Начало избирательной кампании Камалы Харрис тут же обновило непримиримые противоречия между евреями советскими и американскими. Казалось бы, в чем проблема? Кандидат в кандидаты президентской гонки успела поучаствовать всего лишь в одной встрече с избирателями в штате Висконсин, а советские евреи понеслись на нее со своими вилами наперевес.
Потому что советские евреи всегда стреляют под яблочко: они могут целиться во что угодно, но яблочко у них — Израиль. Причем не весь Израиль, страна сложная и расколотая, а именно наиболее правый, расистский и непримиримый Израиль Нетаньяху, за которого они хоть Харрис, хоть Байдену, хоть папе Римскому горло перегрызут. И не спасется никто.
Даром, что единственное действие Харрис, которое не лыко в строку, это то, что она отказалась от участия в выступлении Нетаньяху перед совместным собранием двух палат Конгресса. Пусть и по уважительной причине, что была в это время в Милуоки в одном из проблемных штатов. Но и то, что она не хочет марать свою репутацию, встречаясь прилюдно с израильским мясником, несомненно. Или подозреваемо.
И это при том, что муж Харрис, Дуг Эмхофф — бруклинский еврей, главный в администрации Байдена по борьбе с антисемитизмом. Что, правда, не помешало ему отметить, что во многом нынешний всплеск антисемитизма в мире вызван ошибочным слиянием еврейской идентичности с действиями израильского правительства.
Но тут-то и проходит граница между большей частью советских и российских евреев с евреями американскими: грубо говоря, если первые — правые и крайне правые, то вторые — левые и крайне левые.
По крайней мере, Нетаньяху, спешащему на встречу с двумя палатами Конгресса, пришлось пробираться через яростные толпы протестующих против его визита молодых американских евреев, для которых он ничем не лучше Гитлера, по крайней мере, об этом говорили многие из них, сравнивая Холокост с тем, что творит Нетаньяху в Газе.
Но для советских/российских евреев проблемы чужих — проблемы мух и комаров. Неважно сколько их прихлопнуть, главное, чтобы не мешали и не смели жужжать.
Поэтому наши с вами бывшие соотечественники исключительно за Трампа и республиканцев, пусть Трамп грозит отменить Медикейд и SSI, а именно советские евреи сидят на этом варианте помощи плотнее многих. Но, что им экономические резоны, если Трамп вернул американское посольство в Иерусалим и готов поддерживать Нетаньяху, сколько бы тот не передавил комаров в его стратегии удержания власти, которой отпущено ровно столько, сколько будет длиться война. Но он ли один такой? И только для них символические ценности важнее материальных?
Союз республиканцев с правыми и Нетаньяху — это такой же правый интернационал, как и дружба Трампа с Орбан, и любовь с интересом с Путиным. Правый видит своего как рыбак рыбака (впрочем, и левые тоже).
Но всего два дня прошло, как Байден уступил номинацию Харрис, а почти все советские/российские евреи от дядя Левы из Могилева до рафинированного Константина Сонина поспешили выступить со своей критикой Харрис. Нет, ума хватает не говорить о ее предполагаемом отношении к правительству Нетаньяху, но помня о правиле стрельбы под яблочко, эта критика — о чем бы она ни была — есть редакция/реакция неприятия страшного для расистов всех мастей тренда на осуждение жестокости правого Израиля, не желающего ни мира с палестинцами, ни тем более воплощения идеи двух государств для двух народов, то есть палестинского государства.
И номинация Харрис для них — как явление Иоанна-предтечи, сначала Харрис, которая лишь выражение общего и вполне мирового тренда, а потом ненавистная независимость для мух и комаров. Невозможно смириться.
Мы живем все в эпоху вала национального эгоизма, который, возможно, еще даст нам всем прикурить, и противопоставить ему мало что можно. Я попробую боковую, даже не факультативную ветвь, дабы в очередной раз не рекомендовать «Воображаемое сообщество» Бенедикта Андерсона. Просто экзотический и почти анекдотический прием — игры в преферанс.
Но пока несколько предуведомлений. Я играю в преферанс давно (дабы не пугать числами). Я смотрел из-за плеча, как играл мой отец, а он играл, в том числе, и во вполне зрелом возрасте, когда присутствие докторов наук перевешивало число кандидатов за столом. И видел, как играют в академический преферанс с бомбами и стрелками, но сам играл исключительно в классический преферанс. Так как он более соответствовал моему стремлению все контролировать и почти все подсчитывать.
