Хотя сегодня, казалось бы, естественно следить за тем, что станет закономерным итогом истории путинской России – самоубийство или очередное убийство, я записал главку с рассказом о некоторых аспектах моего отношения к Израилю, евреям и либеральной интеллигенции. Тем более, что это касается и темы настоящего/будущего России, которое во многом определяется прошлым.
«Нужно сказать, что я к проблемам Израиля долгое время относился как-то несерьезно. То есть примерно так, как большинство интеллигентных людей на одной шестой. Как историческая родина, он меня не занимал, сама мысль оказаться среди толпы евреев приводила меня в чувство, более всего близкое к чувству духоты, что ли. Слишком отчетливо я видел эту удивительную адаптивность моих соплеменников, и вероятность, что на исторической родине безудержного приспособленчества будет меньше, представлялась мне ничтожной. Да и вообще государство, образованное по национальному признаку, утопическая затея».
Это видео о полуостровее Кейп Код, превратившемся в остров, где дома имеют как средние американцы, так и звезды политики и искусства, в том числе Барак Обама и чета Клинтонов. Мой рассказ о своеобразии городка Фалмос, где самая теплая вода для купания на пляжах Атлантики на Северо-Востоке Америки, о весьма специфической инфраструктуре американских пляжах. Чем похоже, а чем отличается от того, к чему многие привыкли на черноморском побережье Кавказа или в Турции и Черногории..
Это полчаса жизни на круизом корабле, плывущем из Бостона на Бермуды. С раннего утра, когда до рассвета больше часа, до всех подробностей жизни на открытых палубах и ресторанах. Кто ездит на такие круизы, зачем люди покупают опцию с бесплатным и неограниченным алкоголем? Что такое алкотур? Что это вообще такое? Солнце, водка и жратва — наши лучшие друзья. Круиз на Norwegian Pearl.
Неделю назад я вернулся из круиза на Бермуды и зачем-то в штат Мэн и тут же свалился с ковидом, что отняло у меня пару дней, а потом ковид не прошел, но энергия вернулась, и жизнь вместе с ней вернулась также беспричинно.
Я смог преодолеть свое давнее отвращение к таким вполне буржуазным развлечениям как плавание на океанских лайнерах, потому что нашел противоядие. Я стал снимать об этом видео, хотя я почти также далек от совершенства, как и в тот день, когда приключал камеру в положение видео. Но тут вот в чем дело. Мне, безусловно, важен результат, но еще более важен процесс. Моя натура требует растраты энергии, что не так и просто, как кажется, по крайней мере, многие из тех, с кем я был близок в андеграунде страдали примерно от того же.
Помню, мы разговаривали с Витей Кривулиным после обысков в его доме в конце 1980-начале 1981 года, обсуждаем вероятность его ареста, и он, попутно объясняя, почему не очень боится лагеря, сказал: я люблю работать. В смысле Ивана Денисовича, которому тоже не важно, что делать, главное, чтобы быть занятым. И я принял это объяснение, хотя мне казалось, что его еще дополнительно страхует инвалидность, но Витя, действительно, был трудяга и переключался с репетиторства на чтение, с чтения на стихи, а бессильных слов: я что-то устал, мне надо полежать, — от него никогда не слышал.
Был болен трудоголизмом и Пригов, который – я об этом уже где-то писал — точно так же переключался с одного занятия на другое, но днем всегда это было что-то связанное с чтением-писанием, а ночью он рисовал, и объяснял мне так: я же не умею смотреть телевизор, а надо как-то убить время. Вот это убить время вместо другого, более возвышенного синонима – очень точное определение. У людей, которых душит переизбыток энергии, необходимость иметь разные и, в общем-то, бесконечные занятия, это вопрос выживания.
Так и я, перестав писать романы, которые писал в режиме карусели все 70-80-е, обдумывая следующий во время правки текста предыдущего (и перестал, когда увидел, что романное пространство почти полностью поглотилось массовым): сначала впустил в свою жизнь фотографию, еще в России, хотя и противился этому сколько мог, но поддался в результате давлению Алика Сидорова, еще одного занятого трудотерапией. А уже в Америке стал снимать видео: и опять же без какого-либо высокого предназначения, а для того, чтобы потратить тот запас энергии, который иначе вертел бы мной, как хотел.
