Жена. Главка тридцать четвертая: культурный шок
Со дня приезда вокруг все время твердили о культурном шоке. Мол, вы должны этого опасаться, это может быть очень тяжело и неприятно. Что у нас вызывало улыбку, о каком-таком культурном шоке они твердят? Мы что приехали из горного аула в областной центр и пугаемся трамваев или регулировщика? Ничего из того, что мы видели, не было для нас новостью, многое было похоже на Россию, многое мы видели в кино и за границей, в Европе, куда с 1989 года ездили регулярно.
Однако культурный шок – не всегда удивление перед достижениями цивилизации. Он существует еще и в такой форме, как приемы самоутверждения, незаметные, пока действуют автоматически, и, как воздух, необходимые, если их нет. А они действительно отличались. Многое из того, что в России воспринималось с усмешкой или как само собой разумеющееся, в Америке осуждалось, как то же мужское доминирование. Скажем, попадая в тюрьму (а эмиграция – та же тюрьма), человек страдает не только от лишения свободы, потери общения с близкими и так далее, но и с тем, что перестают работать приемы самоотверждения, которые здесь нужны другие.
Это я к тому, что возможно и на нас культурный шок действовал, но не всегда идентифицировался. Вот пример. В том же 2006, спустя пару месяцев после операции на грыжу, у меня появился ком в горле. Причем даже помню, как все началось, мы решили поесть к мексиканском ресторанчике недалеко от дома, так как вообще стремились не повторять известное и не брать постоянно традиционную русскую еду, которой в Бруклине было хоть отбавляй, или готовить ее, но и пробовать новое, как все туристы. Я взял, кажется, буррито, Таня энчиладу. Все было очень острое, и я почти сразу ощутил резкую реакцию желудка и появление какого-то непривычного дискомфорта.
Казалось бы, поел не то, что нужно, прошло время, организм все это переварил, и все вернулось в родную гавань. Не тут-то было. Ком периодически уменьшался, а периодически возрастал до ситуации, когда я не мог дышать, горло становилось жестким, будто построенное из листков наждачной бумаги, теряло эластичность, и я задыхался.
Начал терять вес, за полгода около 30 килограмм, потом еще 10. Что мы только не перепробовали, вплоть до лечения с помощью папайи от одного местного целителя, пока мне не посоветовали местного светилу гастроэнтерологии по фамилии Бродский, и с ним была связана целая история.
Мой прием был назначен на вечер, не помню, часов на 5 или даже 6, я был либо последний, либо один из последних. Я еще про себя подумал, вот хорошо, что вечер, врач будет торопиться домой и примет быстрее. Как я ошибался. Проходит час, другой, я что-то читаю, но когда поднимаю голову, вижу все те же уже знакомые лица пациентов, которые пришли раньше меня и все еще здесь. Несколько раз подходил к ресепшн, спрашивал: когда? Не волнуйтесь, доктор вас обязательно примет. Уже потом мне рассказали, что это такая фишка доктора Бродского, он никогда не торопится и принимает пациентов, сколько бы ни было на часах.
Короче, не помню, сколько было, когда я вошел к нему, но помню, сколько было, когда я вышел: пятнадцать минут второго ночи. Я просидел в офисе врача 7 или 8 часов, сказать, что я был измочален, не сказать ничего. Я еще не описывал, как купил машину и как сдавал на права, Танька то, как я торговался при покупке машины в Пенсильвании (где машины считались лучшими на Северо-Востоке), считала невероятно духоподъемным, но думаю, это можно опустить, хотя там действительно было много забавного.
Я выхожу из здания, сажусь в свою Мазду и еду. Бруклин во втором часу ночи – пустой, ни машин, ни прохожих. Но светофоры работают, причем, если вы бывали в Бруклине или вообще в Нью-Йорке, помните, что там светофоры поставлены каждые метров 50. И это не езда, а ерзанье. Так или иначе, я приближаюсь к одному из перекрестков, он начинает моргать желтым, и я, чтобы не терять времени зря, давно хочется лечь, прибавляю скорость и пролетаю перекресток на то, что здесь называется pink (розовый, то есть промежуток между желтым и красным). Пролетаю, смотрю по привычке в зеркало заднего вида и вижу – ах ты, черт — далеко, перекрестков пять за мной, полицейскую машину. Без звуковых и цветовых сигналов, но крадется следом как тать в ночи, и несомненно видели, что я проехал на красный.
