Жена. Главка шестидесятая: аллергический шок

Нюшка лежала в палате интенсивной терапии в окружении врачей и сестер, лицо выражало муку и напряжение, она задыхалась, периодически дышала через кислородную маску, на мое появление ответила только глазами, на большее не было сил. А когда маску на время сняли и я, обняв ее, успел спросить: как ты? Она ответила: я обкакалась, я хочу переодеться, я чувствую этот запах, мне неловко. Я тут же сказал об этом медперсоналу, они махнули рукой: последняя из проблем, как только восстановятся показатели, ее переоденут. Их беспокоило очень высокое кровяное давление, отравление и недостаток кислорода в крови.

Как я понял, случился аллергический шок, за несколько секунд до него, она попросилась в туалет, пошла туда вместе с капельницей с последней порцией химии на стойке, но пошла почему-то с переводчицей, симпатичной армянкой из Баку, она часто была с Танькой во время важных разговоров. И в туалете, не дойдя до горшка, Нюша начала терять сознание, падать, переводчица подхватила ее в последний момент и закричала. Это случилось за 5-10 минут до конца сеанса химеотерапии, и объясняли это аллергической реакций, не на эту порции химии, а на накопленную химию в организме. Мол, такие вещи случаются крайне редко, но случаются, и сейчас самое главное стабилизировать работу сердца и дыхание.

Танька, без кислородной маски, хватая воздух открытым ртом, лицо как-то странно опухло, отекло и лоснилось, твердила свое, мне неудобно, мне стыдно, я хочу переодеться.

Это был, возможно, предпоследний сеанс химеотерапии, должен был быть еще один, максимум два. Но было понятно, что теперь химию либо отменят, либо уберут из нее тот препарат, который и вызвал аллергический шок.

Мы провели в палате интенсивной терапии несколько часов, постепенно стабилизировалось дыхание, опустилось кровяное давление, ее помыли и переодели, я сидел рядом, держал ее за руку, что-то обсуждали.

Хорошо, что моя машина стояла почти прямо напротив дверей, когда ее решились отпустить домой, то посадили в кресло-каталку и довезли до машины; у Таньки тело слушалось плохо, ее пошатывало, но ничего, забралась на сидение; мы получили рекомендации, телефон, по которому можно звонить в любое время (я думал, это какой-то специальный телефон вроде тревожной кнопки, а это был просто коммутатор онкологического центра). Я не помню, попросилась ли Танька покурить, когда мы подъехали к дому, возможно, сразу пошли к лифту, вот и дома.

Дело было не только в аллергическом шоке, ее организм с трудом выдерживал все эти испытания. Ничего из того, что обещал радиолог, не произошло. Опухоль не уменьшалась, по крайней мере, с глотанием становилось все хуже и хуже. Никакие обезболивающие не помогали. Порой она начинала утром есть свой йогурт, съедала ложку или даже пол чайной ложки, останавливалась, а потом вечером или в течение дня доедала его или не доедала. И это была вся пища за день.

Я не помню, когда я, дождавшись ее относительно приличного состояния, сказал, девочка моя, давай уйдем вместе, я не говорю сейчас, я просто не хочу и не смогу жить без тебя, пока есть силы, подумай. Она посмотрела на меня с оттенком удивления: по-моему, рано об этом думать, еще есть шансы. Она верила в это до своего последнего вздоха. Я кивнул головой. У меня не было ничего продумано, я не знал, как можно уйти наиболее безболезненно, но мне это представлялось несложной задачей, которую лучше решать, пока были силы. Больше мы на это тему не говорили, когда Танька окажется в больнице, это станет уже практически невозможным. Поздно. Да и настаивать я не мог, я должен был ее поддерживать каждое мгновение.