Мне было все равно сочинка или ленинградка, выход из распасов шестерной или семерной, с определённого момента мне все равно было, с кем играть. Я спокойно садился писать пулю с каталами на адлеровском пляже, так как знал: пусть они играют на лапу, обыграть меня существенно они не смогут. Я запоминал практически все вышедшие карты, и стратегия игры, заключающаяся в том, чтобы автоматически выбирать расклады, давно подтвержденные теорией вероятности, давала мне преимущество.
Это не означает, что я не сталкивался теми, кто считал не хуже, а возможно и лучше меня, но это была роль статистики, не имевшая большего значения при игре в долгую.
Понятно, что в Америке я мог играть лишь пару раз за двадцать лет с близкими людьми. Да и больше напоминала это игру в поддавки. Но потом попробовал игру в компьютерных программах, сконструированных соотечественниками, хотя это было скучновато по причине высокой доли предопределённости.
А потом появилась возможность игры онлайн, о ней и пойдет речь.
Итак, вы выбираете себе партнеров, понятно, что это почти на сто процентов наши бывшие соотечественники, неважно, где они живут — в России, Канаде, Белоруссии, Украине или Великобритании, о чем свидетельствует флажок, автоматически появляющийся возле аватарки или пустого серого контура, если выбирать ее лень. Понятно, что больше всего игроков из России и Украины, и вот что не заметить было нельзя. Как только входил новый игрок, то он, прежде чем дать согласие, смотрел на информацию уже появившихся и делал выбор, играть или нет. И очень часто, если новый игрок был из Украины, а среди ожидающих были игроки из России (или наоборот), то новый игрок выходил из игры, возмущенно хлопал невидимой и беззвучной дверью, не соглашаясь играть с врагом.
То есть это была такая рутина, большая часть игроков из России не хотела играть с украинцами, а украинцы с обладателями российского триколора. Иногда соглашались, но чаще отказывались, если только других вариантов по выбору стола не оставалось, и они запускали пулю, возможно, скрипя зубами.
И вот тут происходило то, ради чего я и задумал этот текст. Как только игра начиналась, то ее логика уже не позволяла использовать национальные предпочтения. Иногда за столом были два украинца или двое русских, но играть против своих приходилось точно так же, как и против чужих. То есть логика игры разрушала еще пару секунд до начала игры значимые национальные предпочтения, и заставляла кооперироваться с чужим против своего или наоборот.
Получается, на уровне выбора, играть или не играть, национальные предпочтения могли работать, а после начала игры нет, и украинец оставлял без двух компатриота, помогая геополитическому врагу, потому что в игре флаг становился лишь номинальным, не несущим уже никакого дополнительного смысла.
Что еще можно было заметить, кроме лечения национальных предрассудков? Это совковость, лезущая из очень многих, в том числе в словесных реакциях в чате игры, когда любой мог написать, типа: больше часа не думать, если ход откладывался. Или прокомментировать выбор стратегии или то или иное решение за столом. И тогда получалось, что вполне благообразный и интеллигентный по фотке еврейский джентльмен из Израиля, писал, если игрок после пары взяток на мизере выходил из игры (что было, конечно, некрасиво и слабовольно, но полезно для счета: наказание за досрочный выход могло быть значительно меньше того, что появилось бы после подсчета). Так вот благообразный седовласый джентльмен легко переходил на феню и писал с раздражением: слился, падла, я так и знал. Или: пизда ты с зубами, научись играть, прежде чем с людьми садиться.
То есть, казалось бы, игра не на деньги, а лишь на очки и звездочки, серебряные и золотые, как на погонах, которые можно было заработать в течение долгой игры, будили такие чувства, которые, казалось бы, должны быть давно похоронены десятилетиями благопристойной (будем надеяться) эмигрантской жизни, но нет. Пидор, возьми глаза в руки: ты что не мог в бубу зайти?
То есть игра, в данном случае — игра в преферанс, являлась определённым тестом: она временно излечивала или пыталась излечить от национальных предпочтений, сделав их ненужными и избыточными, и делала это с лёгкостью. Но ничего не могла поделать с бэкграундом, который лез как пивной живот из-под ремня. И кажется, доставлял его обладателю удовольствие, вроде как путешествия в прошлое.
