•     Новости
•     Проза
•     Статьи
•     Видео
•     Галерея
•     Кафедра
•     Био
•     Критика и интервью
•     Друзья и годы
•     Архив

автобио    карта сайта    контакты

Главная » Статьи 2021

Чувство правоты для нас часть комплекса самосохранения. Поэтому мы по преимуществу правы всегда и везде, и даже необходимость признать порой свою ошибку никак не влияет на общее ощущение правоты. Потому что общее больше частного, а тёплая ванна кусочка льда.

Поэтому и в спорах мы должны побеждать непременно, для чего используем множество хитростей, главная из которых — упрощение (примитивизация) позиции оппонента. То есть спорим мы подчас не с реальным оппонентом (со всей орудийностью его аргументов), а с выбранной в качестве мишени наиболее слабой частью его аргументации, которая представляятся нам легко опровергаемой.

Но этот (и прочий) самообман имеет не только психологический, но и культурный аспект. По тому, как и в чем мы обманываем себя, можно узнать не только о нас, но и о той культурной традиции, которой мы принадлежим.

Попробуем посмотреть в этом ракурсе на очередное обострение конфликта евреев с палестинцами, сфокусировав внимание не столько о самом конфликте, сколько на том, какие аргументы наиболее востребованы. Прежде всего в ходу разнообразные рутинные апелляции к справедливости и нравственности. По принципу: чем более горячая тема, тем более горячими становятся аргументы. А что может быть более разящим, нежели возможность уличить оппонента в безнравственности?

Однако по большей части эти упреки имеют консистенцию слюны, а сама энергия превращает слюну в плевок. И не потому, что нравственность не существует. Она, безусловно, существует, но нравственные максимы сформулированы (во всех религиях и культурах) принципиально так обще, так отчетливо меняются во времени и в зависимости от исторических обстоятельств, что использовать их в качестве критерия, понимаемого примерно одинаково обеими сторонами, затруднительно. Можно, конечно, объявить ту позицию, которую ты защищаешь — нравственной, а позицию оппонента —  безнравственной. Но ведь и оппонент в ответ сделает то же самое. И самое главное это будет примерно на том же расстоянии не от истины, конечно, а от взаимопонимания. Потому что нравственность имеет не только историческое, но и групповое измерение.

То есть культура, религия формулирует как бы закон, а те или иные социокультурные группы дают уточнение и толкование, которое можно уподобить подзаконному акту.

Но так как и цель группы (партии) защитить свою цельность и правоту, то и эти толкования точно так же субъективны. И, значит, в споре не очень помогут, если цель, конечно, не доказать свою правоту своей же референтной группе, а хотя бы (или попутно) способствовать уточнению и прояснению понятий.

Почти то же самое касается и так называемых исторических аргументов: история в полемике никак не менее растяжимое понятие. Вы приводите одни исторические параллели и факты, ваши оппоненты другие, и от того, что ваши нравятся вам больше, убедительнее они не становятся. Для вас то они красноречивы как правда, а вот ваши оппоненты сомневаются. Потому что и сама правда требует дополнительной верификации, и не может стать мостом, который, как полагают, оппоненты ищут (если, конечно, ищут. Хотя и сама ситуация мира, понимаемого как равновесие, проблематична в ситуации неравенства сил).

Поэтому попытка использовать в конфликте евреев и палестинцев аргументы с нравственной подоплекой, как, впрочем, и с апелляцией к историческим реалиям, не может считаться удачной, сама ситуация превращает эти аргументы в вид партийного голосования, понятного для своей группы и являющаяся разве что способом дополнительного размежевания в системе свой-чужой. В категории «свои» эти аргументы работают и принимаются, но при этом не убеждают оппонентов, для которых эти аргументы из острого и точного скальпеля превращаются во что-то преднамеренно тупое, что может нанести удар, но принципиально неточный, несфокусированный.