Когда я согласился на круиз, жена посмотрела на меня с легким удивлением, но когда мы вернулись, и я сказал еще до того, как свалился с ковидом, что готов, если ей интересно, поехать на кораблике по Европе, она сказала: вот уж фиг, я тебя раскусила, ты просто нашел, чем еще заниматься, и будешь с утра до ночи снимать на все свои камеры, пока другие отдыхают.
Я засмеялся: она была права. Меня уже не пугают океанские лайнеры и обилие алкоголиков, покупающих себе недельный тур, дабы не просыхать ни минуты и не выходить за пределы отсека в кафе, отведенного для курильщиков на 12 палубе, или почти такое же количество обжор – а таких обжор, как в Америке, я вообще нигде не видел. Но это я уже начинаю рассказывать содержание следующего ролика, который снял, но не начал монтировать: о жизни на корабле. Как и об одном дне в штате Мэн.
Здесь же я покажу, что снял на Бермудах, и если у вас хватит терпения посмотреть его до конца, вы поймете, что, снимая красоты, я не снимаю красоты, я снимаю объекты своего труда, способные позволить мне потратить энергии больше, чем я каждое утро возобновляю. Не вагоны же разгружать в Бостоне?
И напоследок: в первом комментарии другое видео ко вчерашнему тексту о катастрофе на Каховской ГЭС, я не прикрепил его к тексту, забыв зарезервировать первый комментарий, а теперь поздно, а публиковать два видео за день отдельно мне западло. Я же стенсяюсь своей роли видеографа.
Сегодня я решил показать, как на нашей улице Chestnut Street, что в городе Newton штата Massachusetts, наши соседи украшают свои дома в Рождество. В десятиминутном ролике я пройдусь по Chestnut Street и покажу вам световые украшения, замысловатые цветные феерии или просто огоньки на деревнях, фронтонах домов, кустах и дверных проемах. Вспомню Нью-Йорк, где я некогда увидел в первый раз рождественскую боевую раскраску, и расскажу, почему все эти ухищрения, создающие, конечно, ощущение праздника, все равно напоминают дешевую бижутерию, которой украшают себя за неимением чего-либо другого. Или это и есть цена той всеобщности, которая появляется в праздник и которая не может быть оригинальной, дыбы не разрушить единство и ощущение, что все еще живо и все еще будет.
Я однажды уже рассказывал о Хэмптон Бич, курортном городке в штате Нью Хэмпшер, в часе с небольшим езде от Бостона, ссылка на ролик о Хэмптон Бич я поместил в описание к этому видео. Поэтому я не буду рассказывать о нем подробно, только покажу как он выглядит утром, относительно тихий просторный пляж для среднего класса, чтобы вы ощутили контраст по сравнению и фейерверком, здесь же, после наступления темноты, в полдесятого вечера. Так получилось, что наш отель, Moulton Hotel, оказался расположенным как раз напротив того места, где этот фейерверк и устроили. Мы смотрели на этот праздник рукотворного огня с собственного балкона, иногда опуская взгляд на улицу, центральную улицу городка, тянущуюся вдоль кромки пляжа и узкой набережной. Уже во второй половине дня эту часть пляжа освободили от посетителей, установили батарею пиротехнической техники, и полдесятого начали пальбу. Не знаю, какому числу смотрящих на это зрелище пришла на память война в Украине, я за несколько дней в Хэмптон Бич с некоторым удивлением не слышал ни русской, ни украинской речи, так что мне пришлось отдуваться за многих.
Искусственная война c невидимым противником, регулируемый огонь, прирученная стихия. Фейерверк обладает целым букетом коннотаций, иллюзорное господство – именно то продается зрителю этого каскада цветного пламени. Примерно понятно, почему фейерверк у его изобретателей китайцев – часть религиозной церемонии, возможность кроить по своему лекалу эти громы и молнии, это временное заимствование у бога его прерогатив: грозить и демонстрировать свою силу, власть на природой, создание натюрморта из цветных траекторий, воссоздание образа цветка, бутона, раскрывающегося в небе, а затем рассыпающегося на части. И именно это, рукотворность огненного рисунка, его огромность и красочность, мгновенный расцвет или рассвет, и быстрая смерть в угоду смотрящему.
Можно идти по улице, вдоль сувенирных лавок, мини-магазинчиков и ресторанчиков с продажей еды на вынос, и делать вид, что тебя не касаются забавы массовой культуры. И поневоле фильтровать базар звуков, оглушительных залпов. Или остановиться на мгновение и посмотреть на этих ротозеев, надеющихся на мгновение приобщиться к морю цветного пламени и иллюзии силы и мощи.