Я не знаю, как и когда я осознал, что нахожусь в полной зависимости от своей Нюшки. Ведь я всю жизнь делал одно и то же. А почти целый день писал, работал, читал или вместе с ней смотрел на YouTube разные новости и интервью, надо же получать информацию; а вся остальная жизнь была присоединена ко мне через ниппель, которым моя Танька и служила. Весь остальной мир, который я считал как бы дополнением к своей работе, существовал, потому что Танька его подключала ко мне. Не знаю, как кислородный баллон или, напротив, как что-то мне отчасти лишнее и враждебное, но вся жизнь существовала благодаря ее присутствию и существованию. И когда вместе с ее болезнью я понял, что могу остаться один, как я мгновенно ощутил всю свою уязвимость, всю зависимость от той, кого я знал более полувека. С наших подростковых пятнадцати лет. С нашей тридцатки. Если исчезнет она, то вместе с ней исчезает все то, что не я, потому что весь этот мир только с ней и связан. Это было следствием моего образа жизни, моего нежелания тратить время и силы на непродуктивное общение. То есть я полагал, что сначала существует моя интеллектуальная работа, которая не отпускала меня ни на минуту, а потом уже тот мир вокруг, который отчасти мешал и отчасти помогал мне, но был внешним. Но только я представил, что нет Таньки и нет всего того, с чем я был связан через пуповину наших отношений, как я превращался в ноль, пустоту и безысходность, в которой ни жить, ни существовать было невозможно.

Почему я этого не видел раньше? Потому что к живому нельзя относится как мертвому, пока живой существует, он работает таким полупроводником, через который все поступает как в поилке для животного и живого. Его нельзя или очень трудно ценить за то, что он просто есть, потому что пока человек жив, существует сначала он, а потом все остальное. И только когда вся схема начинает шататься и разрушаться, появляется понимание истинной цены того, что как бы просто рутина, которую по идее может выполнить любой другой. Да, готовить, убирать, делать все эти мало ценимые женские дела – не велика задача, но присовокуплять к тебе всю жизнь без тебя – это незаменимо и уникально. И я понял, что без нее не выживу. Но ничего поделать уже было нельзя.

Наступил последний и очень короткий период нашей как бы нормальной жизни вместе. Потом будет одна больница, с очень мучительным опытом, потом короткое чуть более недели пребывание дома, когда она будет в очень плохом состоянии. И затем опять и уже навсегда больница.

Почти каждый день, если мы не приводили его в онкоцентре, мы спускались вниз подышать воздухом, а Танька покурить; с одной из сторон дома была устроена такая летняя площадка для барбекю и отдыха. Гриль на газе для жарки мяса и овощей, несколько больших зонтов, столы и кресла. Мы сидели напротив друг друга, просто дышали воздухом или разговаривали. У меня нет фотографий этого периода, я просто перестал снимать, так как все теряло смысл, кроме самых простых вещей. Поэтому покажу фотографию самого места и Таньки, но еще весеннюю.

Иногда ближайшая дверь, а у нашего дома по двери с каждой из четырех сторон, открывалась, и кто-то из соседей выходил, мы здоровались, обменивались парой фраз; подчас это был наш сосед по нижнему этажу, моложавый, подтянутый. Когда он только к нам переехал, мы прозвали его республиканцем и ветераном, потому что он повесил огромный американский флаг себе на стену в гостиной, и этот флаг был виден издалека, если он не опускал жалюзи на своем окне. Все государственные атрибуты любят именно республиканцы, это мы уже выучили. К нему никто никогда не приезжал. Ни женщины, ни ребенка. Мы ничего о нем не знали. Он выходил из дома и шел гулять; первые годы после его переезда, а мы в тот момент жили через стену, у него была собака, очаровательный спаниель, который скулил не переставая, оставаясь в одиночестве. Потом и собаки не стало.

Однажды, после последних выборов (мы голосовали по почте), он поздоровался, уже вроде собрался уходить, потом развернулся как-то неловко, подошел к нам и, явно волнуясь и досадуя на себя, спросил: вы за кого голосовали, если не хотите, не отвечайте. Мы были русские ребята, мы режем правду-матку всегда и везде, поэтому я сказал: не за Трампа, конечно. Он чуть не заплакал от счастья, обнял меня, спасибо, спасибо большое. И пошел куда-то вдоль дома, продолжая качать головой.

Почему его так обрадовало, что мы не голосовали за Трампа, было не вполне понятно, в нашем штате, как почти везде в Новой Англии за республиканцев голосуют во много раз меньше, чем за демократов. И наши голоса не имели никакого значения, при таком преимуществе отряд все равно не заметит потерю бойца.