Казалось бы, какая мораль кроме сетования, что мы никуда не уходим из прошлого опыта, он возле тут, лишь чуть-чуть запорошенный снежком или пылью времени. Но важно другое: правила, даже столь, казалось бы, необязательные, как игра онлайн в преферанс, заставляют совершать конвенции с теми, кого за пределами игры ты не терпишь, ненавидишь, готов разорвать в клочья. Но вот наступает момент согласия, и все забыто, кроме речевых реакций и игровых присказок, и тебе опять двадцать два, ты сидишь на кухне, в мойке вечерняя посуда, за стеной спит жена, а твой приятель, которого нет уже лет десять с нами, только севший без трех, говорит: выпить еще осталось или Танька будет ругаться?
И все, прошлое, как подкладка брюк, прилегает плотно к телу, и будущее не короче тени, а опять данное в ощущениях неизведанное и неизмеримое море возможностей, еще не потраченных и не использованных впустую вместе с мыслями, что ехать на метро уже поздно, денег на такси, конечно, нет, и надо искать какие-то матрасы или одеяла, чтобы уложить гостей в комнате между детской кроваткой и супружеской раскладной тахтой, в неприятной траншее на одной трети ближе к краю. И где-то в темноте сопит пятилетний сын, и, тая в темноте как выключенная лампа, спит все еще недовольная или уже умиротворенная жена. Рукой подать.
Попробуем взглянуть на попытку убийства Трампа вне политики, то есть вне противостояния республиканцев и демократов. И даже вне особенностей яркой, экзальтированной натуры Трампа, способной вызывать бурные эмоции. А как на выстрел одного человека в другого в рамках американской культуры.
Понятно инстинктивное желание поставить покушение на Трампа в ряд политических убийств и покушений на убийство, все помнят, что четыре президента здесь были убиты, еще больше было неудачных покушений, убивали и кандидатов в президенты, и высших сановников, сенаторов, депутатов Конгресса, прокуроров, судей, других видных чиновников. Но здесь еще нет особенно контрастной фактуры, политиков убивают или пытаются убить во многих странах, от России, Италии и Швеции до совсем бурной истории политического насилия в Латинской Америке или Африке.
Первые рельефные черты своеобразия начинают проявляться, как только мы начнем рассматривать покушение на Трампа в рамках истории стрельбы одного частного человека по другим вполне приватным персонам, в том числе стрельбы в школах и других публичных местах, довольно частой в последние десятилетия.
Так, только в новом XXI веке от стрельбы в школах пострадало более 378 тысяч школьников в 413 американских школах. А если говорить о проблеме насилия в общем, то каждый день 327 раз стреляют сегодня в США, в результате чего 117 человек имеют возможность погибнуть ежедневно. То есть американцы в 26 раз чаще гибнут от насилия сегодня по сравнению со статистикой других стран с высокими доходами.
Но вынесем эти цифры из контекста проблемы свободной продажи оружия, в которой заинтересовано оружейное лобби, а попытки запретить хотя бы автоматические винтовки и вообще штурмовое оружие неизменно терпят неудачу в рамках политических партийных дискуссий. На брутальную статистику насилия оппоненты отвечают формулой: стреляет не пистолет, а человек.
Но почему стреляет? Ведь свободная продажа оружия, действительно, существует не только в Штатах, разные виды оружия (для спортивных целей, самозащиты или коллекционирования) можно приобрести в Финляндии, Франции, Норвегии, в Чехии и Сербии, а в Швейцарии можно не только покупать, но и свободно носить оружие, что не меняет статистку: Швейцария, где тридцать процентов населения имеет пистолеты, остается страной с одним из самых низких уровней преступности.
В чем же причина столь частой и ежедневной стрельбы и вообще брутального насилия в публичных местах Соединенных Штатов?
Не делая акцент на том, что здесь занимает первое или последующие места, упомянем о проблеме с психическими заболеваниями в Америке. В 1981 при президенте Рональде Рейгане (Конгресс контролировался демократами, Сенат – республиканцами) была закрыта подавляющая часть психиатрических клиник и даже психиатрических отделений в больницах в рамках поиска возможности сокращения социальных расходов правительства и уменьшению доли правительства в программах социального обеспечения. Демократы говорили о подчас репрессивном характере психиатрического лечения, республиканцы полагали, что такой подход дает государству гибкость и независимость.
