Быть глуповатой

В некотором смысле это ряд соображений по поводу того, что поэзия должна быть глуповата. Да и вообще про выгоду быть глупым. Фраза, написанная приятелю в письме, причем являющаяся своеобразным извинением за критику: мол, дело не в том, что твое, милый друг, стихотворение плохое, оно не плохо, оно слишком умно, а вот поэзия – и далее про глуповатость. То есть не обижайся, ты-то умный, но успех споспешествует тем, кто попроще.

Кстати, как часто бывает, у пушкинского mot есть подстрочник или первоисточник, за пару лет до русского поэта немецкий олимпиец не в частном письме, а в опубликованной книге заявил, что поэзия должна быть простоватой. Простоватой почти равно и главное рифмуется с глуповатой. Хотя у Гете использована другая характеристика – неразумной, что на самом деле куда точнее, по крайней мере, более соответствует тому, что имеет прямое отношение к моей теме: противостоянию и размежеванию рационального и эмоционального.

У этого размежевания много аспектов, мы сами непрерывно видим это в других и в себе, замечая, фиксируя это противоборство, более того, мы имеем возможность сравнивать реакцию других на рациональные или эмоциональные высказывания, видя, фиксируя какие из них быстрее достигают цели, какая пропорция рационального и эмоционального (чувствительного) более прочна, успешна и т.д.

Здесь много аспектов, мне интересен один, который фиксирует психология и психиатрия, что эмоция – несостоявшаяся, не получившаяся мысль. Ее субститут. Эмоция появляется от невозможности сформулировать точнее, это такой обводный канал, байпас, мост над мыслью, ее замена и фикция. Если говорить о речи (как письменной, так и устной), то эмоциональность очень часто уход от невозможности найти удовлетворительную формулировку. Своеобразное интеллектуальное дезертирство. Не говорим, а размахиваем руками.

Лукиановская максима, которая на русском прописалась в виде: Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав, — о том же самом. Сердишься, то есть прибегаешь к эмоциональной реакции вместо того, чтобы формулировать аргументы. Оригинал Iuppiter iratus ergo nefas указывает на еще один аспект проявления эмоциональности – это метафора, потому что метафора – тоже байпас, обходной путь. Неслучайно в оригинале в обращении Прометея к Зевсу звучит (в русском переводе): «Ты берёшься за молнию вместо ответа, — значит, ты не прав». Берешься за молнию, то есть слова подменяешь действием (это камешек в огород равенства слова и дела, здесь дело – отказ от слова). Но молния – это, конечно, и метафора, предполагающая выпадение из объятий рутины.

Возвращаясь к поэзии можно предположить, что Гете, а вслед за ним Пушкин, утверждали своеобразие поэзии в уходе от рассудочности. Неразумность (в меньшей степени простоватость, хотя простота хуже воровства, и вообще тема простоты находится в близкой окрестности) и глуповатость – это отказ от примата логичности. А также предположение о необходимости соединения ее с эмоциональностью, то есть заменой мысли на тропы, на как бы простодушие.

Для тех, кто понимает, здесь есть очевидный переход и к приему остранения Шкловского, который точно так же представляет собой отказ от рациональности и знания в пользу незнания, неосведомленности и, значит, возможности, открыть незапертую дверь заново, создавая у наблюдателя (читателя) иллюзию новизны. То есть опять же присадка эмоциональности в структуру на фундаменте рациональности.

Спекулятивной может показаться рифма между поэзией и женщиной. То есть рифма есть и не только потому, что в большинстве языков поэзия женского рода. В определенном смысле симпатия мужчины к женщине основывается на неполной рациональности женщины, ее акцентированной эмоциональности. Я не утверждаю, что женщины не рациональны, я встречал женщин с удивительно мощным логическим аппаратом, приспособленным для формализации и анализа, но это далеко не то, что является наиболее востребованным в игре полов.

Скажем, Пастернак, поющий гимн женщине, определяет источник своей симпатии как то, что она прекрасна без извилин. Понятно, что речь не идет о том, что мужчинам нравятся безумные (хотя нравятся) или совершенно лишенные рациональности женщины. Но здесь, как в поэзии, должна быть явлена система уклонений, отступлений, приемов отказа от логики. В определенной мере это позволяет мужчине относиться к женщине снисходительно, то есть ощущать свое преимущество, вроде как прозынад поэзией (хотя проза, если внимательно разобраться столь же стремится уйти от сугубой рациональности, просто на другом игровом столе).

Мужчине, по крайней мере в патриархальном изводе, нравится быть петухом, победителем, создателем имен и формул, и женская эмоциональность вкупе со слабостью, как физической, так и лингвистической (вспомним эти характеристики женской речи, нравящейся мужчинам: неловкий, небрежный выговор речей), то есть неотчетливость, неоднозначность, детскость.

Кстати, здесь же любовь к детям и животным, дети – это легитимная ненормальность, почти постоянная замена известного открываемым заново (в том числе по рецепту Шкловского). И так как взросление – переход от эмоциональности к рациональности, ребенок это одновременно и основа покровительственного отношения, зависимости, которая возвышает не мальчика, но мужа в собственных глазах: как то что оттеняет собственную рациональность.

Любовь к домашним животным из смежного коридора: животное смотрит, проявляет гамму преувеличенных чувств (как и женщина, в ее мужском преломлении), но при этом не в состоянии сформулировать, а если бы и могло, то есть если перевести язык животного на человеческий, то это в лучшей случае будет язык детский, в котором эмоциональное как глыба изначально задавило рациональное.

Примеров взаимодействия рационального и эмоционального и их границ – множество. Скажем, Чехов, утверждавший, что мужчины без женщин глупеют, а женщины без мужчин грубеют (блекнут), примерно о том же самом. Женская блеклость, то есть отсутствие эмоциональности и блеска, позволяющего относится снисходительно и любить (что почти одно и то же); мужская глупость вне женского общество – это не только отсутствие столь необходимого адресата и объекта для самоутверждения, это и отказ от работы над формулированием и подмена ее эмоциональностью, то есть дезертирство.

Конечно, у глуповатости поэзии есть много и других аспектов – сам жанр, то есть конвенциональность – он и во множестве приемов от метрики, рифмы, строфики, тропов, то есть способов распознать, что перед нами не строго рациональное высказывание, а рациональность в коктейле с эмоциональностью. Неслучайно, Гаспаров отмечал, что в русской поэзии, изо всех сил держащейся за архаичную конвенциональность в виде метрики и рифмы, происходит отказ от эмоциональности в переломные исторические периоды, когда и появляется больший запрос и интерес к белому стиху, то есть стиху, отказывающемуся от многих конвенциональных ограничений и более открытому рациональной строгости.

А так да – глуповата.