Однако есть в этой полемике одна область, которая обладает чуть большей легитимностью для спора, так как она определенно удалена от линии фронта, не участвует непосредственно в войне, а стоит за нею, над нею и вообще обладает статусом облака, из которого только иногда появляется рука бога или его легитимного представителя.

Я об авторитете или тех авторитетах, на которые ссылаются участвующие в споре. Дело не только в том, что иногда как воюющие стороны, так их последователи и болельщики очень часто ссылаются на авторитеты если не общие, то совпадающие куда больше, чем что бы то ни было. Речь о реакции на противостояние, взаимные обстрелы и погромы со стороны мировых либеральных СМИ, правозащитных организаций и политических лидеров ведущих государств.

Речь, безусловно, не идет о том, что мнение СМИ или президентов США или Франции истина, в равной степени разделяемая противоборствующими сторонами. Непосредственные ссылки на эти авторитеты логически никак не более состоятельны, чем апелляция к нравственным максимам или историческим интроспекциям: сторонники Израиля ссылаются на одни авторитеты, арабы на другие; никто не мешает в качестве контраргументов приводить свои цитаты и мнения, и война цитат сопровождает полет ракет и слов.

По причине отсутствия инструмента по измерению беспристрастности никто не может гарантировать равную авторитетность для оппонентов тех или иных мнений, но хотя ссылки на авторитеты ничем, казалось бы, не лучше и не совершенней других систем полемики, один аспект здесь примечателен. Отвергая мнение одних авторитетов, мы как бы отрицаем определенную культурную традицию, в которую укладывается или нет мнения этих авторитетов. И здесь есть важная подробность.

Дело в том, что ссылка на свой ряд авторитетов носит принципиально групповой характер. И формально нет никакой, казалось бы, возможности выявить абстрактную иерархию авторитетов,  но здесь есть одно, конечно, не бесспорное, но важное уточнение. То общественное пространство, взятое в самой общей транскрипции, как пространство и время, здесь и сейчас, характеризуется конкуренцией людей и групп. И, в отличие от многого, у этой конкуренции есть промежуточные способы фиксации финиша. То есть одни группы рельефно доминируют в мировом интеллектуальном пространстве, а другие довольствуются непроясненным или маргинальным статусом. Эта иерархия не безусловна, она носит исторический характер, то есть сегодня иерархия такая, завтра она может трансформироваться и (хотя здесь инерция намного влиятельнее, чем где бы то ни было еще) измениться.

И в том историческом промежутке, которому мы все в той или иной степени принадлежим, группа, в составе игроков типа «самые известные мировые СМИ» или «самые известные правозащитные организации», как, впрочем, и «либеральное сообщество Запада» (и здесь первая скрипка у Америки) — это не всегда легко фиксируемая общественная сила, которой, однако, принадлежит сегодня власть. Власть, не только в политическом аспекте, как власть принятия решений, здесь очень часто эта власть оказывается беспомощной или малоэффективной, как в случае, например, такого авторитарного правителя как Путин; но все равно это власть идейной и культурной тенденции, доминирующей в том пространстве, в котором мы чаще все всего ищем свои координаты.

Понятно, что тезис Фукуямы о конце истории ввиду победы идей либерализма был многократно опровергнут и теоретически, и практически. В частности, в ходе множественных консервативных контрреволюций по всему миру: от Путина, Трампа, Эрдогана до иранских аятолл, Орбана и так далее. То есть полюс либерализма не завершил историю, сопротивление ему нарастает, что не означает ни победу одного из полюсов, ни исчезновение другого. Но консервативная контрреволюция и ее энтузиазм не отменяют того факта,  что в интеллектуальной сфере либерализм доминирует и никакой зримой альтернативы ему в западном мире нет: ни в университетах, ни в СМИ, ни в искусстве, ни в тренде общественных организаций. Этот полюс либерализма не является, конечно, единственным критерием истины и даже ее толкования, которые допускают множественность ответов на некоторые вопросы, кажущиеся неразрешимыми как конфликт Израиля и Палестины. Но это тот авторитет, с которым вынуждены считаться оппоненты, даже если оценивают этот авторитет как некоторое облако, чреватое дождем или солнцем с той или иной вероятностью.