У Владимира Соловьева, который не пропагандист на доверии у Путина, а религиозный философ и сын создателя «Истории России с древнейших времен», есть работа, где он пытается разобраться в этом сочетании смыслов огня, пожара, в рамках триединства Красоты, Истины и Добра. И он со всем тщанием разбирает как в отсветах огня, пламени люди видят или им кажется, что они видят, отражение граней смысла, рукотворной красоты и индуцированного добра, хотя это и иллюзия. И попытка показать тщетность игр с огнем в конце 19 века не уберегли от мирового пожара и мировой войны в начале следящего века. И та радость, казалось бы абсурдная, которая если не у всех, то у многих возникает в начале войны, она часть той же иллюзии, что рождается при рассмотрении ее младшего и бессмысленного брата – фейерверка, регулируемой работы огня. Здесь безопасного и иллюзорного, с фиктивными взрывами и грохотом, прирученная война без раненых и убитых, без мишеней и целей, война с природой, с искусственным врагом, растворенном в пространстве.
Не знаю, какому числу зрителей этого фейерверка вспомнились реальные громы и молнии украинской войны, увидел ли кто в этих почти невидимых пиротехниках на мирном пляже пародийного Путина, точно также развлекающегося канонадами и бомбардировками, сеющими реальную смерть и кровь. Но и этот фейерверк отчасти похож на войну, так как он плодит ложное ощущение силы и власти над звуком и цветом, узором и его разрушением.
В каком-то смысле перед нами формула массовой культуры – создать возможность столь бессознательно ценимого многими права отключиться от обыденности и вступить на территорию заимствованного смысла. Здесь также происходит остановка жизни, переключение стрелок и переход в рукотворную галерею из заимствованного времени. Пока длится фейерверк – нет смерти, жизненных неудач, разочарований и тщеты, есть лишь гондола, струящаяся по каналу параллельного пространства. А все, что за ним как бы аннигилировано, растворено, анестезировано: мгновение счастья, которое и состоит в том, что уметь отключиться и стать другим, без этой тяжести и гнета, а в рамках того, что строится на твоих глазах и рассыпается в прах, как одежда от моли. В широких шляпах, в длинных пиджаках, с тетрадями своих стихотворений, давным-давно вы превратились в прах, как ветки облетевшие сирени. Как эти цветы на фоне бархатного неба, мимикрирующего под черноту и темноту стихии, которая покоряется и расцветает, чтобы тут же умереть.
Мы как бы владельцы красоты, нам кажется она инструментом познания, а она инструмент обольщения, обмана, а на самом деле самообмана, столь нами ценимого и столь же упорно уклоняющегося от рамок формулы, то есть понимания. Это та морковка, которую жизнь располагает перед нашим носом, чтобы мы шли за ней, как за дудочкой крысолова, и не думали ни о чем другом.
Но все кончается, и никакой фейерверк, несмотря на свою иллюзорность, не может избегнуть общего цикла рождения и растворения в другой и никак не менее могущественной стихии. Рассвет, прибывание прибоя белого противника ночи, и уже ничего не свидетельствует о ночном безумстве. Как молоко, день поглощает цвет кофе, превращая его в бурду. У этого света свои забавы на том же пляже, внутри того же маленького городка, который тоже как цветок, упавший наземь, раскрывается бутоном на плоскости как карта, лежит в кажущемся изнеможении на границе синего неба с разводами облаков, моря-окияна, желтого песка, пытающегося предстать формулой белого. Хотя он всегда оттенок кожи, желтого и предательского, и только кажется что лежащего под нашими ногами для того чтобы отдаться нам как временная постель, пристанище на час.
Мы как бы выступаем за свои границы, поднимаемся над землей в очередном сеансе иллюзорного покорения стихии, но потом неизбежно начинаем спуск, словно приходим в себя, и встаем на ноги. Или продолжаем сидеть, на троне властителя собственной жизни, которая только делает вид, что принадлежит нам, как женщина, а нас самом деле расположена на границе между белым и черным, светом и тьмой, водой и землей. И так же иллюзорна красота, которую нам втюхивают как анестезию, и что делать, мы принимаем этот укол обезболивающего, чтобы не чувствовать боли хотя бы на мгновение. Зачем больше, мы ведь халифы на час, не правда ли?