Я как ни в чем не бывало еду дальше, опять светофор перед мной начинает мигать желтым, но я, памятуя о полицейских сзади, на этот раз торможу, и тут же слышу звук включенной полицейской сирены. Они специально ждали, чтобы проверить, проеду ли я и второй перекресток с нарушением, чтобы предъява была жирнее как рецедивисту. Я торможу у тротуара, открываю окно, ко мне подходят полицейские, сразу оба, с двух сторон, у того, который с правого боку и немного сзади, рука на расстегнутой кобуре, как здесь принято. И начинается печальная песня Сольвейг: вы понимаете, почему вас остановили? Прекрасно понимаю, я проехал на пинк. Вы проехали на красный. Я проехал на мигающий желтый, который еще не успел стать красным, но я в любом случае признаю свою вину. Хотя я, понимаете, полдня провел у дурака-доктора вот из того офиса, оборачиваюсь назад, пришел в шесть, ушел в час ночи. Без сил, если бывали в моей ситуации. Он берет мои права, о чем-то сверяется по рации, у моих прав дата выдачи – полгода назад, одновременно, наверное, определяет, выпивал ли я или нет, видит, что нет или так мало, что не о чем говорить, да и какая при коме в горле выпивка, выписывает мне квитанцию штрафа и советует ездить осторожней.
А штрафы водителям в Америке, как герб России, с двумя головами, это не только штраф, но и повышение суммы ежемесячной страховки, что в разы больше, чем сам штраф. Другое дело, любой штраф можно оспорить в суде, и если в суд никто из полиции не придет, такое бывает, наказание аннулируется. Но у меня на суд не было ни сил, ни времени. Самое странное, в результате с меня ни штраф не сняли, ни страховку не повысили, может быть, после нашего разговора полицейские решили меня совсем простить? Или очередная ошибка?
Визит к Бродскому ничем не помог, как и проведенные им тесты. И самое неприятное, у этого кома в горле все отчетливее проявлялась психологическая составляющая – страх задохнуться. У меня несколько раз, в том числе во сне, вдруг перехватывало горло, и дышать я не мог. Что однажды закончилось вызовом ambulance и поездкой в госпиталь. Причем, мы были такие неопытные, что Танька отправила меня почти буквально голым, в трусах, конечно, но больше ничего. Меня, как тут принято, продержали в Emergency Department более 6 часов, сделали несколько тестов, что-то вкололи, ком вроде стал меньше. Мы впервые побывали в Emergency Room в Америке и многое удивило.
Cама палата – огромное амбарного вида помещение, по периметру с разделенными ситцевыми занавесками палаты с капельницами и прочим оборудованием, а посередине ресепшен с десятками работников. Интересно было и то, как вели себя родственники попавших в неотложку, они не звонили с вопросом, как там наш дорогой дядюшка Джо, они ехали и ехали к дядюшке Джо всю ночь, в том числе из других штатов, так что к утру около каждой второй постели стояла толпа родственников, будто сбежавших с грузинской свадьбы, радостными криками встречавшие решение о выписке родственника. По моему неточному подсчету, оставляли в госпитале одного из 15-20, остальных, как и меня, в скором времени отправили домой. Только все одетые как люди, а я – в трусах. На часах февраль, достать чернил и плакать, мороз, снег, мне дали кучу одеял, и мы уехали на такси. Кстати, только сейчас вспомнил, это было 13 февраля, и в эту зиму впервые именно тогда пошел снег. Та наша первая зима в Америке вообще была удивительно теплой, а на русское Рождество было вообще 16 градусов тепла.
Но на мой ком отсутствие снега никак не повлияло, он не прошел, вес продолжал падать, я превращался в какого-то Кащея бессмертного. И тогда я начал думать, а не есть ли моя болезнь психосоматическая, не есть ли это проявление того самого культурного шока? При зрелом размышлении – вряд ли. Приглашение из Дэвис центра Гарварда благополучно пришло, беспокоится нечего. Но меня буквально качало на ветру, и Танька уже не отпускала меня одного ни на прием к врачу, ни вообще куда-то еще. Это было впервые, когда я ощутил свою неполноценность и зависимость от нее. Мы перемещались по Бруклину, взявшись за ручки как дети, она пасла меня как маленького, у меня даже есть целая серия страшных фоток в папке «Миша худой».
Я уже просверлил кучу дырок на всех ремнях, потому что ни одни штаны на мне не держались, я по глазам знакомых и родственников видел, что они считают, что я не жилец. Папа по телефону что-то говорил про экстрасенсов и паллиативную медицину. Но Танька держалась, как будто ничего не происходит. Она вообще становилась железной в трудных обстоятельствах, ни истерик, ни разговоров в полголоса по телефону с близкими. Должен был бы вспомнить это, когда заболела она сама, она будет последней, кто не то, что запаникует, а вообще посмотрит жалобно или просто вопрошающе в глаза.
Кстати уже только в Бостоне, да и то не сразу, я нашел гастроэнтеролога, который поставил диагноз – заброс кислоты в пищевод и подобрал лекарство, и мне стало легче. Легче, еще легче, а потом о коме в горле я просто забыл. Как и то, как Танька умеет переносить любые трудности и болезни, словно насморк. А надо было помнить.