И здесь конфликт между Израилем и арабами легко встраивается в ряд оппозиций, оказывавшихся важными для понимания происходящего: это и конфликт по поводу Трампа и его свержения, и не менее яростная полемика по поводу идей политкорректности и еще нескольких конфликтов меньшей силы. И здесь можно констатировать, что по поводу всех этих противостояний, затрагивающих и российское общественное мнение, хотя подчас только косвенно, мнение тех, кого принято считать либеральной прослойкой, попадает в один и тот же ряд. Большинство тех, кто сегодня поддерживает Израиль в этом противостоянии, вчера выступали против идей политкорректности, а подчас и поддерживали Трампа, по меньшей мере, не соглашались с той обструкцией, которой он был подвергнут в социальных сетях. И эти сюжеты противостояния развивались на фоне одной и той же константы; университетские круги, либеральные СМИ, правозащитные организации оценивали противостояние таким образом, что российские либералы (как бы ни было это общим усредненным и неточным обозначением) оказывались на другой стороны, на стороне тех, кто против идей политкорректности и наделения консервативной позиции статусом маргинального, архаического, несовременного.

Именно такой консенсус существует против попыток интерпретации войны между евреями и палестинцами как войны добра со злом, войны цивилизаций, в котором все, что не помещается в ореол зла или варварства (терроризма) подвергается процедуре расчеловечивания, превращения в маргиналов. Не имея возможности определить степень правоты оппонентов таким образом, чтобы это было понятно и принято двумя сторонами, фиксация происходят не по поводу целей, а по поводу средств. Не важно, кто именно более прав в очередной эскалации этого трудноразрешимого конфликта, важно какими способами происходит отстаивание своей позиции, кто здесь выступает с позиции силы (и значит, с него больший спрос), а кто с позиции слабости, что не означает согласия с теми или иными аспектами противостояния, а как раз фиксацию на них.

И здесь, как, впрочем, и раньше в подобных обстоятельствах, мнение либеральных СМИ, правозащитных организаций, американского госдепартамента, говорящих голов из администрации президента США с предсказуемой определенностью не занимают позицию поддержки той или иной стороны, то есть отчетливо препятствуют интерпретации конфликта, как конфликта добра и зла, цивилизации и варварства, а лишь как источник тех или иных действий, оцениваемых по шкале жестокости, непримиримости, использования примата силы и так далее.

Здесь стоит сказать, что то общественное мнение, которое с той или иной степенью точности можно маркировать как мнение российских либералов, отличается яростным отстаиванием права на расчеловечивание их противников, интерпретации противостояния как борьбы добра со злом и цивилизации с варварством. То есть то, что, собственно говоря, и ждут от интеллектуалов, а именно рационализации проблемы, подменяется ее эмоционализацией и повышением градуса противостояния.

Конечно, можно сделать то, что делалось раньше в подобных противостояниях по поводу того же сексуального харассмента (когда обобщенное мнение российских либералов самоопределялось среди противников идей политкорректности), а именно, предупредить, что этот выбор обладает опасными цивилизационными последствиями. Что не говорит о частичной правоте или неправоте тех или иных аргументов, но фиксирует тенденцию увеличивающегося расхождения с доминирующим сегодня в мире либеральным мнением, что чревато цивилизационным тупиком.

Конечно, у этой либеральной позиции нет никаких инструментов для подавления мнения несогласных с ним во внешнем пространстве, да эта цель никогда и не ставилась. Можно в очередной раз отметить, что националистические воззрения, как бы они ни пытались выдать себя за общечеловеческие, здесь не просто осуждаются, а препятствуют какому-либо карьерному движению в университетской среде, в среде современного искусства, вообще почти во всем, связанном с современной культурой или наукой. То есть к тому, что имеет отношение к игре по своим правилам с грантами, стипендиями, университетскими позициями, журналистскими должностями, куда допускают только тех, кто играет по правилам.