Но я рассказываю о нем не поэтому. Мы много раз сидели в этих креслах, окруженные зеленью, и наш ветеран, республиканец, который оказался не республиканцем, проходил мимо нас, отправляясь на ежедневную прогулку. Я смотрел на него с пониманием и ужасом, я уже давно представил, во что превратится моя жизнь, если я останусь один. В ноль одиночества, пустоты и безвыходности. Я не смогу гулять там, где мы гуляли вдвоем. Я не смогу смотреть на то, на что мы смотрели вместе. Я не смогу ничего один. И поэтому он представал таким пророчеством будущего, которое предупреждало о том, что меня ждет.

Химиотерапию тем временем прервали всего на один день, потом опять восстановили, убрав тот компонент, который привел к аллергическому шоку; радиотерапия продолжалась без перерыва; Танька почти ничего не ела, она похудела, но не так, чтобы одна кожа и кости, они за весом внимательно следили, это был важный показатель ее состояния, но вес колебался от 51 до 53 килограммов при условии, что на начало болезни был 55-56.

И мы неминуемо стали обсуждать установку зонда. До ее операции было меньше месяца, но ведь надо силы, чтобы ее пережить. И я на свою голову стал ее уговаривать, не зная, что зонд ее и доконает. Но на самом деле выхода не было. Даже если бы мы продержались до операции, при ее проведении зонд ставят все равно, потому что пока идет послеоперационное заживление, питаться нормально невозможно. И значит, зонд все равно бы появился, как и остальные последствия.

Танька, еще подумав, согласилась, выхода уже не было; позвонила хирургу, ей назначали день и час, когда надо будет приехать в больницу. Больница – Massachusetts General Hospital — была именитая, лучшая в Бостоне, одна из лучших в Америке, четвертое или пятое место в мире, раньше помнил, но искать сейчас этот рейтинг не хочу, больница принесла нам несчастье.

Одновременно совпало вот что. Мой показатель рака – я сдавал кровь каждые три месяца — давал приемлемые результаты, но уже довольно давно появились сильные боли в суставах ног и рук, особенно по ночам. И вдруг стала сильно зудеть и чесаться правая ладонь. К деньгам, шутила Танька. В промежутках между ее процедурами я съездил к своему хирургу, потом к дерматологу. И они как сговорились, так как вы – онкобольной, то, прежде всего, надо отбросить подозрения, что это метастазы. Позвоните своему онкологу, пусть сделает кетскен. Если это не метастазы, будем думать. Записался я и к ревматологу, записался давно, за пару месяцев, но как часто бывает, день и даже час приема практически совпали с днем и часом, назначенным Таньке для приезда в MGH. Более того, видео визит к онкологу был тоже в этот же день, только после того часа, на который ориентировочно была назначена Танькина процедура.

А еще за три дня до операции по установке зонда у Таньки был день рождения. Она так любила этот день, ей нравились поздравления, праздничная суета, легально быть в центре внимания. Она всегда отчитывалась, кто поздравил, кто позвонил, кто написал, не забыл, вот даже mail.ru поздравил. И Госуслуги. И Фаечка. Полгода назад, на обратном пути из Барселоны в duty free мы купили бутылку недешевого односолодового виски, намереваясь выпить его на мой день рождения в июне. Но так как уже были проблемы с глотанием, страшно болела спина и вообще не до праздника, то решили открыть бутылку на ее день рождения в ноябре. Наступил этот день, но она не могла ни есть, ни пить, я накупил ей цветов в Trader Joe’s, букеты прислал Алеша, кузина Вика из Род Айленда, бутылка стояла на обеденном столе в окружении не еды, а ваз с цветами. Нюшка посмотрела на нее и сказала, давай откроем ее, когда я выздоровею, хорошо? Конечно, милая, обязательно откроем. Ты же самая сильная, ты всех победишь. Врать родному человеку нелегко и неприятно, но и говорить правду жестоко.

Мы приехали в больницу немного раньше назначенного часа, чтобы я успел на прием к ревматологу, потому что он был в другой больнице, в другом районе; довел Таньку до входа в госпиталь, она шла сама, как всегда спокойная, нарядная, с шелковым шарфиком на шее, даже перед входом взяла у меня сумку с необходимыми вещами, телефоном, айпэдом, зарядными устройствами. Я ее поцеловал на прощание, пожелал ни пуха, ни пера, сказал, что я буду рядом, когда она отойдет от наркоза. И буду с тобой все время, она кивнула и пошла.

Больше своими ногами без поддержки или опоры она ходить не будет. А я повернулся и побежал к машине.