В один момент на улицах оказались без преувеличения миллионы людей с психическими проблемами, которые раньше хотя бы отчасти достигали ремиссии в психушках, а теперь пополнили ряды бездомных и бродяг, заполонивших и с тех пор не уходящих с американских улиц.
Да, для покупки оружия есть определенные ограничения, но при общем распространении оружия в Америке, достать его легче, чем где бы то ни было еще. В США сегодня насчитывается 393 миллиона единиц огнестрельного оружия, принадлежащих гражданским лицам. И владение оружием в Америке выросло на 28% с 1994 по 2023 год. А во время пандемии 1 из 20 взрослых жителей США приобрел огнестрельное оружие, готовясь к массовым волнениям из-за ковида.
Есть несколько шутливо подаваемых фактов, о которых стоит упомянуть. В одном сериале полицейские обсуждают, как лучше всего обезопасить их клиента, не привлекая при этом внимания окружающих. И решение было найдено мгновенно: повесить американский флаг: дело в том, что флаги и прочую государственную атрибутику в подавляющем большинстве используют республиканцы, и они же неизмеримо чаще владеют оружием. Флаг таким образом сигнализирует: осторожно владелец будет стрелять без предупреждения. Но это всего лишь шутка с избыточным политическим контекстом, который мы все так же будем игнорировать при поиске причин того, что в Америке стреляют и убивают намного чаще чем в других местах.
Понятно, что Америка довольно молодая страна с бурной историей становления государства из ничего, и выяснение отношений с помощью вездесущего кольта не исчезает бесследно или исчезает по ряду причин медленнее, чем можно было ожидать. Кстати, на эту проблему далеко не все смотрят как на историю болезни. Мераб Мамардашвили, философ с кропотливой мыслью, заметил, что именно кольт и инквизиция, прежде всего, способствовали становлению современного гражданского общества с его акцентом на проблемах индивидуума. Не уходя в пространные рассуждения, отметим, что речь идет об отделении человека от неразличимого фона, проявлении личности в густом тумане государства. Поэтому, пряча усмешку, можно повторить, что Господь Бог создал людей, Авраам Линкольн дал им свободу, а полковник Сэмюэл Кольт наконец сделал их равными.
И да, появление вполне специфической американской приватности, подчеркнутой вежливости и медленно уходящей или видоизменяющейся церемонности публичного общения, когда слова взвешивают не только представители образованного класса, а почти все, вытекают в том числе из повсеместного распространения оружия и невероятно быстрой возможности поплатиться за хамство или бесцеремонность.
Однако именно в этом, довольно церемонном американском обществе, где легкие инстинктивные реакции подавляются покровом вежливого обихода и являются одной из причин стрельбы на американских улицах. То есть клапаны для выхода эмоций, прежде всего отрицательных, закрыты наглухо или прикрыты слишком сильно, и легко накапливающиеся негативные чувства возмущения и недовольства, обиды или последствий издевательств, столь распространённых в школьной среде внутри всех этих ритуалов обходительности и вроде как комфорта, прорываются столь, казалось бы, экзотическим способом.
То есть общество, выработавшее для, повторим, комфортного самоощущения многих эти обязательные покровы вежливости, оставляет слишком мало выходов для отрицательных эмоцией, которые должны иметь возможность для канализации, и насилие – одна из патентованных в этом плане приемов.
И последний, совсем вроде как экзотический мотив. Один из наиболее внимательных исследователей современности, бывший глава питерского Мемориала Вениамин Иофе в одной из своих всегда парадоксальных работ выдвигает предположение, что вроде как появившаяся из ниоткуда проблема стрельбы школьников в школах, а также участившееся насилие со стороны женщин (обычно находящихся в тени мужской агрессивности) так или иначе соответствует процессам эмансипации. То есть в мире, где мазу держат серьёзные великовозрастные мужчины, отцы семейств, почти незаметно для самодовольного мужеского и как бы самой собой разумеющегося превосходства, подавляются женщины и дети. Но и на них распространяется общая тенденция эмансипации меньшинств, в данном случае по возрасту и полу. Эмансипация, борьба за равенство – общественный тренд, такой непрерывно движущийся эскалатор, на который первыми встали черные, избиратели, представители сексуальных меньшинств, теперь мелкие и бабы. Но у движения эскалатора есть своя цена, мы ее и платим.