Но даже если вынести на поля соображения прагматического свойства, эти правила, охватывающие практически все существование интеллектуальной и общественной западной мысли, не только открывают или опускают шлагбаум перед тем или иным соискателем. В России, как в обществе, самоопределяющемся на границе западно-европейской цивилизации, существуют много людей, которым не нужна карьера в гуманитарной сфере. Зато есть увлекательность бравады от противопоставления себя или своей группы общему мнению по поводу диктата толерантности или позиционирования внутри националистической или резко национальной идентификации. Но здесь существует то, что с определенным допущением можно обозначить как символический план. В чем-то это похоже на правила дорожного движения. Можно, конечно, покупать машины с правым рулем, но пока вы находитесь в пространстве правил для левостороннего движения, вы должны вписываться в него, нравится ли они вам или нет. В противном случае катастрофа, которая в культурологическом смысле означает культурную и философскую маргинальность. Ее можно отстаивать в рамках тех или иных групп, но вот поделать что-либо с маркировкой этих групп, как архаических, маргинальных (в публицистическом ключе – мракобесныхили черносотенных, не важно, русское это черносотенство или еврейское) уже невозможно.

Это давнишний и весьма специфический тренд, который определяется и многолетним государственным антисемитизмом, и ощущением национальной идентичности малой нации, окрашенном в героические или жертвенные тона, но среди российских правозащитных организаций либерального толка нет, кажется, ни одной, которая когда-либо критиковала Израиль за непропорциональное применение силы или нарушение прав человека. Израиль до сих пор интерпретируется не как государство, а как жена цезаря, которая вне подозрений. Или как Ноев ковчег, спасающих своих. Что, безусловно, дискредитирует российское правозащитное движение на фоне этой критики с общечеловеческих позиций со стороны наиболее известных правозащитных, превращая российских представителей в игрока на одной из сторон.

И это имеет отношение (хотя, казалось бы, косвенное) вообще к поддержке либералов со стороны российского общества: слабость этой поддержки во многом есть следствие недоверия, что либералы – непредвзятые интеллектуалы, отстаивающие либеральные позиции без изъятий и исключений. Как в противостоянии с авторитарным режимом Путина, где общество ждет рефлексии по отношению к ряду позиций поддержки либералами постперестроечной власти, которая определялась не всегда общественными интересами в их непосредственно либеральной интерпретации. Эта двойственность легко прочитывается: когда это выгодно — те или иные авторитеты из либеральных мировых СМИ или правозащитных организаций поддерживаются, их мнение и оценка используется как аргумент в защиту своей позиции. Когда же это противоречит собственной национальной или культурной идентичности, отвергается.

Конфликт между Израилем и палестинцами это просто одно из проявлений проблемы позиционирования. Она не нова. Многократно в российской истории вполне, казалось бы, европейски и либерально мыслящие люди в переломные моменты отказывались от своей либеральности и становились, например, патриотами. Во время разнообразных случаев патриотической ажитации типа покорения Кавказа, Крыма или польских восстаний, когда почти вся европейски ориентированная элита инициировала патриотический уклон; как, впрочем, в начале всех войн (как захватнических, так и оборонительных), выяснялась двойственность российского либерализма. Последний представал идеологией для для внутреннего употребления, как что-то демонстративное и удобное в качестве объединения сторонников для противоборства традиционно авторитарной русской политической власти, но легко проявляющей потенции для отказа от либерального позиционирования в угоду национальной или культурной идентичности.

И это позиционирование является симптомом постоянной двойственности, психологичности (и как следствие, слабости) либеральной позиции в русском преломлении. Потому что и сама авторитарная власть научилась использовать эту двойственность и непоследовательность в своих интересах и существует на самом деле с согласия общества, умеющего пренебрегать принципами во имя частной или групповой выгоды и защиты права на очередное исключение. Опасная тенденция. Тупик.