Рима. Добираться до него можно было на каких-то автобусах, кажется, даже на поезде, но я слишком хорошо помнил этот ужас во Флоренции и решил брать такси. И чтобы добраться до Рима, и чтобы в нем максимально ездить и минимум ходить. Мы с еще одной парой взяли такси на четверых, но не с нашего лайнера, а с другого (что будет иметь значение), и поехали в Рим. Точно уже не помню, сколько это стоило, но вполне приемлемо, если иметь ввиду, что водитель обещал подвезти нас к самым известным в городе местам, в том числе в Ватикане.
К сожалению, как и можно было ожидать, к этим затасканным как пословица достопримечательностям подъехать вплотную было невозможно. Наш водитель подвозил нас максимально близко, объяснял, куда идти, обычно, надо было дойти до ближайшего перекрестка и повернуть направо или налево, и где он нас будет ждать (обычно у следующего перекреста) и когда. Номер его телефона у нас был, деньги вперед мы не платили, обмануть нас вряд ли входило в его планы. То есть моей Нюшке надо было идти эти канонические сто метров, и первую половину экскурсионных заданий она выполнила пусть не легко, но выполнила. До Фонтана Треви (буквально: пересечение трех дорог, как у нас Пять углов в Питере) она добрела, поддерживаемая мной. Я даже нашел ей место посидеть, откуда не было видно ровным счетом ничего, кроме верхней части фонтана из-за толпы разнокалиберных и разномастных путешественников. Но она послушно сидела, так как я больше всего боялся ее потерять, ибо телефоны по привычке работали с перебоями даже возле таких достопримечательностей, где звонит каждый второй.
Труднее пришлось около Колизея. Водитель опять подъехал максимально близко, Колизей был виден уже во всей красе, но все-таки до него было не 100, а 200-300 метров, мы с Танькой шли пока она могла, но потом она села на что-то и сказала свое обычное, я же уже вижу его, да ты пойди, не волнуйся, сними все, мне потом покажешь. Я дал себя уговорить, взяв с нее обещание, что она не сдвинется с места, даже если начнется извержение вулкана. Как раз напротив нее, на противоположной стороне два оперных певца, он, необъятных размеров тенор, и она, вполне себе нормальная, кажется, сопрано, пели оперные шлягеры. На фоне Везувия это обеспечивало им дождь гонораров в мелкой монете, пели они вполне кондиционно, и слышно их было намного дальше того места, куда от своей Нюшки отошел я. Я ее почти все время видел, разве что, уже сфотографировав Колизей, решил вернуться немного другой дорогой, как бы взобрался наверх, привлеченный очередными древними развалинами, но тут же вернулся, найдя Таньку там же, где минут 15 назад оставил.
Теперь надо было подойти к Форуму, развалины которого виднелись с противоположной стороны, просвечивая через толпу, как кости грудной клетки на рентгене; я сначала было поволок Таньку, но видя ее мучения, нашел ей место и наказал ждать. Сбегал, реально не шел, а бежал, посмотрел на то, что было Форумом, все, что рядом; по скорости и тривиальности это было как урок нерадивого ученика, а затем побежал назад. И вот ужас, я в этой кишащей толпе забыл место, где ее оставил, потому что все эти места, где какие-то ограждения были перепутаны с достопримечательностями, были похожи как костяшки домино, и я, испытывав еще несколько мгновений ужаса, нашел-таки свою девочку.
Последней остановкой стала Пьяцца Сан Пьетро (Площадь святого Петра) в Ватикане, нам не очень повезло, солнце скрылось, смотрелось буднично, дежурно, но мы все равно побродили чуток, посмотрели на окошко, из которого папа обращается к граду и миру, побрели назад. Я вдруг что-то вспомнил, полез в бумажник: и — о, кошмар, — я, кажется, забыл дома дебитную карточку, не вынул ее из сейфа в каюте; кредитку взял, но с нее деньги не снимешь, разве что с ПИН-кодом, которого я не помнил, и с большими процентами, но я был согласен на все. Потому что после подсчета наличных, о которых мы никогда не парились, нам не хватало долларов 150 для нашего водилы. Было страшно неприятно говорить об этом ему, но он, наверное, разбирался в людях и понял, что его не собираются развести. Подвез к нашему же банку Santander, встретившемуся по пути, но там нам не могли помочь, в том числе потому, что по-английски говорили плохо. В результате водитель нашел вполне себе русский выход, уже почти в конце маршрута, в самом городке Чивитавеккья, он заехал к своим друзьям, владельцам фотомастерской и лавки сувениров при ней, я провел кредиткой, якобы покупая что-то на 150 баксов, и они выдали эту сумму наличными нашему водителю.
Но все это уже происходило внутри какого-то другого облака настроения, вроде ничего не изменилось, но то беспокойство, которое не отпускало меня после Флоренции, настраивало не то, чтобы на катастрофический (еще нет) лад, но на очень тревожный. Смотреть как моя девочка, моя красавица, двигается словно инвалид, с трудом переставляя ноги, было больно. Даже не больно, это было как предвестие какого-то еще большего неблагополучия. Танька пыталась бороться с моим настроением: ты – паникер, ничего страшного, заболела спина, полежу на корабле, и все пройдет. Но я знал, что это не так, что ничего уже не пройдет, что нам не вывернуться из этой передряги малой кровью, я не был, конечно, в непрерывном отчаянье, я умею себя вести так, что никто ничего не поймет и не увидит, кроме моей улыбки и уверенных манер. Но я-то знал, что какая-то беда идет по следу, пусть и без бритвы в руке, но с намереньем причинить нам вред, от которого уже не увернуться.