Владимир Пастухов в интервью газете «Новая. Европа» вернулся к проблеме 90-х, поднятых трилогией «Предатели» Марии Певчих и ФБК, о которой пару недель назад написал статью в «Новой». Но как бы в старой «Новой», той, что остается в России.
Понятно, Пастухов в очередной раз пробует оправдать 90-е и укорить Певчих за неполноту, неполноценность взгляда. Но при этом оправдывает 90-е не тем, что они, мол, были хороши, а в том, что все началось еще раньше, при большевиках, лишивших людей собственности. Или при застое, предшествующем перестройке, так как, по его сведениям, больше и легче всего заработали еще в конце 80-х-начале 90-х советские чиновники второго и третьего ранга, выдававшие в начале перестройки лицензии на экспортную деятельность, а это была золотая жила. И при этом, как всегда, сыпал цитатами из культовых произведений советских либералов, как бы показывая, где правда, брат.
Беспечной выглядит попытка упрекнуть Певчих в том, что она упрощает проблематику 90-х, все сваливая на конформизм постсоветских либералов, и забывает, например, решенный все-таки квартирный вопрос в 90-х, подаривший всем их собственные квартиры без выкупа (тоже, кстати, Чубайс, но уже со знаком плюс).
Однако смысл, который Пастухов пытается закамуфлировать остается в том, что перед нами три вида конформизма – советский (с высоты которого тот же Пастухов и критиковал в свое время Горбачева и Ельцина, потому что они лишили его той номенклатурной жердочки, с которой ему пришлось спуститься вниз). И он защищает представителей конформизма постсоветского, не потому что простил им свои потери статуса в 90-х, а потому что все-таки советское у них общее. Но, на самом деле, на Певчих и ФБК нападают на столько представители постсоветского (ельцинского) конформизма, они как бы отцы нынешних, а нынешние — представители конформизма, другой эпохи, нестрашного еще Путина. Не страшного, не раннего, а попросту говоря — довоенного.
Ведь что мы наблюдаем сегодня с весьма короткой перспективой: оказавшиеся в эмиграции представители ельцинского и путинского конформизма, вполне вольготно чувствовавали себя как в эпоху предварительного накопления капитала, то есть во время приватизации и залоговых аукционов (после чего пошли в услужение к бенефициарам этой наивной бандитской эпохи). Так вон они, ощутив эмиграцию, как индульгенцию, в полный рост нападают на тех, кто сегодня остался в России, преподает или что-то гуманитарное делает. Или даже не делает, но молчит или говорит о другом, как тот же Ургант.
Но ведь они сами, на своих телеканалах или в своих редакциях делали десятилетиями то же самое, зарабатывали на отмывании репутацией ельцинских и путинских нуворишей, которым и принадлежали все эти СМИ. И где услужение шло в одном пакете с безболезненной и трафаретной критикой. А вот оказавшись в эмиграции ощутили себя настоящей оппозицией, единственное деяние которой и была эмиграция, видящаяся им отпущением всех грехов, которые они честно за собой вообще не числят. Зато могут с безгрешного высока смотреть на тех, кто остался в путинской России и не подличает. А если и вынуждены о чем-то умалчивать или принимать правила игры, то уж точно этот конформизм куда меньшей силы и подлости, чем конформизм тех, кому точно ничего не угрожало ни при Ельцине, ни при раннем Путине. Просто денег бы меньше заработали.
Вот уже этот конформизм вполне может быть сравнен с конформизмом советским, потому что так опять же жизни ничего не угрожало, но на протяжении десятилетий советские либералы создавали рамку респектабельности, снимая фильмы, публикуя книги и ставя спектакли, которые сегодня в запой, как избранные очумелые жемчужины, цитирует Владимир Пастухов, дабы обелить ту среду, которая ему может быть вчера и была чуждой и чужой, но она его теперь родная, она его аудитория, она эхо его слов и специфической славы.
Так что нападки на Певчих, ФБК и косвенное оправдание тех, кого они называли предателями, понятны: себя опосредованно обеляем. И здесь можно в очередной раз уточнить: речь ведь о предателях своей интеллектуальной функции, как сказали бы до перестройки — миссии интеллигентского сословия, всегда защищавшего униженных и оскорблённых. В то время как они в друзья выбрали богатых и роскошно и просторно преступных, а теперь думают, что никто ничего не помнит, не понимает, и не возвысит голос против их жадного желания считать себя элитой, интеллектуальной и мужественной одновременно. Хотя они были и останутся навсегда конформистами, которых спасает только то, что у русского общества память девичья, короткая как нижняя юбка. И как советские конформисты стали, не сняв еще советские ордена и награды, героями перестройки, так и нынешние надеются дожить до послепутинской эпохи, и выскочить как черт из табакерки с торжествующей улыбкой на устах: мы же это говорили, мы же предупреждали. Где наши дивиденды за страдание.
Нам часто кажется, что близкие и яркие ассоциации самые верные, но это не всегда так. Касается это и процесса Беркович-Петрийчук, который многим кажется удобнее сравнивать и ставить в один ряд со сталинскими репрессиями. Однако куда более осмысленнее и, возможно, плодотворнее сравнить этот и другие репрессивные практики российского правосудия в эпоху войны с другим аналогом, а именно с испанской инквизицией.
Те, кто помнит книгу «Молот ведьм» с описанием процессов над женщинами, обвиняемыми в колдовстве и прочих мистических практиках, возможно согласятся, что это куда ближе, нежели сталинские примеры, к делу Беркович-Петрийчук и прочим уголовным делам. Сталинские процессы состояли в придумывании не существовавших подробностей. То есть добавляли к реальности вымышленные страницы, эпизоды преступлений, в которых жертву репрессий заставляли признаться. Или заменяли реальные эпизоды вымышленными.
Совершенно другие практики используют сегодняшние следователи путинского правосудия, они выдумывают не новую присоединяемую реальность, а лишь настаивают на своей интерпретации существующего и никак не изменяемого варианта реальности. В деле с Беркович-Петрийчук нет никаких подземных ходов, встреч с резидентами иностранных разведок, заговоров с целью взорвать Кремль или отравить Путина. Следователи лишь настаивают на своей интерпретации пьесы (как поступают и в других случаях). Они берут произведение, которое видели сотни или даже тысячи зрителей и критиков, и утверждают, что пьеса содержит возможность интерпретации ее как прославление терроризма или другого криминального деяния. Речь идет об умысле.
И это как раз то, что делали испанские инквизиторы, расследуя обвинения в колдовстве, заговорах, насылаемой порче тех или иных женщин (хотя и не только женщин), обвиняемых в том, что они ведьмы. Следователи инквизиции не придумывали реальность, они только настаивали на своей интерпретации ее. И так как предмет обвинения и его рассмотрение относился к области мистического, то почти любой, использующий определенные практики типа врачевания, использования лечебных растений и настоек на них, не говоря об алхимии (а это и была будущая химия), мог быть обвинен в том, что они — ведьмы/колдуны и подлежат наказанию.
Путинское правосудие идет именно по этому пути, что разительно отличается от практик сталинского судопроизводства, когда инкриминировалась не интерпретация, не контекст, а новая реальность. Иначе говоря, сталинское правосудие использовало событийную систему обвинений, а путинская — интерпретационную. И понятно почему.
Практики инквизиции имели отношение к такому предмету, как чистота, канон веры. Оппозиция истинное-ложное куда ближе и путинскому правосудию, которое не нуждается в том, что выдумывать несуществующие события, ему достаточно интерпретировать существующие как ложные, преступные, то есть отличающиеся от канона идейной добропорядочности.
Существенна и степень устойчивости аналога: если сталинские репрессии продолжались примерно четверть века, испанская инквизиция просуществовала более 400 лет (а на самом деле больше, ведь до испанской инквизиции была Святая инквизиция с ее борьбой против ереси под патронажем власти папы римского, а после их упразднения похожие процессы продолжались в других странах, в том числе в Америке).
И это понятно: оппозиция святость-ересь (вера-безверие) куда устойчивее оппозиции правда-неправда. Что позволяет точнее определить генезис, происхождение путинского режима, который сложным, опосредованным образом наследует советским и сталинским практикам, пропуская их через фильтр более древней и устойчивой традиции испанской и Святой инквизиции, эсхатологически более близким к путинскому идеологическому пространству и его канону лояльности и истинности.
